Грани равновесия

Вейни, вот уже более полугода пребывающей в Хейлисе, мало с кем можно было поделиться, посоветоваться или просто поговорить по душам. Братья по большей части обитали либо на границе, либо в патрулях, редко появляясь дома, да и мама вот-вот должна была отбыть, поэтому Вейни решилась. В покои князя с княгиней ее пропустили беспрекословно и по ее просьбе — без обычного объявления о визите. Двери были приоткрыты, Вейни остановилась. По характерным позам родителей она воспринимала их настроение, а острый глаз позволял читать по губам. Вот отец опустил голову набок и улыбнулся — так он общался только с мамой. А значит и обращение будет… Да-да, «акулка моя». Мама стояла к Вейни спиной — виднелись только слабо светящиеся косички — но тоже повела себя типично для разговоров с отцом: протянула руку, погладила его по плечу. Вейни могла поклясться, что мама сейчас говорит «Винни». Судя по довольной ухмылке отца, так и было. «Не сердись на нас с Вейни, акулка моя», — отец перехватил сильную руку мамы и притянул ближе. Мама уткнулась носом папе в грудь, поэтому ответных слов Вейни не увидела, но мама ярко посинела. Вейни опустила поднятую для стука руку. Огорчать отца с матерью своими собственными тревогами не стала и очень тихо ушла обратно к себе. Посмотрела в темнеющую воду, постучала по прозрачной сфере, где кружились золотистые рыбки. Они заискрились, гоняя друг друга, засветились ярче. Если ненастье не утихнет, то к вечеру вполне можно будет ждать урагана. Значит, все маги будут тушить смерчи, а все воины будут подняты по тревоге — не так давно в воздух смерчем подняло стаю дельфинов и выбросило в воду спустя полчаса, кого оглушенными, а кого и вовсе мертвыми. Вейни вздохнула — от нее пока толку было немного как в воинском, так и в магическом деле — и принялась еще раз перечитывать два очень больших, очень интересных письма… Как только они вернулись в Сердитый океан, Вейни сразу огорошила родителей новостями, что она жаждет учиться магии. На вопрос матери «Почему?» она решительно ответила, что мага в их воинственной семье явно не доставало, да и поскольку замуж княжна выходить не собиралась, а воинские искусства ей не давались никогда, то… — Хорошо-хорошо, — заторопился отец, завидев вертикальную складку на лбу у матери.— Рыбка моя, магия есть разная, если ножик вечно падал на ногу Вейни, а палица ударяла по колену, может, именно магия — то, что ей нужно? Вейни заявила, что она также намерена учиться политике, ораторскому искусству и торговле, да того освоенным лишь азами. Вейни жаждала быть полезной и умелой. Чтобы не просто дожидаться счастливого случая порядочно выйти замуж за того, о ком страдало сердце, но и быть достойной своего выбора. — Акулка моя, — прошептал отец недовольной матери. — Чем бы ни было вызвано стремление нашей дорогой крошки Вейни к знаниям, надо сказать, что ей это будет только на пользу. Глядишь, и простые приемы самозащиты она тоже освоит, а, дорогая? — Винни! Ты ее поощряешь! — вырвалось у матери, а Вейни уже готова была вспыхнуть и сбежать, но отец обратился к ней сам. — Ты ведь попробуешь? Ты готова опять поучаствовать в воинских учениях? Уверен, крошка моя, ты нас еще удивишь! И Вейни согласилась. Спустя месяц она, хоть немного осознав расстановку магических сил в Океании, написала письмо Банзеллине, признанно белейшей и уважаемой магине, главе Белого совета. Вейни писала о несправедливости, которая творилась в Теплом море вообще и с ее дорогим (это Вейни, конечно, опустила) серым магом в частности. Ответное письмо ей сегодня утром принес и передал лично в руки белый маг-адепт первого уровня. Одежды его сверкали, как солнце или прибрежный песок, а вид был настолько высокомерен, насколько это возможно было для носителя света. Вейни вчитывалась в блестящую гербовую бумагу и погружалась в пучины тревоги все глубже. Уважаемая Банзеллина огорчалась тем заблуждением, в которое, несомненно, ввели юную княжну, ужасалась тем мерзостям, что творил черный — вне всякого сомнения! — чернее осьминожьих чернил маг Зельдхилл и выражала слабую надежду, что пути Океании когда-нибудь приведут этого мага в обитель света. Кроме этого, белейшая Банзеллина выражала обеспокоенность умственным состоянием княжны такого огромного океана, как Сердитый, и предлагала свои услуги: вести дружественную переписку. Судьба света, по словам белейшей, складывалась из миллионов светящихся крупинок, искорок фоморских душ, а потому потеря любой души пагубно скажется на судьбе света Океании в целом… Про свет было так много, что заболели глаза. Когда одно слово употребляется так часто и безо всякого повода, оно теряет свое значение, внезапно осенило княжну. Вейни обратила взор на второе письмо, пришедшее из столицы, где все еще обитала Темстиале, сменившая гнев на милость. То ли ей скучно стало, то ли она боялась поделиться еще с кем-то столь откровенными вещами, но все ее письмо, по сути, можно было определить двумя фразами: «какой гад придонный этот Нис» и «верните мне этого гада!» Ну, а это как прикажете понимать? Не будь письмо такого деликатного содержания, Вейни обязательно бы посоветовалась с отцом, но посвящать его в подробности жизни души Темстиале было бы глупо, да и, положа руку на сердце, лишь потратило бы его время. Сначала на пяти страницах Темстиале подробно (так подробно, что Вейни синела) рассказывала о своей разовой победе, потом, еще более подробно, как отвратительно вел себя Нис до и после. И как она жаждет его вернуть. Посмотрела еще раз на письмо светлейшей, где темнели похожие мысли. Два письма были совершенно разные. Два письма были не похожи ни в чем. Они не совпадали ни стилем, ни выбором слов, ни отношением к самой Вейни, но при всех различиях Вейни ясно видела связь. Виновато в том было новое зрение или внимательное прочтение, она бы не сказала, однако выводы напрашивались сами собой. Вейни закусила губу. Письма были похожи тем, что у них было одинаковое направление, общее течение, которое можно было бы назвать упущенными ожиданиями или даже… Даже — ревностью! И, по счастью, никак не любовью. Это Вейни смогла понять точно. Она хотела бы, чтобы Зельдхилл был счастлив. Если бы нашлась женщина, которая смогла бы сделать его счастливым и в нынешних обстоятельствах, Вейни сама вручила бы ей руку мага. Но маг носил ее нефритовую спиральку, и это грело сердце Вейни надеждой, пусть надежда эта была очень и очень слабой. Впрочем, нельзя было сказать, что надежды Вейни совсем не имели под собой никаких оснований. Шею княжны с некоторых пор украшало ожерелье из серебристого жемчуга, символа чистоты, непорочности, уважения и всего прочего, но Вейни, получившая его вместе с бумагой, на которой была нарисовала ее спиралька и знак — дар за дар, была уверена, это символ любви. И что подарок приплыл от Зельдхилла, пусть маг многократно повторял везде, где это было к случаю, о своей полной неромантичности. Ожерелье было в аккурат по ее тонкой шее, что еще раз говорило — он запомнил ее, запомнил именно Вейни, он внимателен и чуток. Ну что же, на помощь самой сильной, самой справедливой и самой мудрой белейшей Банзеллины надеяться не приходилось, и Вейни раскрыла очередной талмуд с видами магических клятв и способами избавления от них. Фолиант черной магии, закладкой в котором служило третье письмо, пришедшее из совета темных сил, куда Вейни обратилась в первую очередь. Темные маги, в отличие от разобщенных светлых, всегда отстаивали каждого члена своего клана. Умирали они часто, жили недолго, но в своей непростой жизни знали хотя бы чувство товарищества. В этом письме, подписанном тремя великими магами, заверялось специально для княжны Вейни, что обозначенный ею маг не имеет никакого отношения к черной магии, поэтому ни хлопотать за него, ни принимать в свои сомкнутые ряды Зельдхилла они не намерены. И просили княжну держаться подальше от этого создания Белого рифа непонятной формации. Даже обдумывать содержимое было неприятно. Вейни вытащила бумагу и отложила подальше. Она вспоминала хрипловатый голос, теплые пальцы на собственных висках, заботу Зельдхилла к посторонней для него ши-саа — и решила, что она будет иметь собственное суждение, рожденное из слов, намерений и поступков окружающих ее фоморов, бен-варра и селки. Тот Зельдхилл, которого знала она, совсем отличался от того, которого описывало большинство прочих фоморов. Вейни не могла винить их или упрекать в предвзятости, однако отступаться от своего взгляда тоже не собиралась. Виновато в том было новое зрение или старые предрассудки, ее не волновало, главное — увиденному княжна Сердитого океана доверяла больше. И уж каким она увидела Барраккау… — Княжна Вейни, — раздался знакомый голос, и Вейни вздрогнула. Вот вспомни ледяного фомора — он и явится! Она уж думала, что никогда больше не увидит ярко-синего красавца, княжича Аррианской впадины и достойную родню Темстиале. Резкие слова, однако, замерли на языке, слишком печально выглядел княжич. — Приветствую вас в наших водах, — выговорила Вейни, а Барраккау быстро и очень внимательно оглядел ее, тут же спрятав блеск глаз. Вейни раздосадовалась еще больше. Первое время после возвращения в Сердитый океан ей за каждым поворотом мерещился Зельдхилл, и она, ранее не слишком обращавшая внимание на свой внешний вид, решила для себя, что будет готова к случайной-неслучайной встрече. Попросила Тамису делать полагающуюся княжне сложную прическу, и старая русалка теперь поднимала серебристые волосы Вейни, открывая мягкий овал лица. Со вкусом подобранная одежда с высоким лифом подчеркивала фигуру. Вейни даже разрешала немного подкрасить лицо, только чтобы оттенить свои серо-жемчужные глаза, так привлекшие Зельдхилла. Не для Барраккау же она наряжалась! Вейни провела рукой по ожерелью, думая, как бы поскорее избавиться от нежданного гостя, кивнула приветственно, повела рукой в сторону кресла и столика с напитками, разрешая присесть. Барраккау уселся глубоко, подвинулся на кресле, с явным намерением сидеть долго. Закинул ногу за ногу и облокотился о коралловую ручку сразу двумя руками. Рыбки в ближайшей сфере забились словно в испуге. — Моя сестра хочет в скором времени посетить Океанию и хотела бы просить вас… Вейни слушала, кивала, недоумевая, отчего эту новость ей решили сообщить лично, когда можно было обойтись простым уведомлением, тем более, что Темстиале писала ей часто и помногу. Еще более она недоумевала от вида Барраккау. Он пожирал ее взглядом, полным восхищения, которое раньше казалось Вейни наигранным, а сейчас словно бы превратилось в настоящее. Барраккау, оказавшийся болтливым еще более Темстиале, радостно делился столичными новостями, подробно рассказав о несостоявшейся помолвке между его сестрой и царевичем, что Вейни нисколько не интересовало. Барраккау продолжал развлекать ее сплетнями, а она все больше теряла нить беседы. В какой-то момент Вейни совсем перестала кивать, боясь кивнуть невпопад. — Я не держу обиду на ваш отказ, княжна, — прижимая ладонь к сердцу, произнес Барраккау, покачивая ногой. — Я не оскорблена вашим несостоятельным предложением, — тут Вейни очнулась и улыбнулась, привстала, намекая, что визит можно считать завершенным. Барраккау ничего знакового в ее поведении не увидел, пришлось сесть на место, снова опускаясь в пучины болтовни бывшего жениха. Сведения касательно себя Вейни с трудом выловила между красотами каменных деревьев в саду Аэморы, куда ее страстно хотят провести, и совершенно волшебных медуз, пролет которых ей хотят показать еще сильнее. Медузы рассматривались обычно лежа на песке, вдвоем, после очередной попытки зачать дитя, что Вейни не устраивало совершенно, но тут она отвлеклась на монотонное движение ноги княжича. Сапог Барраккау был расшит от носка до отворота под коленом — от почти белого до густо-серого тона. Княжна засмотрелась на серебристый бисер вышивки ровно посередине голенища, цвет которого стоял ровно между белым и черным, и улыбнулась своим мыслям. Княжич Аррианской впадины определенно посчитал это руководством к действию. — Я счастлив видеть вашу улыбку, княжна. Так вы подарите мне надежду? — Как? — Вейни отвлеклась от дум о Зельдхилле. — Вы еще здесь? Пора уже перестать быть настолько задумчивой! Барраккау посинел и поперхнулся кэ-таном. — Простите меня, я задумалась о своем и не хотела быть грубой, — поднялась Вейни. — Но должна признаться, что вам не стоит тратить время на визиты в наш странный океан. Я ничего не готова вам дарить, поищите вашу надежду где-нибудь в ином месте. Вейни оборвала себя, понимая, что вышло еще более резко, чем она хотела. Но терпение княжны истощилось! Если намеков глубоководный княжич не понимает, ей придется быть грубой! За широко открытыми окнами высоко над Сердитым океаном громыхала гроза, будучи совершенно солидарна с Вейни. Или Вейни легко это представлялось: как гроза громыхает и ярится, как поднимается вверх, с поверхности ненастного моря целый огромный столб воды, как подобный падает с неба, как они вьются в своем завораживающем и убийственном единстве… — Если девушка при общении с мужчиной думает о чем-то своем, — с кривой улыбкой произнес Барраккау, потирая бок, — то это скорее всего, другой мужчина. Волны с воздуха словно бы доходили до гостиной Вейни, молнии сверкали все чаще, их блики долетали до дна, придавая всему происходящему призрачность и опасность. — Скорее всего, вы совершенно правы, — кивнула Вейни. — Да чем же он так привлек вас? — вскочил с кресла Барраккау. — Когда у вас был я? — Послушайте, я не желаю обсуждать с вами… — отшатнулась Вейни, а Барраккау шагнул вперед. — Что он сделал с вами? Как он зажег этот свет внутри вас? — Покиньте уже мой дом! — не выдержала Вейни. — Нет, дорогая моя, — одним движением Барраккау оказался рядом. — Я думаю, мы вместе покинем твой дом. А я обрету полное право называть тебя своей! И не успела Вейни вскрикнуть, не успела отойти или оттолкнуть настойчивого княжича, как вода окончательно потемнела у нее перед глазами. Очнувшись, княжна первым делом подумала, что она неудобно задремала, а рядом с ней задремали и все рыбки, перестав испускать свет. Она даже попыталась повернуться, чтобы сменить неудобную позу, но поняла, что не может этого сделать. Руки и ноги ее были связаны, и окружала ее совершенная темень, прерываемая отдельными светлыми лучиками. Приглядевшись, Вейни поняла, что это всего лишь дырки в мешке, а не звездный свет. Тряска — результат того, что ее тащат самым странным образом. Вспомнила свой недавний гнев и опять разозлилась. Кем этот княжич себя возомнил? Новым Балором, похитившим Аэмору?! Будто они живут во времена первой эпохи! Что там, кстати, делали с похищенными? Тут у Вейни заныло под ложечкой, захолодела спина и прервалось дыхание. Потому что… Она же только что про это читала! Какая подлость! Стоило пожалеть, что Вейни все еще невинна! Если брак будет завершен и подтвержден, а Барраккау заявит свои права, то ни отец, ни мама ничего сделать не смогут. Горло сдавило рыданием, и Вейни постаралась сосредоточиться на собственных мыслях, не давая панике окончательно завладеть собой. Но как Барраккау ее вынес? Судя по легкости движения, пределы дворца они покинули, и притяжение тяжелых камней больше не действовало. Ну конечно же, буря! Никто и не думал, что буря сейчас грозит самой Вейни! Кричать? Но рот был замотан, и чья-то спина стучала об ее спину. Вейни поерзала, подтянув руки повыше. Веревка сильнее врезалась в спину и плечи. Подарок Зельдхилла было жаль до слез, но Вейни, осторожно распрямив пальцы, подсунула их под ожерелье — крупные жемчужины скользили, не поддавались — и рванула его со всей силы. Боль обожгла шею, зато бусины плавно опустились на дно мешка. Вейни качнула связанными ногами, задев материю, пара жемчужин упала в слабо светящиеся дырки. Вода в мешке была мутной и слабо пригодной для дыхания. Вейни вздохнула, еще раз, и сознание снова уплыло от нее. Мутная пелена то накатывала на сознание, то опять уходила куда-то в сторону, тогда княжна опять старалась протянуть след для тех, кто будет ее искать. Кто-нибудь обязательно будет, вопросом оставалось лишь: кто спохватится первым. Выбрасывать жемчужины, подаренные Зельдхиллом, казалось Вейни кощунством, но жить хотелось больше, а именно — жить с Зельдхиллом, ну или хоть оставить себе такой шанс. Барраккау окончательно потерял какую бы то ни было привлекательность: Вейни постаралась пнуть его в спину побольнее, когда пришла в себя чуть больше. Болезненный стон не вызвал сочувствия, только слабую радость отмщения и горечь неутоленной обиды, отпускать-то ее никто не собирался. Сквозь сердитые слезы, всхлипывая с трудом, Вейни выбросила из мешка еще несколько жемчужин, надеясь, что справедливость и столь тщательно охраняемое равновесие океана не позволят свершиться неисправимому. Слезы душили не хуже веревок, и горше всего было осознание, что она сама в этом виновата: Вейни не смогла бы обвинить никого, кроме себя. Приняла Барраккау! Наедине! Не позвала ни стража, ни брата! Замечталась, как распоследняя камбала! И вместо использования волшебства, вместо какого-никакого сопротивления, позволила себя похитить! Будь у нее развязаны руки, все стало бы иначе, но Барраккау явно знал, как обращаться с магами, и все, что могла делать Вейни, она уже сделала. Оставалось только надеяться на чудо. Разозленная, раздосадованная собой и обстоятельствами, княжна Сердитого океана изловчилась и пнула похитителя еще раз, метя в поясницу. Тот охнул и остановился. Вейни взмолилась всем существующим богам сразу, но тут ее грубо вытряхнули из мешка. — Я хотел, чтобы все было прилично, но раз княжна так торопится… Вейни отбила бок при падении, а серые жемчужинки раскатились в стороны и попрятались по щелям, демонстрируя то, что Вейни уже поняла, но принимать не хотела: боги ее не услышали. Место было совершенно незнакомым, темным, вдали черной громадой вырисовывались валуны, а светились только серебристые жемчужины, и густо-синим очень высоко — ночное небо в редких далеких звездах. Похоже, буря улеглась быстро. Камень под спиной оказался плоским, Барраккау наклонился отвратительно близко, пожирая ее глазами. — Жаль, еще бы раз тебя так причесать, да приодеть, да чтобы в шелках и под балдахином, но ты у нас слишком торопишься, поэтому, так и быть, давай женихаться! В жилах Вейни забурлила от возмущения кровь — княжна Сердитого океана ощутила в себе наследственную мощь маминого племени, гордость отца и благословение вод. Поэтому изловчилась и пнула Барраккау теперь не по пояснице, а прицельно — так, чтобы женихаться вообще в ближайшее время не хотелось. И не моглось. И пусть у нее ноги были связаны — так вышло лишь точнее. Барраккау взвыл не своим голосом и схватился обеими руками за пострадавшее место, Вейни даже удивилась последствиям. Отползла, обдирая спину и локти, не жалея красивое платье, и смертным хватом вцепилась в пару оставшихся жемчужинок. Боги не боги, а во что-то или кого-то верить ей сейчас было очень нужно. — Сумасшедшая! У-у-у! Да я тебя за такое! Как селки отделаю! — Барраккау уткнулся лбом в камень и многословно сам себе сочувствовал. — День проклянешь, когда родилась! Вейни отползла к другому камню, потерлась об острую грань щекой и наконец смогла отплеваться от кляпа. Продышалась, стараясь не вслушиваться во все более подробные угрозы. Кое-как привстала и отлетела от удара в живот — Барраккау оправился раньше. — Так и знал, что мерзкому магу и приглянуться должно что-то мерзкое! Характер у тебя отвратный, — он все еще сгибался и хромал, но подходил ближе. Вейни, прорываясь сквозь ослепляющую боль, старалась дышать коротко и часто и не тратить дыхание на слова. Она продолжала сжимать в кулаке жемчужины, бездумно и торопливо перетирала веревки на руках о грани камня, но сдирала, кажется, только кожу. — Не хочу твое личико трогать, пригодится еще, — Барраккау присел перед ней на корточки, предусмотрительно закрывая пострадавшее место руками. — Не торопись, не успеешь. — Да ну? — голос раздался над головой Вейни и принадлежал ее младшему брату, самому магически одаренному из всех. — Это ты не успеешь. — Ларри! — обрадованно вскрикнула Вейни. — Ты здесь! — Мы договаривались сегодня гасить торнадо, сестра, а выходит, что поднимать будем! — и Барраккау достался куда более тяжелый пинок в грудь. — Что он с тобой сделал? — Ничего, он не успел, не успел, — сердце Вейни запело счастьем, а внутри словно расправилась пружина. — Я его слегка тоже пнула! Он меня для любви украл, как у Балора с Аэморой! — Это совершенно ничего не меняет, — брат нахмурился, — разве что можем ему помочь вжиться в роль Балора больше. Обломаем рога, расчленим и закопаем в ста разных местах! — Ты с одной связанной девкой против меня не выстоишь! — Барраккау поднялся и демонстративно отряхнулся. — У меня для тебя тоже новости есть, — Ларри оглушительно свистнул, от ближайших скал стали приближаться тени. — У Вейни шесть братьев вообще-то. А за попытку поругания нашей сестры никто тебя на поединок вызвать не сможет. — Не сможет? — почему-то не сильно обрадовался Барраккау.  — А зачем? Мы тебя просто прибьем, отрыжка кашалота, бесполезный кусок гнилых водорослей! Вейни подумала, что за подобные выражения мама бы отправила ее тереть язык особо жесткой губкой, но смолчала. В приближающихся тенях она рассмотрела Лонки и Лурфи, а за ними просматривалась бритая макушка Лаунни, несущийся вприпрыжку Литри и серьезный старший Лаунесс — и вот его Барраккау стоило очень сильно бояться. Лаунесс напоминал глубоководных рыб-удильщиков вывернутыми вперед рогами и опасным отсветом широко расставленных, круглых глаз; а кроме глаз, намеком на опасность служила его непримиримая суровость. Этот фомор слушался только родителей, ненавидел полумеры и не знал ничего более неприкосновенного, чем семья. — Шутки шутить вздумал? — оказался за спиной Барраккау первым тоже он. — С нашей сестрой?! Пусть море тебе будет теплым камнем, княжич, Сердитый океан не прощает обид! Сжатый кулак упал прямо на макушку Барраккау, послышался хруст — возможно, задело бесценные, разрисованные рога. Барраккау дернулся, но из хватких рук Лаунесса еще не уходил никто, кого он не хотел отпускать. Осознание, похоже, настигло их обоих в один момент: Вейни встретилась глазами с княжичем и прочитала там такое же ясное понимание — его убьют. Барраккау понял в единую секунду и не был бы собой, если бы не предложил что-то взамен своей жизни. — А Зельдхилл меня пощадил! Сказал, я для Океании полезный! — Барраккау заорал, будто кругом глухие стояли. Вокруг стояли плотно и не глухие, поэтому выкрик смотрелся жалко, новым зрением Вейни оглядела всех братьев разом и непреклонно поняла, что подобный довод от них невозможно далек. И дальше всех от сердитого Лаунесса с его агрессивно торчащими вперед рогами, который, видимо, успел уже в мыслях с Вейни распрощаться. — Что нам за дело до мнения мага, — удивительно рослый, он слегка наклонился к Барраккау, одновременно дергая его назад за рог. — Только не ври, хлыщ, хватит с нас вранья. На вынужденно обнажившемся горле Барраккау часто-часто задергался кадык — на месте княжича немудрено было бояться. Вейни впервые видела, чтобы отважный красавец Барраккау трусил. — Я клянусь, я хотел только хорошего! — Не врет, — заметил Ларри, помогая Вейни избавиться от последних веревок. Всмотрелся в ее лицо и обронил негромко, этак вскользь. — Но он ударил Вейни в живот. Братья ощутимо помрачнели, и Вейни увидела, как вода потемнела от их намерений. — Для кого это — хорошего?! — свирепо зарычал Лаунесс, выражая общее мнение. — Я не думал причинить ей вред! — Барраккау стоял на своем до последнего. — Ты не думал, ага. Ты собирался, прогнившая твоя душа, — еще больше навис Лаунесс. Вейни как раз хотела вступиться за Барраккау — смерти княжича она не желала! — когда раздался хруст, еще более отчетливый. Все вздрогнули, звук был неожиданным и неприятно смачным. С таким звуком ломались рога на весенних состязаниях в молодецкой удали. Княжич Аррианской впадины взвыл, хватаясь обеими руками за голову, а старший брат отбросил в сторону обломок красивого рога Барраккау. — С гостями так не обращаются! — княжич явно плохо представлял, что может удержать от расправы братьев Вейни. — С хозяевами так не шутят! — Лаунесс перехватил второй рог недруга за основание. — Молись! И Барраккау, вероятно, взмолился бы на полном серьезе, но тут Вейни очнулась достаточно, чтобы остановить творящееся безумие. — Стой! Стой! Остановись, Лаунесс, он очень плохо поступил и поступит наверняка, но он сам не плохой! Он же меня украл, очень старался, я ему понравилась, а он мне нет! Вейни схватила брата за локоть, стараясь не думать о том, что скинуть ее при мощи Лаунесса даже усилия не потребуется. — Ты уверена, что мне нужно останавливаться? — брат выразительно нависал над затихшим Барраккау и шипел прямо ему в макушку, будто и разговаривал тоже с ним. — Что этот хлыщ не развернется для нового удара по тебе, а, Вейни? Тогда, когда нас рядом не окажется? Само представление о подобном пугало до мурашек, она поёжилась, но локоть Лаунесса не отпустила. — Ты его уже наказал, наказал, он теперь не посмеет чинить мне вред! Правда, Барраккау, скажи, правда ведь? Больше не будешь? — сейчас она ему почти сочувствовала. — Нет-нет-нет-нет, — затараторил скороговоркой, и головой бы замотал, да не вырваться было. — Я больше не буду заглядываться на вашу сестру! — Жаль, что ты этого спервоначала не понял, когда она тебе отказала, словами, — Лаунесс перехватил второй рог крепче. — И утащил ее из-под носа у нас, да на диво тихо, будто привычный татем в гости заходить! — Я клянусь, я не буду! Я больше не буду! — княжич тоже понимал, что брат не шутит, оправдывался сколь возможно искренне. — Ну так вот, на будущее тебе, я тоже с первого раза не понял, когда словами, — и второй рог тоже захрустел. Барраккау заголосил, но уже обреченно и как-то смиренно, без злобы или обвинения, кажется, просто счастливый, что все может обойтись лишь потерей рогов. — А теперь извиняйся для пущего закрепления, безрогий, — Лаунесс держал теперь какого-то помолодевшего княжича за волосы. — Извиняйся и запоминай, гнилушка, кому ты жизнью обязан. Не вступись за тебя Вейни, я бы тебя прямо вот под этим камнем закопал. Она вздрогнула, и Барраккау вслед за ней тоже — понял по ее реакции, что Лаунесс не шутил сейчас ни капельки, действительно бы закопал. — Ты бы лучше извиняться начинал, красавец надводный, — звучало лениво и обидно, это подал голос средний Лаунни, провел привычно по выбритой голове туда-сюда, где бугрились шрамы. — У Лаунесса терпение короткое. — А то мы тоже с тобой перемолвиться бы пожелали, — Лонки и Лурфи переглянулись заговорщически. — Нам тоже за сестру обидно, чтобы ты знал, да? Литри покачивался на носках и никак не мог на месте устоять, поднимал и опускал руку, метая кинжал себе под ноги, пытаясь сбросить напряжение, потом приседал, собирал оружие — и начинал все заново. Ларри подошел ближе, опять приобнял Вейни, шепнул на ухо, что в обиду ее никто не даст и обратился к Барраккау: — Если тебя не убедили слова или дела любого из моих братьев, не молчи, они повторят, подоходчивее, не стесняйся. Братья, которые, что скрывать, виделись Вейни временами слишком суровыми, слишком мамиными, слишком занятыми своими воинскими делами, вдруг показались близкими и родными. — Нет, я понял, — Барраккау старался сохранить лицо, как мог. — Прости меня, Вейни, если ты найдешь в своем сердце каплю жалости, я уже буду счастлив, а если сумеешь простить, я снова смогу себе доверять. Доверять себе и своим чувствам. — И слушать слова! Ты обязательно должен теперь слушать слова, которые тебе говорят, а не просто слышать их! — Вейни постаралась быть убедительной тоже как могла. — Тогда я тебя прощу! — Конечно, все, что пожелает светлая княжна, — дернулся поклониться, но брат его не отпускал. — Прости, прости меня, Вейни! В последних словах послышалась фальшь, поэтому княжна зажмурилась покрепче еще, чтобы не видеть подтверждение тому, чему не хотелось. — Хорошо, я тебя прощаю, прощаю, уходи и больше не появляйся здесь! Вейни полагала, что теперь всякие церемонии окончены и можно возвращаться, расходиться и возвращаться. Лаунесс, однако, не шелохнулся — а он тоже смотрел в лицо Вейни. Барраккау дернулся на пробу, но хватка старшего брата осталась крепкой, вырваться не вышло. — Я извинился! Чего вы от меня хотите?! Лаунесс не обратил на выкрик внимания, обратился к Ларри: — Какой ногой он ударил Вейни? Остальные братья заухмылялись и заотворачивались, пряча эти ухмылки. — Что? Что я не сделал?! Что сделал не так? — Барраккау опять всерьез забеспокоился. — Ты не был до конца искренен, как я полагаю, — Лаунесс тряхнул его за волосы, княжич зашипел. — Да и сестру все-таки обидел. Прямо скажу, кто обидел сестру, тот обидел нас всех тоже, особенно меня, потому что я у них за старшего. Мой недогляд. Потом Вейни постаралась не смотреть, потому что уже поняла, в каком русле будут происходить события. Больше ничего говорить Лаунесс не стал, а просто с маху ударил Барраккау. Снова раздался хруст, еще более неприятный оттого, что влажный и спрятанный, внутренний. Синекожий, отныне безрогий, красавец взвыл снова, на этот раз вообще без слов, диким, первобытным криком, от простого и сильного ощущения боли. Скорее всего Лаунесс сломал Барраккау ногу, но Вейни отвернулась, уткнувшись Ларри в грудь. Брат гладил по спине успокаивающе, что-то бормотал доброе и уговаривал не дрожать. Вейни еле разобрала смысл сказанного и лишь тогда осознала, что действительно дрожит. — Теперь, княжич, мы, думаю, в расчете, — Лаунесс говорил совершенно обыденно. — Если думаешь иначе, вернись, еще побеседуем, у нас один на один славно вышло. Голос брата понизился к концу фразы, значит, он все еще злился. — Отпустите его уже! — Вейни обернулась. Княжич Аррианской впадины обеими руками держался за правую ногу и тихонько подвывал, раскачиваясь из стороны в сторону. — Никто его и не держит, — не слишком довольно произнес Лаунесс, отпуская и ворот кафтана Барраккау. Спросить бы про Зельдхилла, за что пощадил его маг и что этакого сделал Барраккау, но Вейни сдержалась. Еще наплетет с три садка, а отделять вранье от истины у княжны пока выходило не всегда. Да и не в том положении сейчас Барраккау, чтобы вести светскую беседу о маге равновесия. Братья направились к выходу из пещеры. Звезды все еще были видны в узком сходе двух стен высоко вверху, и горели под ногами. — Вейни, пойдем, — поторопил ее Лаунесс. — А то мне захочется еще что-нибудь ему сломать. — Сейчас, это же мой жемчуг! — наконец поняла Вейни. И бросилась собирать шарики. Они светились бело-голубым светом, а ведь при обычном освещении бликовали как добрая сталь, что не поддается ржавчине и держит заточку. — Держи, — протянул ей Ларри пять жемчужин. — По ним мы тебя и нашли. — А больше не было? — Вейни взглянула на брата. Тот покачал головой. Двадцать три из двадцати семи. Ларри встряхнул мешок, в котором сюда прибыла Вейни. — Еще и твою занавесь уволок?! Высыпалось только две жемчужины… Вейни прикусила губу. Жемчужная нитка была точно по ее шее, две потерянные бусины не дадут вновь носить памятный подарок. Такой сильный и красивый серебристый оттенок почти невозможно будет подобрать. Барраккау дохромал до овального камня, об который отбила бок вытряхнутая из мешка Вейни. Сверкнул глазами из-под темно-синих волос. — Все о нем думаешь? Давай, тешь себя иллюзиями. Знаешь, чем он занимался не так давно? Убил истинно влюбленную пару. Вейни вздрогнула, жемчужина выпала из кулака. Она торопливо подняла ее и направилась к светлому пятну выхода. — А еще я слышал, он превратил своего ученика в коврик у входа! — не унимался Барраккау. — Ты полегче, слышишь? — донесся до Вейни голос младшего брата. — Он тебя пощадил, но это значит, что сам-то ты тоже где-то отличился. — Посмел не понравиться князю Теплого моря! Вот Дарриен и натравил на меня своего мага! — во весь голос прокричал Барраккау. — Эй, вы меня что, тут и оставите? — Надо же, как осмелел, — догнал сестру Ларри, обнял за плечи. — Такому руку протяни, откусит по локоть. — Но правда же, — уткнулась Вейни в родное плечо. — А как он доберется? Мне кажется, мы где-то в очень диком месте. — Помоги-те! — донесся до Вейни надрывный крик Барраккау. — Как-как! — непривычно сердито ответил Ларри. — Жить захочет — доползет. Ладно, только ради тебя, сестренка. Присвистнул бесшумно для большинства фоморов, но уже узнаваемо для Вейни. — Сниппи за ним присмотрит. Братья уже ждали на двух колесницах, темные рога чернели во мраке моря. Боевые кельпи грызли удила, били длинными рогатыми хвостами. — Сниппи? — недоуменно спросила Вейни. Ухватилась за протянутую руку и залезла во вторую колесницу. — Дельфинчик-спасатель, — произнес Ларри и улыбнулся. — Ой, что-то тут нечисто, — улыбнулась в ответ Вейни и поняла, что сделала это с трудом. Старший брат протянул кэ-тан и дернул поводья. — Любвеобильный дельфин, что может быть лучше для любвеобильного фомора? — от уха до уха улыбнулся Ларри. — Да ладно, не пугайся ты так! Он не зверь какой, брать насильно не будет, попристает немного и перестанет. Пей давай, кэ-тан стынет, — и закутал Вейни в свой плащ. Потом заглянул ей в глаза и произнес: — Ты же понимаешь, что его слова могут быть правдой? И тут Вейни разревелась на плече у брата. Но у нее был законный повод расстроиться, все-таки не каждый день ее похищают, пусть и неудачно.