Грани равновесия

ГЛАВА 1. Зельдхилл. Достойна борьбы Жизнь всегда казалась Зельдхиллу достойной борьбы. Однако был момент, когда он едва не изменил своему твердому убеждению. Пятнадцать тысяч лет назад – может, с небольшим хвостиком – Зельдхилл из деревушки Белый Риф, что рождала и воспитывала светлых магов, истекал кровью у порога собственного дома. Лежал себе навзничь, ощущая спиной крупную гальку дорожки, часто-часто дышал мутной, полной крови и грязи водой. Со стороны могло показаться, что юный маг решил изучить мир под ногами, если бы слева, меж ребер, где находится сердце, не торчала рукоять ледяного кинжала. Зельдхилл раз за разом пытался вытащить застрявшее лезвие, но обмороженные льдом ши-айс руки раз за разом соскальзывали с рукоятки, и сердце, глупо расположенное посреди груди, продолжало судорожно трепыхаться. Зельдхилл хрипло застонал от натуги и боли, дернул посильнее, сдирая ногти, но прекратить агонию не смог. Он жаждал умереть. К чему жить, если все, кто был ему дорог, все, с кем он вырос, погибли? Словно в подтверждение его мыслей, справа с грохотом обвалился отцовский дом, оледеневший и потому хрупкий, охваченный инеем во время ледяной атаки. А ведь ши-айс будто знали, когда напасть! Маги Белого Рифа только-только завершили большой заказ для князя Дуана. Они потратили все силы и смогли противопоставить необузданной мощи дикарей лишь несколько преград и собственные умения. Но маги, как известно, не воины. Светлые маги, разумеется. Правда, не было причин копить силы и ставить преграды. О нападениях ши-айс не слышали так давно, что название этого рода превратилось в ругательство, мертвое слово. Как выяснилось, очень даже мерзкое и злобное и, безусловно, живое. Зельдхилл попробовал обшарить Белый Риф в поисках хоть кого-то живого, но… Он еще раз попытался поймать хоть намек на пульсацию жизни, не желая принимать ужас реальности. Ни одного огонька, ни одной живой души. Мертвы были все, весь их род, вся деревня. Гибель подтверждала и безумная пляска магии в его груди, что вырвалась из погибших, белыми завихрениями поплескалась над уничтоженной деревушкой и с трудом втиснулась в одного Зельдхилла. Наполнила его до краев и почти утопила. Он приподнялся, опираясь на локти, и упал навзничь, но уже по другой причине: стекающая в него сила не была закреплена живой клятвой старейшине, а потому перестала быть управляемой – как порванная ласта бен-варра. Или полуоторванный хвост у селки. Его то прошибал пот, то лихорадило, его тело то сковывало льдом, то плавило от жара, но разум не покидал его. Вспомнились слова отца, что благие маги рискуют разумом, контролируя себя постоянно, а ши-саа, дети моря, давно поняли, что магическую силу куда проще держать в узде, особенно – в стае. Зельдхилл хрипло рассмеялся от странности собственной судьбы. Накапливающаяся в нем магия не давала умереть от потери крови, заговоренный кинжал ши-айс обещал тянуть жизнь, покуда есть что тянуть. Потерять сознание не получалось, и по всему выходило, что ждет его медленная, крайне мучительная смерть. Хотя… А может, и быстрая, если магия решит, что его тело недостаточно прочно. Зельдхилл с трудом повернул голову на очередной жалобный скрип: теперь тяжко и медленно рушился его собственный дом. Дом, построенный им для семьи с «горячей любовью и завидным старанием», как говорил когда-то отец. Сквозь муку, сковавшую душу и тело, пробилась мысль: жизнь довершила то, что должен был сделать он сам. У его семьи будет свой склеп. Правда, отныне весь Белый Риф превратился в одну большую могилу. Только ему не повезло со смертью. Глупая случайность… Два дня назад его отослали к Дуану, князю Теплого моря, передать червонное золото на оправу только что созданного амулета. А когда молодой и крайне честолюбивый маг, донельзя обрадованный своей участи гонца, спохватился, что позабыл рекомендательное письмо, и вернулся с полдороги… то понял, что опоздал. Зельдхилл прикрыл глаза, но увиденное запечатлелось в подкорке. Холод воды, пронизанной магией ши-айс. Деревня, вспоротая ледяной атакой, лежит в руинах, на белых дорожках синели трупы. Каждый шаг дается все тяжелее, но Зельдхилл мчится к жене и дочери в безумной надежде, что они живы, что его дом и дом отца, стоящие на отшибе, чудом уцелели среди всеобщего хаоса… Он ворвался в дом, кинулся к двум распростертым телам и остолбенел от увиденного. Перекошенное страданием личико дочери. Широко открытые мертвые глаза жены, всегда радовавшие живым блеском. Две нитки рассыпавшегося жемчуга, не так давно украшавшие шеи его любимых. Зельдхилл упал на колени, но тут же вскочил: в горниле его души отчаяние мгновенно переплавилось в ненависть. Он выбежал наружу – догнать, убить, уничтожить! – и не заметил притаившегося за дверью врага… Ши-айс, наклонился, сверкнул холодом и алым цветом глаз – словно два огонька впились взглядом в Зельдхилла. Тот дернулся, вспоминая истории о том, что фоморов ледяные дикари любили поедать еще живыми. Но ши-айс подергал кинжал, прорычал что-то – и ушел, топая коваными сапогами. Проще и быстрее было бы уплыть, но ледяные фоморы не умеют обращаться. Потому что они сами – чудовища. Утро сменило полдень, и косматое зеленое солнце яростно заплескалось где-то очень высоко вверху. Обессилевший Зельдхилл прикрыл веки. Вода трепала мага, как настойчивый ребенок, что пытается добудиться спящих родителей, швыряла в стороны, словно требовала что-то сделать, вернуть родство и контроль. У Зельдхилла не осталось сил сопротивляться, тело устало каждой клеточкой, он уже готов был сдаться и превратиться в ничто, вечно скитающееся по водам Океании, но именно в этот момент к нему кто-то приблизился. Чужое присутствие рвануло по нервам – магия спешила доложить, обозначить, что поблизости объявился кто-то живой. Зельдхилл услышал обрывки разговоров и фырканье коньков. – Проверьте тут все. – Одни трупы. А, вот и мое золото! – Тогда почему не получается? – чей-то знакомый визгливый голос. Зельдхилл хотел бы не реагировать, но магия подняла его тело и бросила под ноги приехавших. – Смотрите, этот еще дышит!.. – Неужели кто-то жив? – Потому и не выходит. «Что еще там у них не выходит?» – зацепилась за сознание Зельдхилла несостыковка. – Осторожнее, мой князь! Мы не знаем, что там произошло, не так ли? – Ах да, мы же не зна-а-аем. Князь Дуан? Как странно. Он приехал сам, а ведь к нему должен был прибыть Зельдхилл! В словах и в самом звучании фраз он различал фальшивые ноты, но пока не мог разгадать смысла этой мелодии. – Тогда можно и… – начал князь и замолчал. Долгое молчание прерывалось лишь фырканьем коньков и неразличимым шепотом. Наконец вновь прозвучал голос князя: – Да, это будет верное решение, к тому же милосердное. Последний из рода Белого Рифа заслуживает моего внимания. Кажется, это тот самый Зельдхилл, что должен был прибыть к моему двору? Я ждал его. Вот к чему приводит непослушание. – Так убейте уже, – попросил Зельдхилл. Послышался шорох, словно кто-то соскочил с конька, звякнула боевая сбруя, затем раздались тревожные возгласы и свист обнажаемого оружия. А что еще должна была сделать дворня? – Нет! Отставить! Я все решил! Грациони, раз уже ничего не можешь, так хоть не мешай, – донесся до Зельдхилла голос князя. Грациони – стременной маг князя Теплого моря, припомнил Зельдхилл. Точно, его визгливый голосок. – Заклинаю вас темным Ллиром, не подходите слишком близко! – запричитал Грациони. – Бестолковый мажонок впитал силу всего рода! Он вот-вот взорвется! – Уймись, Грациони! – приказал князь, внезапно его мягкий голос прозвучал прямо около уха Зельдхилла: – Ты меня слышишь, маг Белого Рифа? Голос обволакивал теплом и напоминал отцовский. Потребовалось изрядное усилие, чтобы разлепить веки и разглядеть князя Дуана. Медные волосы, яркие голубые глаза, печальная добрая улыбка. – Слы-шу, – выдавил Зельдхилл по слогам. – Вижу, твое положение затруднительно. Я буду рад помочь юному дарованию, – князь светло улыбнулся, словно рядом не лежали трупы. – Но, если я выдерну кинжал, сила рода тебя немедля поглотит. – Откуда… вы… знаете? – Я князь, я знаю обо всем в своих водах и о своих подданных, – Дуан погладил Зельдхилла по голове. – И я тоже маг, правда, самую малость. Я произнесу клятву, а ты просто согласишься с ней! Договорились? Это будет быстро, и тебе сразу станет легче… Князь говорил, говорил, но Зельдхилл думал. Белый Риф широко раскинулся по дну, много прославленных семей трудилось здесь на благо родного Теплого моря и великой Океании. Маги были привязаны клятвой к старшему рода, что держало их силу в узде, одновременно давая свободу воли. Что его ждет, если он согласится отдать себя князю? Зельдхилл не знал, чем аукнется его согласие. Доселе не случалось такого, чтобы исчезал в Океании целый Риф! Отец подсказал бы – но отца больше нет… Может, промолчать? А кто поквитается за убитых? Чужая клятва уже обвивала запястья, ласкала сладостью победы над смертью. Открывала пасть, готовая сомкнуться железными оковами. Она была сильна, и Зельдхилл определенно будет жить, только как и кем?.. Он с тревогой ощущал ее коварство и мощь. Да что он за маг, если не найдет лазейку?! – Пора, ты клянешься? – Да, – прохрипел Зельдхилл. Дуан выдернул клинок, свел края раны, приложил талисман и тряхнул его за плечо: – Нет, скажи свое слово! Да что это это… – князь злился, а Зельдхилл упрямо молчал. – Давай я за тебя. Клянусь подчиняться, защищать и хранить, и что здоровье Дуана и его потомков будет всегда стоять выше моего, сколько бы ни длился их род! Ну! Давай, клянись! Рана сильно кровит, ты уже хвост отбрасываешь! Вышло брезгливо и раздраженно, словно князь Теплого моря досадовал на то, что даром тратит время на умирающего. – Клянусь, – наконец выдавил Зельдхилл, темное облако клятвы пропало, а жизнь с этого момента перестала принадлежать ему. Только отпечаток медальона теперь красовался там, где раньше был след от смертельного удара кинжалом. Дворня подхватила мага, обернула мягкими одеждами, положила позади самого князя. Зельдхиллу все было безразлично. Лечил Зельдхилла сам Дуан, обладавший зачатками магии, а затем его стременной маг. И не столько от телесной слабости, сколько от душевной муки и от последствий обладания чистой магией всего рода. Магией, которая должна была быть светлой, ослепительно белой и чистой, но таковой уже не была. Слишком много боли скопилось над Белым рифом, слишком много смертей случилось одновременно. Светлые маги умирали в муках, страшно, видя гибель родных и не имея возможности помочь или отомстить. Конечно, о том, что магия Белого рифа останется неприкосновенно светлой, не приходилось и мечтать. Но Зельдхилл не ожидал, насколько велик окажется веер раскрывшихся цветов… Последний маг Белого Рифа приходил в себя долго и трудно. Прошлое не отпускало его. Зельдхилл задерживал взгляд на очередной книге и думал, как здорово будет обсудить ее с отцом; смотрел на розовый жемчуг и прикидывал, подойдет ли он к нежной коже его любимой; глядел на юную веселую фоморку и тревожился о том, что его дочь серьезна не по годам. Потом словно окатывало льдом или пронзало острым хвостом ската, и он приходил в себя, вспоминая, что нет у него никого. Безнадежная тоска и мука накатывали с такой силой, что он не мог ни идти, ни дышать. Только сон приносил забвение. Ночью он вновь жил среди тех, кого любил, зато поутру осознание потери пронзало сердце не хуже ледяного клинка ши-айс. Он злился на весь мир. Почему в нем ничего не изменилось, когда он потерял все? Однажды он с удивлением обнаружил пробивающуюся бородку, решил побриться – и увидел в зеркале не молодого, улыбчивого черноволосого фомора, а прожившего не одно тысячелетие седого с дикой тоской во взгляде. У него оставалась лишь магия. Князь многословно радовался успехам и сочувствовал неудачам. Проводил рукой по голове – мысли разглаживались вслед за прядями, а невыносимая боль потери немного стихала. Но вот с магией у мага не ладилось. Пытаясь начаровать примитивную воронку для перемещения, содеял такой круговорот, который еле смог усмирить; создавая светящихся мальков для ночника, вызвал чудовищную зубастую рыбину из своих кошмаров. Пришлось выпустить ее на глубину в надежде, что ее сожрут более хищные собратья. Он потерял силу? Да нет, она полыхала в руках сумасшедшей мощью. Так что же с ним такое? Зельдхилл спрашивал стременного мага, но тот лишь отмахивался, похоже, ревнуя князя к новой игрушке. И Зельдхилл попробовал вплетать тень в свои светлые заклинания. Все заработало так, словно время и силы многократно ускорились. Результат оказался новым, необыкновенным, расширяющим горизонты и в то же время грозящим большими неприятностями: этой части силы старались избегать не зря. Темные влияли на Океанию с ее неосвещенной стороны, не всегда однозначно плохой, но редко когда хорошей. Зельдхилл решил вернуться к чистой белизне – и первым же заклинанием разнес свои покои. Разъяренный Грациони примчался мгновенно. Следом явился и Дуан, чем-то весьма довольный. Пока признанный мастер светлой магии распекал неумеху на все лады, князь оценил навскидку черную сторону заклинаний и объявил, что отдает Зельдхилла в ученики Блэклину. Темному магу! Грациони запричитал чуть ли не на ультразвуке, но выбора ни ему, ни Зельдхиллу князь не оставил. Да и теперь единственный из рода Белого Рифа был согласен на все, даже продать душу самому Ллиру, древнему богу моря. Настолько ужасала его собственная беспомощность и бесконтрольность магии в его руках. Наставник носил гордое имя Блэклин, с наслаждением изводил своих учеников и ненавидел что-либо объяснять дважды. Но Зельдхилл плохо управлялся с темным даром и продолжал задавать вопросы, даже если получал в ответ лишь: «Занудный простачок» и «книжная мокрица». Зельдхилл, как утверждал Блэклин, был слишком пресным, слишком бесцветным для настоящего темного мага. Мелкий прихвостень Бэки ему во всем поддакивал. Исходя из путаных, цветистых речей ментора, Зельдхилл вывел разницу между собой и истинно темными: этим магам полагалось жить коротко и ярко, не гнушаться ничем, колдовать во зло и умирать в каком-нибудь особо злом пламени. Умереть он в общем-то был не против, только магия была не согласна. Значит, надо было ее приручить. Учил Блэклин ночами, ибо днями беспробудно промывал свою жизнь в бутылке – учил невразумительно и беспорядочно, так что спасением Зельдхилла стали книги. Запретные древние книги, доступные только ученику великого мага. Целые дни Зельдхилл проводил в придворной библиотеке под руководством Круппа. Временами старый осьминог выпроваживал его домой. Как будто у Зельдхилла теперь был дом! Он оставался то у князя, то у его дворни. Зельдхилла должны были бы прогнать, но его опасались трогать, даже если он засыпал с куском рыбы во рту. Прошел год, надо было показать себя свету. Однако на собрание светлых магов ученика темного не допустили. На собрание темных Зельдхилл не пошел сам: Блэклин посмеялся и предупредил, что «надоедливого светляка» там тоже не ждут. Зельдхилл отложил в памяти и то, и другое. Он доводил себя до истощения в ожидании ночи. Во сне он все еще проживал ту свою, навсегда утерянную жизнь. Целовал любимую жену Глаудику, гладил по голове дочь Гемми, обещая, что у нее вот-вот появятся рожки. Спорил с отцом, уважаемым светлым магом Залавири, что-то мастерил вместе с братьями, Зельки, Зельни и Зельри – близнецами, старшим Зельрау и средним Зельванни. Гулял по Белому рифу с дядей Заллартом и тетей Ривкой, он был их любимым племянником. Плавал по пути к бездне вод с кузинами Рутрау и Ретрау, и единственный мог их отличить. Скорбел вместе с дедом Зефаном и бабкой Граури по старшему дяде Заларрау, сгинувшему в пучине ненастных вод, по среднему дяде Залабонну, раздавленному тяжестью своего дара. Они все вставали перед ним, как живые: жена и дочь, Глаудика и Гемми, отец Залавири, братья Зельрау, Зельванни, Зельки, Зельни, Зельри. Дядя Залларт и тетя Ривка, кузины Рутрау и Ретрау. Дед Зефан и бабка Граури. А еще были соседи – Соллейм, который никогда не мог переспорить жену Припранну. Варторм, который не произносил и пяти слов за день, такой молчун, но все равно болтун по сравнению со своей женой Силенси. Их дети, маленькие и большие. Зельдхилл просыпался в настоящем. Перечислял, многократно прокручивал имена. Глаудика и Гемми, Залавири, Зельрау, Зельванни, Зельки, Зельни, Зельри… И сам опасался той ярости, что возникала в нем вместе с мыслью, как можно сделать другим так же больно, как сейчас больно ему? Почему у других есть то, что отняли у него? Почему целый род светлых магов почил в иле, а прочие даже не считаются с ним, последним потомком Белого рифа? Зельдхилл еще яростнее занялся учебой. Он пил на ночь темную вяжущую микстуру, лишающую снов, он отправил свою боль в бездну, в мир-под-водой – и душа омертвела. Жить стало проще и легче. Но рыбы по-прежнему дохли в его руках, яркие белые заклинания гасли до серости и мрака. В одно совсем не прекрасное утро Зельдхилл проснулся от неприятных ощущений. Вконец обессилевший, он подошел к зеркалу, оглядел привычные мешки под глазами и скорбно сжатые губы. А затем решил посмотреть, какой это зуб вдруг разболелся. Рот открылся непривычно широко. Зельдхилл вздрогнул, покрывшись мурашками, ринулся вперед к серебристой поверхности и застыл на месте. Вместо обычного рта любого ши-саа на него смотрела безобразная акулья пасть. Закрыл рот со стуком, отпрыгнул и прикусил от ужаса собственный язык. Потом подошел к зеркалу и вновь открыл. Все верно было со зрением. Вторым рядом пробивались игольчатые зубы, но это было еще не все. Позади Зельдхилла плясала темная тень, отражаясь чернотой в глазах. Он хотел сморгнуть – могнули зрачки, расширились до края радужки, а потом вновь сошлись в точку. Он протер зеркальную поверхность камня, но ничего не изменилось: зубы лезли частоколом, тень кривлялась, зрачки моргали. Посмотрел на руки – ногти посинели до черноты, да еще силы таяли с каждой минутой. Зельдхилл еле добрел до обители Блэклина. Говорить с прикушенным языком было сложно, и он оскалился. – Это хорошо, – похлопал его по спине учитель и показал свои зубы в оскале: рот его расширился до невероятных пределов, затем с клацаньем захлопнулся. – Тоже жрать хочу. Зубы – это нормально. Но ты лучше приглядывай за тенью, заучка рогатая. Как только пропадет, жри до чего дотянешься. – Что? – не понял Зельдхилл. – Питайся чужими жизнями и чужой магией, – похлопал его по спине учитель и выговорил, пожав плечами: – Иначе сдохнешь, книжная ты мокрица. Сначала чернота полезет по рукам и ногам, а потом полыхнешь, как факел. – А помочь что-нибудь может? – Может. Сердце. Чужое. Съедать желательно еще трепещущим. Вот оно помогает надолго. Зельдхилл опомнился, когда сжевал не глядя, что дал ему Блэклин. Глянул на руки, испачканные в красном соусе, понял, что это не соус. И по-настоящему испугался. – Да что ты психуешь, мелочь пузатая? Зубы втянулись, чернота пропала. Появится, если взволнуешься, или жрать захочешь. Но… так ведь и не заметишь, как окончательно перейдешь на сторону зла. Зельдхилл происходил из рода светлых магов, знал только одно направление своих сил, однако теперь сохранение прошлых идей в неприкосновенности ничем не могло ему помочь. Его притягивали обе силы. Прощать, как наставляли белые, он не мог, творить зло, как требовали темные, не хотел… Разве можно простить то, что сделали с его домом? Разве можно вести себя так, как вели темные маги, становясь похожими на ши-айс, диких ледяных фоморов? Зельдхилл всю ночь проворочался на своей постели и задремал лишь под утро… Снился ему собственный дом, которого он не видел много лет, и дерево, что глава семьи присмотрел уже очень давно. Можно было использовать камень, но для того, что он задумал, дерево, а именно – черное дерево, которое занесло на Белый Риф очередным штормом, подходило больше всего. Он скруглил оба конца, удаляя ненужные занозы, удивляясь, насколько соскучился по любимому делу! Прошелся жесткой шкурой акулы, выравнивая поверхность, рассчитал середину и прорубил конусообразное отверстие под камень, что стоял на заднем дворе его дома. Гемма, с любопытством наблюдавшая за отцом, опять терла лоб, пытаясь нащупать, «проклюнулись ли на такой умной голове рожки?». Зельдхилл взгромоздил бревно на камень и порадовался своей точности. Оно стояло ровно, и даже легкое течение не шевелило его. Гемма тут же забралась на край – и он опустился под ее весом. Зельдхилл улыбнулся, качнул другую сторону – и хохочущая дочь взлетела вверх. – Я хочу пройти! Хочу пройти-и-и! – Хорошо, но иди осторожно! Надо блюсти равновесие везде и во всем. Зельдхилл медленно поднял свой край бревна, осторожно опустив противоположный. Гемма, покачивая разведенными в стороны руками, прошла от края до середины качелей. Бревно встало параллельно дну. Дочка взглянула радостно, помахала ручкой – и тут же слетела вниз. Зельдхилл еле успел поймать ее. Какой хороший сон, подумал маг, открывая глаза и еще ощущая тепло дочери. Надо и в самом деле приспособить для Геммы это завалящее бревно… И задохнулся настоящим. Где у него не было никого, кроме его странной магии и данной клятвы. Да нет, это уже не дочери – ему нужно научиться блюсти равновесие. И Зельдхилл поклялся самому себе – потому что некому было больше клясться – что использует свой дар во имя Океании. Зло будет уравновешиваться добром, а не новым злом, а за добрые дела он будет вознаграждать тех, кто их совершает. Вот только не нужен он ни светлым, ни темным. Так в чем же дело? Ему не на кого равняться. Значит, он будет серым, единственным магом равновесия. И это его решение сразу прекратило раздрай между чувством и рассудком. Но это же самое равновесие еще решительнее требовало наказать виновных в его страшных потерях. Однако путы клятвы не давали покинуть князя, а снимать их Дуан не спешил. Мало ли хлопот у светлейшего князя, искренне озабоченного благом подданных? Сомнение в искренности владыки зародилось позже, когда Зельдхилл, собирая исторические материалы по указанию Блэклина, добрался до сводок и донесений, составленных для князя Теплого моря. Библиотекарь-осьминог доверял Зельдхиллу даже свитки, обвязанные красно-золотой ленточкой – абсолютно личные, бесценные, недоступные прочим… Судя по дневниковым заметкам, примерно за год до падения Белого Рифа князь очень интересовался ши-айс. Конечно, это объяснялось исключительно вопросами безопасности. Для себя же, видимо не надеясь на защиту границ, князь затребовал амулет невиданной силы, который ныне красовался на его шее. Причем то давал заказ, то снимал, то жестко настоял на определенном сроке. Странные факты заставили Зельдхилла внимательно изучить все документы того времени. В графике патрулирования пропущен тот самый день, когда враги сровняли Белый Риф с морским дном. Вычеркнут княжеским, красно-золотым стилосом. Вот одна дата, а вот уже другая. Вроде бы мелочь, описка. Он нашел даже угловатые пиктограммы ши-айс, которые обозначали разные фазы лунного цикла. Полнолунная фаза была кем-то подчеркнута. Подведена княжескими же чернилами. Случайный росчерк стилуса, мазок невпопад, две правды для двух сторон – то, что называется политической игрой. – Скажите, уважаемый Крупп, а какую последнюю книгу затребовал князь? Или это слишком сложно. – Да не особо, ши-саа Зельдхилл. Он и спрашивал лишь одну, вот же она. Я еще удивился, с чего бы светлейшему подобное. Про усиление заклинаний, от темных. Показать? – Не надо, – выдавил Зельдхилл. Князь знал о нападении – по меньшей мере знал. И никого не предупредил, отвел стражу. Уж не сам ли его спровоцировал? Зельдхилл, от рождения светлый, припомнил уроки темного: если убить того, кто изготовил тебе магический амулет, то сила оберега возрастет неимоверно. Все услышанное им в день нападения на Белый Риф обретало смысл. В изготовлении амулета участвовали высшие маги, Зельдхиллу доверили только оправу. Очевидно, князь потому и пощадил его. А Грациони жаждал подпитаться энергией белых магов, да только не получилось. А вот у него получится. Все получится. Руки тряслись, игольчатые зубы вытягивались, сердце взывало к мести, но Зельдхилл отринул эмоции: возмездие требовало холодной головы. Он тщательнее обычного оделся, выкинул все свои личные вещи, поблагодарил удивленного Круппа за все, пожал протянутое щупальце, частенько переносившее его руку от чашки кэ-тана, куда он хотел макнуть перо, обратно в чернильницу – и направился к князю. Умереть вместе с Дуаном было бы правильно и достойно. Его долг в поддержании равновесия Океании был бы выполнен сполна. Охрану Зельдхилл заморозил и ногой распахнул двери в покои усмехающегося князя. Отсутствие стражи внутри не насторожило мага, готового убить и умереть. Говорить он тоже не собирался. А затем все пошло наперекосяк. Магический удар, способный разнести все княжество, не шевельнул даже кисточку княжеского кушака. Прекрасно сбалансированный нож, в обращении с которым Зельдхилл был ловчее всех своих братьев, обрисовал восьмерку и врезался в стену с жалким звоном. Дуан смотрел на него и наслаждался. – Лежать и молчать, – приказал он, и Зельдхилл опомнился уже на полу, не в силах выговорить ни слова. – Понял, да? По-о-онял. Я знал, что ты смышленый. Смышленый, но крайне глупый маг. Мо-о-ой глупый и очень сильный маг. Ты был готов на все ради магии. Ты обрел ее, так благодари меня за это. Не хочешь? – Предельно злой Зельдхилл, чью шею сдавливала невидимая удавка, задыхаясь, с трудом мотнул головой. – Так будешь просто повиноваться. После этого совершенно спокойный Дуан отдал прямой приказ. Приказ магу, связанному полным подчинением – и Зельдхилл яснее некуда ощутил, что такое подлинная несвобода. – Встань. – Зельдхилл подскочил, хотя не собирался этого делать. – Ты провинился и должен быть наказан. Вот сам себя и наказывай. Любое движение в сторону каралось жестокой болью. Впрочем, движение, соответствующее приказу, тоже. Повинуясь словам князя, произнесенным красивыми губами, и даже не сильно удивляясь, поднял руку и врезал сам себе по щеке. Затем ударил в солнечное сплетение. И под конец с хрустом сломал правую руку о приступку в ногах светлейшего. Ту самую руку, которой замахивался на своего хозяина. – Лежать, – все так же холодно, с ноткой наслаждения выговорил князь. Валяться на полу, осознавая свое поражение, было тошно, хуже было только осознание собственной беспомощности. В жизни – или в посмертии? – Зельдхилла воплотился худший кошмар любого мага из ши или ши-саа, неважно: рабское подчинение чужой воле. – Вы свою княжескую душеньку потешили, теперь я могу умереть? – прохрипел Зельдхилл, упираясь лбом в мягкий ковер. – Да что ты, мы только начали! И повежливее, пожалуйста. Я сделал для тебя то, что ни сделал бы никто. Пойми уже, жизни отдельных ши-саа мало значат для Теплого моря и Океании в целом… – сапоги князя прошлись почти около головы Зельдхилла. – Ты должен видеть перспективу! Ты не понимаешь, как много тебе дано. Конечно, ты невероятно разочаровал меня своими выходками, недостойными даже белой мурены. Не знаю, хватит ли одного урока… Но мы же продолжим, да? Но не сейчас. Я буду милостив и обещаю нечасто напоминать тебе, кто твой хозяин. Во второй раз сохраню тебе жизнь и даже одарю новыми обязанностями, чтобы на праздные мысли времени не оставалось. Спроси меня. – И чего желает светлейший князь? – выговорил Зельдхилл, когда удавка на шее сжалась и разжалась. – Во-первых, уничтожишь всех темных магов в Теплом море – я все-таки, как ты правильно сказал, Светлейший. Начнешь с Блэклина – его постоянные дебоши меня утомили, заодно у тебя появятся достойные моего нового стременного мага палаты. Во-вторых, убери руины Белого Рифа, дабы не портили вид процветающей Океании. В-третьих, постращаешь ши-айс, а то они что-то расшалились по полнолуниям, вот и поквитаешься за свой род с настоящими преступниками, – Дуан перечислял без запинки, будто все продумал заранее. – И на тебе отныне – моя личная безопасность, раз ты посчитал моих стражей недостойными. Мертвы? – осмотрел он двух ши-саа у входа. – Нет, заморожены. Отойдут через два… – Но будут помнить все, что увидели? О нет, я не могу допустить такого унижения своего стременного. Дуан развел руки, резким движением ударив в грудь каждого стража – и они разлетелись множеством осколков. – Вот видишь, что ты наделал? Ай-яй-яй. А теперь… – …уничтожить все темных? – с надеждой в голосе спросил Зельдхилл. – Кроме тебя, конечно, – рассмеялся князь и погрозил пальцем: – Я давно плаваю в теплых водах, не стоит играть со мной в эти игры. Ты же у нас исключение, серый маг, как там говоришь, равновесия? Чудесно, что ныне и белые, и темные в моей власти. Кто же знал, что ты продвинешься настолько! Я и помыслить не мог о подобном, – славословие князя говорило о том, что он и правда доволен. – Да мне и не надо, раз у меня есть ты. Не зря я тебя помиловал дважды. Немногие удостаивались этой чести! Вернее, никто до тебя. Может, до трона Балора мне и не добраться, но Теплое море займет наконец свое достойное место. И, чтобы глупые мысли в голову не лезли: я вновь приказываю тебе жить, – добавил князь, понимая, что лучшим исходом Зельдхиллу вновь покажется именно смерть. Убить себя Зельдхилл и правда не смог. Ни сразу после слов князя, ни по дороге к своим новым покоям, которыми должны были стать палаты Блэклина. Он из чистого упрямства попытался напороться на меч – но промахнулся; руки, потянувшиеся к пасти ядовитой рыбины, натолкнулись на невидимую стену, а все тело в отместку каждый раз пронзало невыносимой болью. Зельдхилл даже пальцем не мог пошевелить против княжеского приказа! Дом темного стоял пустым, черные колючие побеги враждебно топорщились, закрывая вход. Даже хитрого Бэки, постоянно достающего Зельдхилла, не было видно. – Хозяин убыл за границы Теплого моря по важному делу, – официально доложила юркая мурена, вынырнувшая из ближайших кораллов. Подмигнула обсидиановым глазом, оскалилась в усмешке: – Кутить наш Блэклин любит, а в Аррианской впадине сейчас такое веселье! – и повернулась в надежде исчезнуть. Зельдхилл собрался было вслед за учителем, но, припомнив княжескую речь дословно, остановился. – Стоять, – приказал он и мурене, и личная прислуга темного мага подчинилась его бывшему ученику. – Весточку отнесешь. – Я… попозже бы… – Немедля! – рявкнул Зельдхилл и усмехнулся. Дуан приказал убить всех «темных магов в Теплом море», а значит, незачем покидать его пределы. Зельдхилл нашептал Блэклину: «Нет смысла возвращаться в сердце бури!» – и забыл о нем. – А темные все в Обители, – пискнула мурена, хотя Зельдхилл ни о чем не спрашивал. – Гуляют, пока старшого нету. Он развернулся и отправился в обитель Темных в надежде, что его так или иначе убьют. Постучал в черную дверь с изображением рогатого Ллира. Двери приветливо распахнулись, но видно никого не было. – Я пришел от имени и по приказу князя Дуана. Наш светлейший не желает более видеть никого из темных в самом прекрасном море Океании. Вы слышите меня, маги мрака и ужаса? Если вы немедленно, сей же час изъявите желание покинуть Теплое море, то избежите смерти. – Заходи, поговорим, – раздался противный голос Бэка. – А может, выпьешь для начала, хе-хе? Ты же мечтал стать одним из нас, друг. Зельдхилл прошел вперед, в сторону освещенного зала. Темные сидели вдоль длинного, заставленного яствами и питьем стола и пристально смотрели на него. Маг потянул носом, ощущая горечь яда круглой рыбы, вроде как способной убить любого мага. Поднял бокал и выпил до дна. Магия, подчиняясь приказу князя не дать умереть своему носителю, мгновенно выработал противоядие. – Неплохо. Пресновато, как ваше предательство. Что же, мне так будет легче. Маги подскочили, опрокинув стулья, ощерились заклинаниями и оружием. Свет погас. Он играючи схватил одной левой две обсидианово-черные молнии. Поймал правым плечом упавшую сверху решетку из сплава, разрубающего даже сталь Первой эпохи. Потушил выросший перед ним огонь. Зельдхилла, любимца князя и самого Блэклина, никогда особо не жаловали, а сейчас банально решили убить. И лучшего времени, чем в отсутствие учителя, не нашли. И его слова всерьез не восприняли. Глупцы. На миг все притихло. – И ведь предупредил по-хорошему, – буркнул Зельдхилл и крикнул в настороженную темноту: – Эй, если вы все же попробуете меня убить, я буду не против. Прошу об одном, нападайте, пожалуйста, разом. Но я не могу не выполнить княжеский приказ. Знаете ли, эти магические привязки… – Зельдхилл постучал молниями по створу двери, оставляя паленый след. – Я иду! Если кто не спрятался, я не виноват! Обитель темных магов взорвалась заклинаниями и всеми видами оружия грозной армии фоморов. Оказалось, что он недооценил себя и переоценил темных: никто не мог противостоять его мощи, мощи целого рода, собравшейся в одном маге и ограненной обучением у темного. Зельдхилл шел вперед как торнадо, он жег и замораживал, используя светлую и темную магию, которой именно в этот момент сполна научился управлять. Впереди него все разбегалось, а позади – рыдало. Впрочем, недолго. Зельдхилл был милосерден и не давал магам умирать мучительно долго. Бэк кинулся наперерез с коротким фламбергом, Зельдхилл на мгновение даже поразился силе его ненависти. Фламберг развернулся в сторону неудачливого ученика и проткнул сердце. Тень Зельдхилла впитывала силу, колыхалась, росла, понуждая совершить еще что-нибудь этакое – вызвать шторм или бурю, сокрушить еще кого-то, но Зельдхилл усмирил свою уродливую спутницу, вышел, прикрыл дверь и глаза, убирая черноту и окончательно выжигая обитель Темных во славу светлейшего князя. Кто-то настойчиво стучал его по плечу, что-то визжа в ухо. Зельдхилл развернулся – и наткнулся на размахивающего руками Грациони. – Как ты посмел! – завизжал тот. – Как?! И это после всего, что я для тебя сделал! Что ты еще хочешь, предатель?! Магам неведома ложь, и Зельдхилл устало признался: – Я бы поспал. Затем – поел. А потом, наверное, подумал. Может, руку бы поле… – Я! Я всему тебя научил, бездарь! – не оценил откровения мага Грациони. – А ты забрал мое место! Место стременного мага! Оно мое, я его заслужил! А ты… Ты, ничтожество! Притворялся, а сам жаждал власти! Да я тебя… Да чтоб ты сгорел! Зельдхилл, слишком измотанный, чтобы отвечать, лишь вздохнул и не сразу заметил простейшее заклинание огня, что метнул в него Грациони. Черная тень за спиной шевельнулась, и зеркальный щит выставился сам, прикрывая хозяина. Удар вернулся тому, кто его нанес, и Грациони с жутким криком съежился в огненной спирали. Зельдхилл потер прах носком сапога, вытащил квадратный перстень стременного мага с изображением рыбы, кусающей собственный хвост. Скорбеть о судьбе Грациони, погибшего в огне собственной глупости, уже не было сил. Стемнело. Весело переливались медузы вдоль дороги, а на душе Зельдхилла было тоскливо и мерзко. Он плелся к Блэклину, то есть, отныне, к себе. Остановился перед дверью, рассматривая черные, подрагивающие, смертоносные иглы при входе, и подумал: уж не попробовать ли на них напороться? Протянул руку, и колючие ветки неожиданно разошлись: дом признал нового хозяина. Рука, сломанная по приказу Дуана, опухла, отпечаток амулета на груди горел. Зельдхилл ввалился внутрь – и упал навзничь на жесткий пол, мечтая ни о чем не думать и ничего не чувствовать. Очнулся оттого, что библиотекарь-осьминог, причитая, возился с ним и его рукой. – Что вы тут делаете? Как вошли? – проворчал Зельдхилл присоскам, что облепили мага и потащили в гостиную. – Вы же сами приглашали меня в свой дом. Забыли? – пыхтел Крупп по дороге. – И потом, разве я не могу зайти к другу? Слухи о том, что вы соизволили уложить всех темных одной левой, уже растеклись по Теплому морю. – Переживали за магов? – смог усмехнуться Зельдхилл, усаженный на диван. – За одного из них, особенного. А еще не могу надивиться чудесам природы, писали-то вы всегда правой. Я захотел посмотреть на сей феномен. Как оказалось, весьма кстати. – Оставьте меня, пожалуйста. Может, я все-таки умру? – Зельдхилл постарался высвободить руку из упругих колец, выравнивающих сломанную кость весьма болезненно. – Нет уж. Не стоит вам лишаться руки, право же, растить ее, отсохшую, долго и трудно. Крупп с грустью посмотрел на последнего мага Белого рифа – давно уже не светлого, не совсем еще темного. Его щупальца спустились с предплечья на запястье, погладили кисть Зельдхилла – и коснулись оков принесенной им клятвы. Бурый окрас осьминога сменился тревожно-фиолетовым. – Ой-ой-ой! Как вы могли быть так неосторожны? Это же полная клятва! Ей даже не учат, потому что ее запрещено приносить! Зачем было привязывать себя таким жутким образом? Клятва клятве рознь, неужто вас не учили? – Все, кто учил, мертвы… – голос Зельдхилла дрогнул. – Кого учил я, тоже. Глаудика и Гемми, Залавири, Зельрау, Зельванни, Зельки… – голос сорвался, и Зельдхилл ничего не смог с этим сделать. – Все мертвы, из-за Дуана! – Я слышал, как вы не единожды бормотали эти имена. Там были еще Зельни и Зельри, помню-помню, – Крупп погладил руку, вытягивая боль. – Да, Теплое море давно стало прибежищем всякой нечисти придонной, но чтобы князь.. Печально это. Но вы не забывайте про своих. Пока вы помните, они живы. – Я не забуду. Это невозможно, забыть моих родных, мою семью. – Вот ради них и надо жить. – Зачем? Я даже не отомстил! И теперь я хуже, чем последний слуга. Что мне делать? – Выпейте кэ-тан, – улыбнулся осьминог, прижал к губам Зельдхилла обжигающий напиток, сваренный как-то по-особому. – Это не выход, – бормотнул маг, пошевелил рукой в лубке, но кэ-тан все же выпил. – Хотя и не жизнь, и не смерть тоже. Как мне теперь соблюдать равновесие?! Мне нечем гордиться. – Я не во всем согласен с нашим Балором, да будет гладка волна под его сапогами, но то, что он говорит про гордость, мне нравится. Гордость – это знамя самонадеянных глупцов. Ну что вы, Зельдхилл? Поищите плюсы во всем. Вы обрели невиданную силу, о которой и мечтать нельзя. – Да… Я, глупец, мечтал быть первым, – досадливо выговорил Зельдхилл. – Конечно, ваша первость привязана к светлейшему. Но мозг каждого щупальца и все три моих сердца подсказывают, что вы еще переживете и Дуана, и его детей. Когда есть цель, сделать это легче. Сменятся поколения, кровь Дуана разбавится – магия клятвы ослабнет. Что вы там говорили про равновесие? Это сложно. Придется решать не по уставу белых и черных, а думать своей головой. Вот как сейчас. А если сын Дуана замыслит что-либо противное равновесию Океании, снять привязку будет крайне больно, но возможно… Зельдхилл молчал и слушал. Боль в руке стихла, а слова библиотекаря звучали так убедительно... О том, что ждать придется двенадцать тысяч лет, Крупп его не предупредил.