Грани равновесия

Произошла эта встреча по меркам Океании сущие пустяки, лет двести или триста тому назад. Гадая, зачем Дарриен на сей раз вызвал его к себе, Зельдхилл ожидал чего угодно, но точно не белейшую Банзеллину собственной персоной, заливисто смеющуюся над какой-то остротой князя и кокетливо прикрывающую изящной кистью рот. Зельдхилл подумал, что ошибся дверью, развернулся и не говоря ни слова вышел. Уже из-за закрывающейся створки до него отголоском донесся голос князя: — Да вот и он! Зельдхилл, ты заходи, не стесняйся, с тобой дама побеседовать желает, старый ты сиренолюб! Зельдхилла передернуло, охрана вздрогнула, но с места не двинулась, и маг мысленно похвалил их выдержку, годы тренировок не прошли даром. — Да-да, Зельдхилл, заходи, — даже сам голос Банзеллины был ярким, как ее слепяще-белые одеяния, а волнующая всех прочих загадочная хрипотца воспринималась Зельдхиллом как не долеченная болезнь легких. — У меня к тебе есть небольшое, но очень взаимное дело. Князь меня понимает. Довольному Дарриену достался убийственный-взгляд-из-под-ресниц, Зельдхилл видел такой не единожды, однако все, что на самом деле обещал этот взгляд укладывалось в одном слове. Неприятности. Иногда в двух: крупные неприятности. Умевший делать выводы Зельдхилл никак не мог понять, отчего оружие воздействия Банзеллины не теряет своей остроты с годами и жертвами. Прочие толковали данный образчик женского коварства слишком однозначно и слишком по-другому. Вот и Дарриен довольно посинел, прошептал что-то Банзеллине на ушко, вызвав глубокий грудной смех, посинение щечек и игривое движение плечиком. Был бы хвост, еще и хвостом вильнула. Зельдхилл терпеливо вздохнул. Если у них обоих настала пора для весенних игрищ, так и пожалуйста, но причем тут он, скромный маг равновесия? — Не будь таким неотесанным деревенщиной, Зельдхилл, нет, я понимаю, что ты вырос среди белых рифов, — Дарриен ухмылялся и косил глазом на Банзеллину в поисках одобрения. — И тем не менее, поприветствуй даму как следует, а не как обычно! — Как пожелаете, уважаемый князь, — привычная роль получилась как-то прямо с облегчением. — Приветствую вас, белейшая Банзеллина, в нашем уютном княжестве. От лица князя выражаю вам приветствие и желаю провести время с толком или без толку, в соответствии с вашими пла… — Что за чушь ты мелешь, Зельдхилл! — Дарриен сжал кулаки и нахмурился, кажется, впервые обратив внимание, что именно желал его стременной маг его же гостям. — Прекрати немедленно! По просьбе чудеснейшей Банзеллины я собирался оставить вас наедине, но вижу, что толку не будет! Зельдхилл учтиво качнул головой, принимая во внимание факт и собираясь провести время как обычно, то есть почти бесполезно, когда вмешалась сама белейшая. — Нет-нет, князь! Вы так добры, — в голосе ее послышались слезы, а кружные светло-голубые рога, позолоченные на концах в тон золотистым волосам, склонились низко-низко. — Возможно, я вызову ваше неудовольствие, но мне действительно необходимо потолковать с темнейшим магом наедине. А потом я готова еще разок потолковать с вами… Интонация сменилась мгновенно: вот она заискивала, а вот уже обещает ночь любви или хотя бы утро ласки, судя по времени дня. Дарриен расцвел, Зельдхилл мысленно скривился. — Для вас, что угодно, белейшая, — князь поцеловал ей руку и развернулся на выход, но остановился сделать внушение магу. — А ты, ты! Не смей распускаться в присутствии дамы, да еще такой очаровательной, покажи себя с лучшей стороны! Дарриен послал белейшей еще игривый поцелуй, а она ответила подмигиванием, но князь наконец ушел. — Вот мы и остались одни. Зельдхиллу она улыбалась гораздо скромнее и можно было бы подумать, что искренне, но Зельдхилл плавал в этой воде не первое столетие и вполне уверенно отделял настоящее от мнимого. — Все в соответствии с вашими пожеланиями, белейшая, — безразлично пожал плечами. — Вы что-то хотели обсудить? — Конечно, — приятное лицо озарилось изнутри сиянием направленной симпатии так, что Зельдхиллу захотелось прищуриться. — Я очень хочу поговорить с тобой, и, прошу, зови меня тоже «ты»! Волнующей хрипотцы прибавилось, а Банзеллина подошла ближе, пользуясь своим низким ростом и наивно-заискивающе заглядывая ему в глаза. Не будь эта женщина вершиной Великого совета, Зельдхилл бы ей и то не поверил, а уж в свете некоторых фактов… — Как пожелаете, белейшая Ты. — О, что же он с тобой сотворил, бедненький, неужели ты меня не понимаешь? — женщина сочувственно тянула руки к его лицу, но в ее глазах, на самом дне серого зрачка тлел гнев. — Я пришла спасти тебя, Зельдхилл, ты просто должен быть спасен! Мы, в совете магов, не так давно узнали полные обстоятельства твоего пленения, и ты больше не должен быть несвободен! Ты должен быть вольным, как всякий маг Океании, и уж тем более Теплого моря, которое является родным для нас обоих. Маг выжидающе промолчал. В словах Банзеллины просматривалось уже навскидку несколько огромных нестыковок, однако собственную цель, как и цель разговора она еще не озвучила, следовало продолжать общение. — Я вижу, новость тебя ошарашила, но будь уверен, не перевелись еще под водой порядочные ши-саа, а среди магов, среди настоящих светлых магов до сих пор есть те, кто верят, что тебя можно вернуть к свету, — здесь на прекрасных золотистых глазах показались слезы. Зельдхилл едва сдержался, чтобы не швырнуть в нее платком. — Я предлагаю тебе выход, Зельдхилл, несчастный ты маг, заблудший маг, — Банзеллина прижалась к нему всем телом и схватила цепкими пальцами за щеки. — Я выведу тебя к свету! Только молчи, молчи, я знаю, что ты скажешь! Но я смогу уломать князя, это действительно возможно, чтобы он переменил тебе клятву, правда, только под единственным предлогом, Зельдхилл… В комнате повисло трагическое молчание, белейшая снова опустила глаза, закусив губу и пустив слезу. Правда, Зельдхилла не отпускало ощущение, будто она разглядывает несовершенные складки на своей мантии, сложившиеся от прижимания к нему. Разглядывает и недовольна, что одежду придется снова гладить. Наконец, когда пауза показалась затянувшейся даже ей, Банзеллина очнулась и медленно подняла выразительные золотистые глаза, полные слез. — Я готова пойти на такую жертву ради одного из нас! Ради своего собрата-мага! Ради несчастного, что томится в плену у жестокого деспота и вынужден выполнять все его прихоти, — зашептала горячо, в районе середины груди Зельдхилла. — Я одурачу твоего князя, ты не думай, это я специально с ним так перемигиваюсь, я готова на что угодно, чтобы спасти тебя, даже пожертвовать своим телом и временем, стерпеть его отвратительные ласки, но ты будешь свободен! На языке вертелся вопрос про приближение к сути, стоять в этой позе Зельдхиллу надоело, шея устала наклоняться. — И что же это за способ, уважаемая белейшая Ты? — выговорил самую приличную версию из придуманных. — Мне придется выйти за тебя замуж! Вернее, тебе придется жениться на мне, — с лица верховной магессы всея Океании можно было складывать мозаику на тему превосходства долга над чувствами и красоты самоотречения, но Зельдхилл ей не поверил ни на каплю. Банзеллина робко улыбалась, продолжая держаться за него, а Зельдхилл размышлял — как он вообще оказался в подобном положении? Еще с утра ничто не предвещало. Молчание опять затянулось, и Банзеллина шмыгнула очаровательно посиневшим носиком. Зельдхилл опомнился: в этой пьесе абсурда сейчас была его реплика. — Многоуважаемая белейшая, глава Великого совета светлых магов, Ты, я вас уверяю, что помощь подобного толка мне не требуется, а разнообразить времяпрепровождение супружескими обязанностями и вам, и мне будет в тягость. — Как ты можешь! Как ты можешь так говорить?! — и тряхнула она его с силой, которую трудно было заподозрить в невысоком изящном теле хрупкой женщины. — Я готова ради тебя на все! Я одна могу тебе помочь, соглашайся, отринь все отчаянные мысли, они лишь порождение ужасного прошлого, которое не хочет тебя отпустить. Я докажу, докажу тебе, что и после Белого рифа в твоей жизни может быть что-то хорошее. Убеждала, зато эта ши-саа с истинной страстью детей моря, не стесняясь выражений и стараясь задавить неугодное мнение еще в зародыше. Зельдхиллу надоело стоять в полусогнутом положении, и он выпрямился. Руки Банзеллины соскользнули от неожиданности со щек на плечи, вцепились в кафтан, закономерным итогом чего стала новая нелепая сцена. Белейшая магесса Океании повисла, оторвавшись от пола, на плечах мага равновесия, официально изгнанного отовсюду, откуда только можно. Зельдхилл терпеливо вздохнул, разглядывая глаза, опять наполняющиеся слезами. — Немедленно опусти меня на место, а то мы не договоримся, — она еще раз беспомощно шмыгнула носиком, мертвой хваткой вцепляясь в плечи. — У меня устала шея, многоуважаемая белейшая Ты, потерпите или измените сложившееся положение вещей со своей стороны, — пожал плечами, чтобы продемонстрировать, с какой именно. — Кстати, о сторонах, твой князь, что покуда имеет неограниченную власть над тобой, в том числе и угнетать, приказал показать лучшую сторону, — красивое личико магессы исказилось жалостливой просьбой. — Неужели же ты настолько одичал в здешних условиях! Нет, я просто не верю, пожалуйста, пожалуйста, покажи мне, что мы, остальные маги, все еще можем на тебя положиться! Хотя бы в моем лице! И я выведу тебя к новому свету! Все-таки разница в возрасте у них с Банзеллиной была слишком большая, если бы было иначе, она и не догадалась бы даже подобным образом пытаться использовать Зельдхилла. Однако, ввиду сложившейся, то есть свалившейся ситуации, приходилось объяснять все лично и на пальцах. — К великому моему прискорбию вынужден вас огорчить, уважаемая белейшая Ты, это и есть моя лучшая сторона. Видите ли, в чем дело, у меня, как мага равновесия, все стороны одинаковы и, по меткому выражению почившего в иле князя Дуана, одинаково отвратительны, посему надеяться на перемены вам не следует. Что же касается части про «положиться»… Вы и так на мне висите. «Новый свет», опять же, Зельдхиллу с любой стороны не нравился, так как напоминал скорее о смерти, чем о жизни, но развивать тему он не стал. — И мне до сих пор неясно, как так вышло, что вы вспомнили о моем существовании. Вплоть до сегодняшнего утра магическое сообщество Океании предпочитало не замечать меня ни под каким предлогом, а тут вдруг настолько щедрое предложение. Вы должны понимать, я ошарашен, — и еще раз пожал плечами, стряхивая наконец свой неожиданный груз. Банзеллина упала, мягко приземлившись, явно знающая, как нужно падать, чтобы ничего себе не повредить, однако против ожиданий опять захныкала. — Я не ожидала от тебя, не ожидала… Неужели ты в самом деле чудовище?! Я не хотела верить! Я хотела предложить тебе союз! Мы начали бы с малой свободы, просто твоей, а перешли бы к проектам действительно дерзкого полета мысли! — на него уставились отчаянные золотые глаза. — С твоим опытом и моим положением не было бы ничего невозможного! Ты освободился бы от клятвы, а там, чем благой не шутит, мы смогли бы отомстить князю за его наглые поползновения ко мне и за попрание твоей свободы! Неужели ты не хочешь?! — То, что вы предлагаете, более прочего подходит под определение государственной измены, — Зельдхилл сослался на законы, пусть больше всего хотелось просто развернуться и уйти, дополнительных объяснений ему уже не требовалось. — Надеюсь, вы хотя бы в общих чертах знакомы с укладом, касающимся магов. Там прописано, что мы не имеем права посягать на княжескую или царскую власть, использовать свои силы во вред собственным убеждениям или душе. Что маги, так или иначе, всегда должны иметь якорь. Что свобода магам предоставляется лишь затем, чтобы они могли использовать свой дар во благо своей стороны равновесия. — Ты прячешься от меня за словами! Пустыми и старыми словами! — белейшая в своем ослепительно белом одеянии смотрелась на полу чужероднее, чем благой под водой. — Ты должен был согласиться, почему ты оказался настолько испорченным? Я пошла ради тебя на такое!.. Голос женщины сорвался, намекая, что сейчас она захлебывается рыданием. Зельдхилл подавил порыв присесть на корточки и развести ее руки от лица, чтобы сделать очевидным для всех — уж кто-кто, а белейшая точно не плачет. — Вы пошли ради меня на сделку с Дарриеном, хотите сказать, уважаемая белейшая Ты? — Зельдхилл уже не сомневался, что его опять поделили, как игрушку или спорную территорию. — И у вас проваливается такой отменный план из-за моего тривиальнейшего отказа следовать ему. Это довольно просто, согласитесь, белейшая, придумать, как можно использовать единственного мага равновесия, признанного темнейшим и самым сильным из магов. Вашей репутации не сможет повредить ничто, а вот вертеть мной и направлять, как саблю, в любую сторону, очень удобно. Плечи «рыдающей» Банзеллины перестали вздрагивать. Зельдхилл даже подумал, что она перестанет ломать комедию, но нет, поэтому пришлось объяснять дальше. — То, что сообщество магов предпочитает не замечать меня, факт общеизвестный, а оттого вы, вероятно, решили, что и я веду себя сходным образом. В чем-то вы правы, в чем-то нет, однако я знаю, что в последнее десятилетие ваши позиции в совете знатно пошатнулись, количество сторонников уменьшилось, а темная часть сообщества несколько раз присылала приглашение на свой, темный совет. Перевел дух, подождал, но Банзеллина все еще продолжала сидеть, закрыв лицо ладонями и совершенно не думая уже о складках на мантии, это Зельдхилл мог сказать точно. — Соответственно, белейшая, которая перестает быть белейшей и становится темнейшей — не та глава совета, что нужна Океании, вам не хочется терять власть и влияние, а что лучше оттеняет свет, чем сам мрак? И вы пришли ко мне. Зельдхилл остановился еще раз, чтобы завершить беседу самым простым образом — покинув помещение, однако ему не дали. Банзеллина неожиданно вскинула голову, подняла руки и вцепилась в кушак, как в последнюю надежду: — Ты такой умный! Такой опытный и настоящий! И вот я, на коленях, глава Великого совета, умоляю тебя о спасении! Усталый вздох вырвался сам собой. — Вы меня слушали вообще, белейшая? — присел перед ней, заглянул в глаза. — Я, кажется, несколькими способами сказал убедительное «нет». Если вашей репутации грозит затмение, поработайте над ней самостоятельно. Если ваши сторонники покидают вас столь массово, припомните, не совершали ли вы в последнее время бесчестных поступков. Ну и если темный совет жаждет видеть вас в своих рядах, задумайтесь, осталось ли в вас что-то светлое, кроме пристрастия к ослепительно-белым вещам? Банзеллина шмыгнула носом уже по-деловому, прокашлялась, стерла слезы и посмотрела ему в глаза с не наигранной злостью, впервые искренняя: — А ты все-таки урод, Зельдхилл, который раз убеждаюсь. Хочешь правду? Мы могли бы править этой страной вместе, рука об руку, не забывай об удовольствиях в процессе… А ты просто бездарно упускаешь свой шанс. Второй раз предлагать не буду! — Я льщу себя надеждой, что его никогда не воспоследует, — Зельдхилл очень спокойно кивнул, прекрасно зная, насколько это раздражает собеседников. — Засим настоятельно рекомендую поскорее расквитаться с князем, какой бы способ оплаты маленькой услуги вы ни подразумевали: он бывает нетерпелив и крайне жесток, когда не получает желаемого. Есть вероятность, что к вечеру я же вас и убью. Хорошего дня. *** Воспоминание оборвалось: Зельдхилл налетел на магический пузырь магии. Тот защищал резиденцию белейшей и внеочередной раз напоминал, что Банзеллина принадлежит к числу самых светлых магов Океании. Она защищала свою репутацию настолько ревностно, словно прятала второй ряд зубов, как он сам. Подобные препоны действовали на темных магов безотказно, но маг равновесия принадлежал к серым, а потому после пары минут магических уговоров и неприятных для пузыря прикосновений стена вогнулась и разошлась, пропуская Зельдхилла. Двери ослепительного белого дома, украшенного золотистыми ракушками, стояли неприступно запертыми, что у обывателей Теплого и прочих морей наверняка вызывало трепет пополам с восхищением. Зельдхилл прищурился: в каждую ракушку было упаковано по заклинанию, значит, и открывались они всегда туго. Кроме того, белизна раздражала его чувствительные глаза, на двери не было даже ручки, а на крутых ступеньках отсутствовали перила, поэтому маг просто переместил себя в дом. Дом с белыми стенами, неудобными стульями и жесткими лежаками. Ненависть к минимальному уюту тоже вызывала у Зельдхилла неприятие: настолько косвенные способы показать, что здесь обитает значительная персона, для которой комфорт — это тлен, наводили на противоположный вывод. Тому, кто был уверен в своей власти и непререкаемости суждений, редко нужно было подкреплять впечатление обстановкой, местом или окружением. Это было странно. Лидерство Банзеллины никогда не ставилось под сомнение, и тем не менее она задействовала все средства, чтобы его подтвердить. Правда, существовало еще одно удовлетворительное объяснение — белейшей попросту нравилось подавлять на всех уровнях. Зельдхилл подал плечами, стряхивая ненужные мысли, как давным-давно ее саму, и удивился: по пути не попалось ни единого ученика или стражника, коридоры стояли белыми и пустыми. Среди многочисленных пороков белейшей значилась еще страсть к позерству, поэтому, возможно, она сейчас играла на публику, согнав эту публику себе за спину, чтобы было кого защищать, но и — кому аплодировать. Зельдхилл не сдержался и нахмурился: разговор предстоял личный, многочисленные свидетели им ни к чему. Изрядно поплутав, настолько изрядно, что в одной из безликих белых гостиных пришлось присесть, чтобы сориентироваться, Зельдхилл нашел-таки свою высокопоставленную собеседницу. И в данном случае высоко поставленную еще в самом прямом смысле из возможных: Банзеллина находилась на чем-то вроде подиума или судейской трибуны, при этом не сидела за столом, как положено, а стояла, гордо выпрямившись и задрав нос. Место ответчика-подсудимого явно выделялось в центре помещения и предполагалось точно для Зельдхилла, однако выглядело некрасивым и неудобным, поэтому он аккуратно обошел мебельный кошмар и остановился не очень далеко, справа от трибуны, облокотясь на какую-то невыразительную тумбу. Ему показалось, будто Банзеллина скрипнула зубами — с ее маленьким ростом пришлось переменить позу и слегка опустить красиво поднятую голову, свет падал на лицо по-другому, и в своем великолепии она изрядно потеряла. — Что тебе понадобилось в нашем доме белизны и света? — голос ее подрагивал от не наигранного негодования. — Небольшой личный разговор, белейшая, кажется, войны я вам еще не объявлял, поэтому давайте поведем себя как взрослые фоморы и побеседуем где-нибудь еще, где не будут так откровенно торчать лишние уши, — покосился в угол, где затаились парочка заплаканных учениц, отчаянным обманом пробравшихся сюда на подмогу любимой белейшей, наверняка. — Повод, чтобы война была объявлена, вы мне любезно предоставили не далее, как вчера ночью, а потому, как пострадавшая сторона, я настаиваю на невовлечении в обсуждение персон излишне юных и восторженных. — Кто посмел последовать за мной! Я же велела вам — спасайтесь! Берегите ваши светлые души! — белейшая сорвалась с места и отчаянным рывком мимо спокойного мага преодолела расстояние до затененного магией угла. — Вы не должны были! Бегите немедленно, он чудовище! Чудовище! Не смей чинить им препятствия! И обернулась еще на Зельдхилла в негодовании. Ученицы загомонили как-то уж очень многоголосо, заставляя его присмотреться: да их там сидело не двое, а по меньшей мере пятеро! — Нет, мы вас не оставим. — Вы не должны жертвовать собой за нас! — Мы тоже ему покажем! — Он от нас не уйдет! — А если он вам что-нибудь сделает?! — Это невозможно, белейшая, мы против! — Он же чудовище, вы сами сказали! — Он же самый темный… — А я хочу посмотреть на его зубы. Последняя реплика его заинтересовала, равно как и вместимость того угла, и Зельдхилл наконец обернулся. Банзеллина среагировала сразу, загораживая учениц, теперь отчетливо восемь… нет, даже девять учениц своей хрупкой спиной. — Не смей их трогать! И даже смотреть, темнейший! — в голосе с хрипами вместе слышалась угроза. — Я и не собирался, белейшая, меня заинтересовало их неприкрытое любопытство, которое можно отнести к живому интересу исследователя, — оценил сердито сузившиеся золотые глаза. — Смилосердствуйтесь, где они еще увидят живые подробности своих предполагаемых врагов? Вероятно, и до книг вы допускаете не всех, а в таком случае они окажутся перед врагами беззащитны. И специально для той, любопытной ученицы щелкнул игольчатыми зубами, на мгновение меняя и зрачки, вытянувшиеся в вертикальную щель. Все вздрогнули, крупно и одновременно, как будто тренировались долгие годы. Белейшая перешла на надрывный шепот: — Бегите, он едва может себя контролировать! Я постараюсь его задержать, но если не смогу… Для меня было честью учить вас, мои дорогие! Зельдхилл взял себе на заметку: никогда, вот просто ни-ко-гда не произносить подобных речей. Правда, чтобы все удалось, надо будет сказать единственному ученику, чтобы так же ни-ко-гда не пытался лезть и защищать Зельдхилла. Во избежание нелепых и наигранных ситуаций. Мысли о немудрящем планктоне, да еще в такой момент, заставили Зельдхилла ужаснуться самому себе: на что он не рассчитывал, соглашаясь на ученика, так вот точно на это! — Прошу меня извинить, но я не располагаю большим запасом времени для визитов, белейшая, будьте добры, ускорьте события, — вздохнул, глядя на заливающихся слезами учениц. — А то маленькая потеря сознания при избытке чувств явление совершенно безвредное и естественное, не дай светлый Луг, может быть организовано при еще большем накале страстей. Банзеллина недовольно сверкнула на него глазами. — Так вы обещаете, что не причините нашей белейшей вреда?! — одна из учениц выскочила поперек своей набольшей, почти что в зубы Зельдхиллу, судя по трясущимся коленкам. — Не имею чести быть представленным, — слегка склонил голову, — и обещать подобного не собираюсь, но сегодня пришел для разговора и прояснения кое-каких, недостаточно отчетливых моментов. — Этот враг недостоин тебя, моя девочка, не дотягивает по благородству, — вперед наконец вышла белейшая, гордо вскинула голову. — Я разберусь с ним, а вы идите! Сейчас же! И спасибо, вы подарили мне настоящий повод для битвы! В конце речи на глазах ее показались слёзы, словно бы она понимала, что погибнет в этом столкновении, но не жалела о своем выборе ни секунды. Едва за столь же храбрыми, сколь и наивными ученицами закрылась дверь, Зельдхилл перевел дух и настроился на серьезную беседу. — Теперь-то, многоуважаемая белейшая, мы можем с вами побеседовать о паре личных вопросов? Видите ли, у меня сложилось впечатление, что вы меня недолюбливаете и за пределами собственной вотчины, однако вторгаться в мою — уже верх нарушения приличий и условности нашей взаимной вражды. Вместо хоть какого-нибудь подходящего ответа, Банзеллина пялилась на него, пятилась и улыбалась. — Понятно, я перешел к сути слишком рано, тут есть кто-то еще из вашего ближайшего общества? — Тебе ни за что не получить от меня ответа! Я никогда, в отличие от тебя, не предаю тех, кто мне доверился и, кто готов отдать за меня жизнь! Этим и силен свет! Мы все стоим друг за друга, не то, что вы, тёмные! Зельдхиллу захотелось выйти и зайти еще раз, недельки через две, совсем уж неожиданно, чтобы белейшая не успела выстроить настолько замедляющую общение процедуру. — Если здесь кто-то еще из безусловно светлых магов, я прошу вас покинуть покои, мой разговор с многоуважаемой белейшей не предназначается для лишних ушей, прошу простить, — сказал погромче, подождал ответа, но напрасно. Банзеллина перед ним продолжала улыбаться с нездоровым весельем поблескивая глазами. — Ну так и говори! У светлых магов нет секретов между собой! Потому что мы стоим за правду! — Право слово, этак мы совершенно ни к чему не придем, — Зельдхилл покачал головой и шагнул вслед за Банзеллиной, чтобы сцапать ее хоть за руку и утащить куда-нибудь водяным переходом. Таскать вредину на своей силе не хотелось, но общительная светлая не оставляла иного выбора. Впрочем, мироздание и равновесие решили за Зельдхилла сразу же и сами: сделав шаг вперед, он вляпался в какой-то подозрительный рисунок одной ногой. — Ага! Попался! — Банзеллина ликовала. Из разных углов зала к центру вышли несколько светлых магов и магесс в летах, иных Зельдхилл знал по имени, а другие оказались совсем новыми для него лицами. Рисунок стал сиять режущим белым, маги свили свои силы в один поток и наполнили серую до того схему. Ступню стало покалывать, словно Зельдхилл ее отсидел, а затем мгновенно онемела и вся нога. — Я же попросил вас выйти, уважаемые белые маги, — Зельдхилл призвал на помощь все свое терпение и обратился к светлой части своего дара. — Неужели я был недостаточно убедителен? Исходя из расчета, что ловушка была рассчитана на темного мага, Зельдхилл продолжил идти вперед, рассыпая из-под сапог белозвездные искры и удерживая на пальцах светлое заклинание из числа самых древних. Магия, обманутая другой стороной его сущности, не могла атаковать в полную силу, хотя и отплачивала за скрывшийся внутри темный дар мстительными булавочными иголочками, коловшими ступни. Наконец полухудожественная роспись паркетной мозаики закончилась, Зельдхилл оказался лицом к лицу с Вейни… И откуда здесь Вейни? Лицом к лицу с Банзеллиной! Зельдхилл начал сердиться и схватил сбросившую личину белейшую за запястье. — Выметайтесь отсюда, — отпущенное древнее заклинание светлого очищения воды попросту вынесло остальных за стукнувшие от порыва двери. — Я весьма признателен, что вы так недвусмысленно выказали свою осведомленность, по какому поводу я сюда явился, — Зельдхилл придержал Банзеллину, чтобы она не попыталась рухнуть ему под ноги. — Теперь мы можем поговорить спо… — А ну отойди от неё! — громогласный рык от дверей изрядно мага раздражил. — Не смей прикасаться к ее чистоте своими черными лапами, темнейший! Не знаю, как тебе удалось обезвредить ловушку и совет дома, но со мной тебе точно не справиться! Оборачиваться Зельдхиллу не хотелось, однако тут голос подала Банзеллина, кто бы сомневался. — Нет, любимый, уходи! Тебе не справиться с ним, он не ведает пощады и убьет, стоит лишь приблизиться! Я зачем-то нужна темному, а тебя ждет ужасная участь! Брось меня! Зельдхилла снедало чувство, что он оказался посреди какой-то дешевой площадной постановки, причем его роль выписана, а прочие распределены. — Вот это совсем некстати, — усталый вздох вырвался сам собой. — Уважаемый ши-саа, не знаю вашего имени… — Беги, Райнерри! Сейчас же! — Я никуда не уйду без тебя, любимая! — Уважаемый ши-саа Райнерри, извольте подождать за дверью, мне всего-то и нужно, что перемолвиться словом с вашей невестой или супругой наедине. Могу обещать, что ее честь при этом не пострадает, — Зельдхилл присел, не выпуская руки дернувшейся за ним Банзеллины, приложил ладонь к полу, и от его растопыренных пальцев побежали тщательно выписанные строчки древнефоморских письмен. Мало кто знал эту магию в сегодняшнем королевстве, она не была ни светлой, ни темной, она была похожей на благую, а может и просто была благой, если вспомнить историю. Письмена добрались до середины комнаты одновременно с рванувшимся навстречу фомором в белых доспехах, а потом вязь слов поднялась вверх, выстраивая новую стену, непреодолимую и волшебную. — Ну и что ты наделал, старый глупец?! — только что стоявшая на пороге потери сознания Банзеллина зашипела разъяренной медузой. — Вы бы сразились, и он бы проиграл! Всего-то и надо было! Попыталась вырваться, не вышло, принялась сверлить его укоризненно-ненавидящим взглядом. — Не имею чести соответствовать вашим ожиданиям, как обычно, белейшая, — слегка поклонился, спокойно и насмешливо, вдруг ощутив знакомую воду под руками. — Пора бы и привыкнуть, кажется, мы знакомы довольно давно. — Вот именно! А ты все никак не поймешь, что должен сделать, сколько тебя ни проси! — Банзеллина топнула ножкой. — Вероятно, дело в том, что вы меня и не просите, а все время стараетесь вынудить. К слову об этом и о причине моего визита, который не стал для вас неожиданностью ни с какой стороны, чему я сердечно рад: это лишний раз доказывает, что я пришел куда следует. — Не понимаю, о чем ты! Да отпусти меня, немедленно! — закричала просто пронзительно, не то стараясь оглушить, не то воздействуя на публику, оставшуюся за пределами огороженного словами пространства. — Вынужден вас огорчить, белейшая, сейчас мы действительно наедине, — Зельдхилл дополнительно проверил, чтобы звуки не просачивались ни в каком виде, с нее бы сталось изобразить тут сцену похлеще любовной. — Итак, возвращаясь к моему первоначальному вопросу. Спешу сообщить, что вторжение в свой сон я расцениваю как объявление о враждебных намерениях, а включение в него одного постороннего лица, известного нам обоим, как еще и вторжение в мою частную жизнь. Соответственно этому, скажу прямо — в случае повторения подобного или создания угрозы, я отложу нейтральный флаг в пользу настоящего объявления войны. Банзеллина, судя по ее виду, не приняла угрозу всерьез, а может быть, не захотела принять. — И что ты мне сделаешь? Если нападешь на белейшую, главу Великого совета светлых магов, единственную и неповторимую меня, ополчится против тебя одного тоже вся Океания! — усмехнулась победно. — Мы в состоянии твоего разлюбезного равновесия, в моем случае, даже более равновесного, чем в твоем! Странная логика этой женщины не переставала Зельдхилла поражать. Как из одного и одного она получала три или вот, например, «более равновесное равновесие», оставалось для него загадкой похлеще Золотого треугольника, где пропадал всякий неосторожно заблудший туда фомор, и пропадал безвозвратно. — Так что, если вдруг в один прекрасный день твоя разлюбезная княжна найдет свою безвременную смерть, не обижайся, Зельдхилл, ты слишком долго не обращал внимания на другую небезразличную к тебе женщину, — Банзеллина усмехнулась и провела пальчиком по его плечу, вскидывая глаза под опахалами ресниц. — Сколько можно намекать тебе, сиренолюб ты недалекий, я очень бы хотела стать твоей женой! И вдруг объявляется это недоразумение с помолвкой, разумеется, я недовольна! Изящный женский пальчик пропутешествовал по плечу, не унялся, скользнул к груди и расстегнутому на две верхние пуговицы вороту. Пришлось брать ситуацию под контроль и перехватывать расшалившуюся конечность. — Мне, право, досадно, что приходится повторять дважды, тем более для такой просвещенной собеседницы, однако я повторю, — он наклонился ближе, заглядывая прямо в золотые глаза. — Если что-то случится с Вейни, и вы будете, белейшая, замешаны в этом хотя бы кончиком своего изящного коготка, ваша голова расстанется с остальным телом очень быстро. Не пройдет и десяти дней. Следом за вами в бездну отправится весь этот белейший дом и половина Великого совета точно, не уверен насчет второй, вдруг успеют спрятаться. Теперь вам понятно, белейшая, до какой степени я готов блюсти равновесие? — Мне понятно, что ты совершенно не умеешь видеть выгоду там, где она есть, или расставлять приоритеты, — Банзеллина выдернула руку и засверкала глазами сердито. — На что тебе сдалась та жалкая девка, ни по уму, ни по возрасту, ни по внешности тебе не подходящая?! То ли дело я — само совершенство! У меня золотые глаза, у тебя желтые! Ты бледно-голубой, я почти белая! Ты темнейший, а я светлейшая! Мы нужны друг другу, как ночь и день! Новый уровень откровений Зельдхилла слегка ошарашил: подобное признание следовало понимать так, что она действительно к нему неравнодушна? — Во-первых, белейшая, прикрутите водоворот ваших страстей, во-вторых, не оскорбляйте тех, о ком имеете опосредованное представление, в-третьих, не экспериментируйте с романтическими параллелями, когда за этой стеной бьется со словами ваш милейший рыцарь, запамятовал имя. — Да кому он нужен, этот остолоп, — белейшая поморщилась, — только и знает, что бегать хвостом да притаскивать головы каких-то уродов, жаль, за твоей головой посылать его бесполезно. Лезет во все интриги и защищает от кого не просят. В очередной раз Зельдхилл поразился каменной черствости сердца этой ши-саа, выглядящей воплощением женственности, а выстраивающей мнение как одна из ши-айс. — Полагаю, после этой фразы вести дальнейший разговор бессмысленно, просто напомню: не пытайтесь навредить княжне Сердитого океана, последствия будут жестокими, — склонил голову. — Засим откланиваюсь, не то, боюсь, ваш несчастный рыцарь схватит удар, воображение у него хорошее, угрожает мне уже сейчас весьма разнообразно. — Откуда ты узнал? — прищурилась подозрительно. — Оттуда, белейшая, что материалом стены слов служат слова, — кивнул на зарябившую новыми ругательствами плоскость. — К сожалению, или к счастью, мы лицезреем мнение вашего рыцаря о ситуации, а он, со своей стороны, если достаточно внимателен, тоже осведомлен о теме и содержании нашей беседы. — Я проверяла, — сползла она по стеночке. — Преграда была полная! — От света, да, но не от тьмы. Свет и правда до него бы не добрался. Надо вам постирать ваши одежды, белейшая. Наградой Зельдхиллу стало совершенно бескровное и абсолютно белое лицо Банзеллины. Она принялась отряхивать балахон, окрасившийся черным понизу. — Равновесие, многоуважаемая Банзеллина, довольно интересная вещь, местами хрупкая. Примерно, как репутация. Хорошего дня.