Hell to the Liars

Небо медленно набрасывает на себя вуаль сумерек, готовясь встретить ночь. Снежные саваны покоятся на старых скатах крыш и дорогах вымерших улиц, серебрятся в останках дневного света. В морозном воздухе застывает кладбищенская тишина. Эмили не любит заброшенные улицы. Они напоминают ей об эпидемии чумы, свирепствовавшей в Дануолле: о районах, устеленных трупами, чьи разлагающиеся тела были облачены в белые материи, о пустых улицах, выеденных крысами и плакальщиками, о домах, которые успели разрушить и разграбить бандиты. О вкусе консервов, найденных китобоями в кем-то оставленном доме, которые иногда приходилось есть даже без куска чёрствого хлеба (Эмили помнит, как сложно было заставить себя съесть их; Томас буквально упрашивал её сделать это, чтобы она не умерла от голода). Она не хотела бы помнить о тех временах. Но эти дома выглядят так же, как дома Дануолла когда-то. В них так же кто-то оставил китовые консервы в томатном соусе, кто-то забыл кошелёк под кроватью, какой-то бездомный нашёл здесь ночлег и здесь же умер. Эмили не представляет, что Корво забыл в этом месте. Это начинает входить в привычку. Эмили слышит скрип снега под сапогами — так же звучали её китобойные сапоги — и оборачивается. Она видит перед собой Билли, смотрящую вниз, на Корво, одиноко идущего по дороге. — Это он? — спрашивает Билли, зная ответ на свой вопрос. — Он знает, что ты здесь? Эмили бросает взгляд на ворона, тихо садящегося на полуразрушенный дымоход. Ворон устраивается на ветхой кирпичной кладке и, не отрываясь, глядит на них чёрными бусинами глаз; его оперенье чуть подрагивает на ветру. Эмили слышала взмах его крыльев над своей головой, когда начала следовать за Корво час назад. Она уверена, что это не может быть простым совпадением. — Да. Билли поджимает губы. «Мы убьём его. Вместе. Здесь и сейчас», — твердят её глаза — холодно и решительно. У Эмили мороз по коже от этого взгляда. Она чувствует страх и не знает, за себя и свои планы или за Корво. Она старается не думать об этом. — Дай мне время, — произносит Эмили и, не увидев согласия в чужом взгляде, добавляет: — Я прошу тебя, Билли. Голос Эмили звучит уверенно и надтреснуто, требовательно и умоляюще. Он никогда ещё не звучал так, как сейчас, — и Билли не может не заметить этого: на её лице отражаются сомнение и подозрение, на миг овладевшие ею, но уже вскоре она скрывает их за маской безразличия. — Два дня, — скупо заключает она. — И только потому, что ты просишь, Эмили. Билли растворяется в угольно-чёрных клочках переноса. Взгляд Эмили замирает на том месте, где только что стояла Билли. Что-то внутри всё равно не даёт ей покоя. Будто грядёт что-то ужасное и неизбежное, а она не в силах это изменить. Спустя несколько секунд этого оцепенения Эмили переносится через крыши, чтобы нагнать Корво. Когда она оказывается на третьей крыше, внизу уже никто не стоит. Она всматривается в снег, чуть склонившись с крыши, и пытается разыскать его следы. Те прекращаются ровно на середине дороги. В то же мгновение Корво появляется прямо перед ней. Эмили невольно отшатывается. Его маска, выглядящая как настоящее лицо смерти, и неожиданное появление заставляют её сердце подпрыгнуть в испуге. — Пошли. — Зачем ты это делаешь? — срывается с губ Эмили. Спустя мгновение она понимает, что этот вопрос охватывает слишком много. (Зачем ты здесь? Зачем ты разговариваешь со мной? Зачем ты оставил меня в живых?). И она уточняет: — Зачем ты говоришь идти с тобой? — Ты ведь всё равно следишь за мной. Мне всегда казалось, что это удобнее делать, когда тебе не нужно нигде скрываться. — Ты беспокоишься о том, чтобы мне было удобно? Ты серьёзно? — Абсолютно. Его голос ровный и спокойный, но Эмили уверена, что за маской он скрывает улыбку в уголках губ. Она недоверчиво щурится. — Чего ты добиваешься? «Мне всё равно придётся убить тебя» застревает в её горле клубком колючей проволоки. — Чтобы ты пошла со мной. — Куда? — интересуется она, зная, что не получит чёткого ответа. — Увидишь. Корво хватает левой рукой воздух — и метка Чужого на его коже загорается белым цветом сквозь чёрную ленту. Он исчезает в голубой сфере и появляется на дороге, там, где останавливались его следы. И, подняв на неё голову, ждёт. Эмили сдаётся. Однажды интерес погубит её, думает она и глубоко вдыхает, спустив бандану со своего лица. Через мгновения она оказывается рядом с Корво. Как только это происходит, он начинает уверенно идти вперёд; снег под его ногами даже не хрустит. Эмили тотчас подстраивается под его шаг. — Откуда ты узнал, что я китобой? — Способности Чужого. О вас говорят даже за пределами Гристоля как о лучших убийцах империи, — объясняет Корво и, выдержав короткую паузу, добавляет: — Я не рассчитывал на меньшее. — Ты слишком высоко о себе думаешь, — с театральной серьёзностью замечает она, специально вздёргивая подбородок и не глядя на него. Корво чуть поворачивает к ней голову и долго смотрит на неё так, будто он не думал, что она станет реагировать на его слова, но втайне ждал, когда это произойдёт. Эмили стоит больших сил не повернуться в ответ и не улыбнуться ему. Через несколько секунд он парирует: — Однако это не отменяет того факта, что ты здесь, — и так же, как и она, начинает смотреть прямо перед собой. Вскоре они подходят к облезлому трехэтажному дому с заколоченными на первом этаже окнами. Он производит удручающее впечатление. Эмили не желает заходить в него и необоснованно надеется, что это не место, к которому они шли. Но Корво толкает деревянную дверь, и та с протяжным скрипом отворяется. Они проходят внутрь, оставляя дверь открытой. В доме пахнет пылью и затхлостью, на стыках серых потрёпанных стен расцветают букеты паутины — Эмили бессознательно вжимает голову в плечи от страха, что какой-нибудь паук упадёт прямо на неё. Половицы под их ногами стонут и плачут. Эмили старается идти аккуратнее, избегая сухих досок, чтобы не создавать лишнего шума, но её путь пролегает в полумраке и единственное, что она отчётливо видит перед собой — это спину Корво. Тот уверенно идёт вперед, но его поступь всё так же тиха — лишь иногда какая-нибудь половица кротко пискнет, точно мышь. Корво бегло заглядывает в открытые дверные проёмы, за которыми скрываются комнаты с перевёрнутыми металлическими кроватями, оставленными на печи кастрюлями и сковородами, укрытыми толстым слоем пыли, и разбитыми зеркалами. Всё это вновь возвращает Эмили к мыслям о чумном Дануолле и щекочущему нервы ощущению того, что в любой момент на них может наброситься плакальщик. Она хочет спросить Корво, чувствует ли он то же самое, когда видит эти развалины чьего-то прошлого, но тотчас останавливает себя. Они молча и неспешно поднимаются по узкой лестнице, ведущей на второй этаж. Эмили на ходу снимает перчатки и убирает их в карманы своего пальто. Она обращает внимание на чёрную ленту на левой руке Корво, которой она не придала значения ни в трактире, ни на крыше штаба «Тивианских волков». Ей становится интересно, как Корво получил метку. Узнавать о прошлом цели сродни хождению по едва замёрзшему озеру — можно провалиться и утонуть в любой момент. Дауд предупреждал об этом каждого. Намного легче убить незнакомца или человека, о котором ты знаешь лишь сухую выдержку из фактов биографии. Без его мыслей, его чувств, его мировоззрения. Тебе не придётся жалеть или убивать с особой жестокостью. Смерть — это то блюдо, что должно подаваться холодным. Эмили знает это и ступает на тонкий лёд: — Как ты получил метку? Она думает, что он не ответит, что он усмехнётся и отшутится, указав Эмили на её же чрезмерный интерес. Она надеется, что он не ответит. Она буквально молит Чужого, чтобы он ничего не отвечал. Но он отвечает: — Чужой явился ко мне в тюрьме. На шестой месяц. Ночью. На следующий день мне как изменнику короны была уготована публичная казнь. Но он решил, что я могу быть ему интересным. Я не стал доказывать ему обратное. Он заглядывает в ближайшую комнату — высовывает голову в дверной проём и осматривается в поисках чего-то большого и определённого, раз даже не пытается пройти внутрь и посмотреть по углам, понимает Эмили. Она не станет спрашивать, что именно он ищет, потому что знает, каков будет ответ. Эмили остаётся стоять у дверного проёма, анализируя речь Корво. — Когда ты спустился в трактир, — спустя пару мгновений недоумённо произносит она, по деталям собрав события одного из прошедших дней. — Ты даже не шелохнулся, когда я остановила время. Это не должно было подействовать на тебя. — Мне стоило очень большого труда не моргнуть, — признаётся Корво и идёт к следующей комнате. — Ты не дышал. — Это было чуть проще. Эмили едва слышно усмехается и следует за ним, соблюдая дистанцию в два шага. Так, словно, если подойти ближе, она непременно обожжётся о Корво, как о пламя свечи, а отдалившись — замёрзнет в капкане безжизненных стен. Уже вскоре они поднимаются на третий — последний — этаж. Ничего не меняется: комнаты здесь такие же оставленные, как и этажами ниже, кишащие пауками и тараканами, которые разбегаются у ног. Но самая дальняя комната оказывается закрыта. Корво дёргает за ручку двери, но та не открывается. — Там кто-то есть? — На чердаке, — отвечает она, смотря сквозь потолок на силуэт человека, лежащего на полу; Эмили понимает, что Корво просто хочет узнать, какими ещё способностями она обладает. — Он, кажется, не дышит. Корво поворачивается к ней лицом, выставляя руку, как преграду, перед Эмили и просит: — Отойди. Эмили с задержкой в пару секунд и выжидающим взглядом делает шаг назад. Метка на руке Корво тотчас загорается желтоватым светом. В следующее мгновение дверь выбивается точным порывом ветра, исходящим от Корво, и громко падает на пол. — Хороший трюк, — с улыбкой в уголке губ комментирует Эмили. Такое умение лучше пригодилось бы в бою, когда тебя окружают со всех сторон, чем для выбивания дверей, думает она. Она могла бы избежать много неприятных встреч с бандитами и полученных от них гематом, если бы могла отражать полёт их камней прежде, чем те врезались в её спину и икры. У Дауда со всеми бандами, кроме «Мёртвых угрей», были натянутые отношения. Китобоям приходится терпеть и прятаться там, где их не могли достать: Дауд строго запретил убивать кого-то. Эмили не отказала бы себе в удовольствии вернуть бандиту его же камень. Корво опускает капюшон на плечи и снимает маску. Несколько тёмных с проседью прядей его чёлки забавно топорщатся, открывая высокий лоб, но Корво сразу приглаживает их. — Откуда у тебя эта маска? — спрашивает Эмили, когда он привязывает ту к своему поясу. — Я никогда не видела ничего подобного. Корво поворачивается к ней лицом и насмешливо любопытствует: — Все китобои пишут биографию своих жертв или это твоя особенность? Она хочет уколоть его в ответ, но всё внимание Корво тотчас приковывает к себе содержимое комнаты. Эмили, заинтересовавшись, заглядывает внутрь и видит фиолетовое сияние на стене комнаты. Они заходят в комнату не сговариваясь. «Чужой ходит среди нас», — гласят многочисленные надписи на её стенах; в этих четырёх словах на четырёх стенах — навязчивая идея и маниакальная зависимость. Корво открывает окно, старое, с облупившейся краской, расположенное на противоположной от входа стене, — и то с трудом поддаётся, разбавляя удушливой воздух морозной свежестью. У несущей стены они находят алтарь. Колючая проволока оплетает его неровные доски виноградными лозами; по бокам ткань цвета индиго, украшенная серебряным витиеватым узором, тянется до потолка, образуя подобие крыльев; у подножья расставлены лампы, сияющие фиалковым светом и отбрасывающие блики на все стены. На самом алтаре лежит молочно-белая костяная руна с вырезанными на ней древними буквами и символами. Вокруг неё танцует чёрный дым с золотистыми блёстками. Руна поёт. Эмили слышит её песню — шипящую и искристую, точно морская пена. Корво молча подходит к алтарю и берёт руну в руки. Эмили становится чуть сбоку, позади. Руна нашёптывает Корво потаённые знания, утерянные в веках, голосом мертвецов и сумасшедших, голосом Чужого и Бездны. Это длится несколько секунд. Затем он поднимает глаза выше, куда-то поверх алтаря, и Эмили понимает, что ему явился Чужой. Она ждёт, смотря то на часы, то на Корво, замершего, словно восковая фигура, с руной в руках. С его губ не срывается ни слова. Проходит полторы минуты, прежде чем Корво опускает взгляд. — Он разговаривал с тобой? — Ты его не видела? — рассеянно спрашивает Корво; его мысли остаются в плену разговора с Чужим, и его голос звучит так, будто он не говорил несколько лет. — Он является только тем, с кем хочет говорить, — спокойно объясняет Эмили, краем сознания понимая, что Корво ни с кем не делит и никогда не делил свою силу, как Дауд, раз не знает об этом. Она замолкает, пробуя на вкус следующий вопрос и решая, стоит ли его задавать. Спустя пару мгновений она решается и интересуется чуть тише и вкрадчивее, чем обычно: — Что он тебе сказал? — Ожившее прошлое за моей спиной, — бормочет он, словно пытаясь найти смысл в своих словах. — Я не знаю, что это значит. Он вечно говорит загадками, которые я понимаю только тогда, когда становится слишком поздно. Корво предельно тщательно разглядывает руну в своих руках, наклоняя её в стороны и проводя пальцем по выщербленным в кости письменам и знакам. Эмили не нравится его взгляд. — Руны сводят с ума, — напоминает она беспрекословным тоном. — Её нужно уничтожить. — Их песнь лишь подталкивает тех, кто уже на краю. Их песнь искорёживает сознание и рассудок, заполняя собой все мысли. Оставляя от человека лишь оболочку, способную день и ночь идти на зов и искать, искать, искать. Одержимые готовы утонуть на дне реки, чтобы добраться до руны, притаившейся в иле, словно угорь, вырвать себе ногти с корнями, пытаясь прорыть себе путь к руне сквозь землю, превратить свои пальцы в подушечки для деревянных игл, выдирая доски, за которыми скрыта руна, — они готовы на всё возможное и невозможное, лишь бы завладеть этими реликвиями прежних цивилизаций и работами доморощенных ведьм. Дауд убивает таких. У них не остаётся жизни не «до» руны и не может оставаться «после», они не становятся даже тенью себя — они просто перестают существовать. Это милосердие. Даже пацифичная Билли, предпочитающая при возможности устранять людей с пути заказчика, а не убивать их, без лишних слов признала это. У сведённых с ума рунами и амулетами нет шансов. Поэтому Дауд получает знания руны, слушает монологи Чужого и уничтожает руны, точно заклятых врагов. Он дробит их в костяную муку и рассыпает её в Ренхевен рядом с хрустаками и полуразрушенной жироварней Гривза, зная, что там, даже если прах руны запоёт, никто не услышит его песнь. — Это не оправдание! — повышает голос Эмили. — Если ты этого не сделаешь, это сделаю я. Тыльную сторону ладони привычно опаляет жаром, и руна вмиг оказывается в её руке. Корво не выглядит удивлённым. — Хороший трюк, — повторяет он её слова, улыбаясь краем губ. В этот же момент на Эмили с криком наваливается чьё-то тело; руна выпадает из её ладони. Она сильно бьёт его локтем в живот и, когда человек отпускает её и складывается пополам от боли, берёт за грудки и откидывает в стену. Этим человеком оказывается костлявый юноша; он выглядит болезненно и безумно, как восставший мертвец. Он ударяется затылком об стену, теряет ориентацию в пространстве и не пытается вновь напасть, оставив сопротивление. Эмили бьёт его кулаком по лицу, а затем прижимает левое предплечье к его горлу, чтобы правой рукой достать кинжал из сапога. Когда кинжал замирает в дюйме от горла сумасшедшего, Корво оказывается у её правой руки и почти рычит: — Что ты делаешь? — Он обезумел, — с придыханием отвечает Эмили. — Руна свела его с ума. Я просто спасу его. Взгляд сумасшедшего мечется от Корво к Эмили и обратно. Его рассудок прояснил страх перед смертью, но Эмили знает, что это ненадолго. Сумасшедшим нельзя доверять. Даже если они начнут умолять, рыдать у твоих ног, говоря, что руна омрачила их рассудок, что они избавятся от неё, как только ты уйдёшь из их дома, что они начнут новую жизнь или вернутся к своим родным. Эмили знает, что стоит слово сумасшедшего: это знание шрамом вырезано у неё на правой щеке. — Ты убьёшь его, — мрачно констатирует Корво. — Это лучше, чем такая жизнь. Эмили обводит взглядом комнату, исписанную чёрной краской, покрытую слоем пыли и грязи, по которой бегают тараканы, а в углах на паутине сидят пауки. Мёртвая крыса с развороченной грудной клеткой лежит около лампы на полу; вокруг неё вьются две мухи; у неё не хватает сердца, и кто знает, куда положил его сумасшедший: на алтарь Чужого или на свой язык. Кинжал в её руке отражает блики фиолетового сияния ламп. — Стой. У меня есть идея. Он смотрит на кончики своих пальцев, так, словно на них что-то есть. Метка на его руке пылает синевато-зелёным и рыжим сквозь ленту. Корво поднимает взгляд, сшитый из надежды и решимости, на сумасшедшего и приказывает ему: — Посмотри на меня. Эмили отдаляет кинжал от чужого горла, но не убирает его. Сумасшедший подчиняется и поднимает на Корво покрасневшие глаза. Руки Корво замирают около его головы — чёрный дым сползает с его пальцев, касаясь чужих висков. Когда Корво заканчивает, сумасшедший закрывает глаза и съезжает спиной по стене, оказываясь на полу и тотчас засыпая. — Я стёр все его воспоминания о руне, — объясняет Корво, облизнув пересохшие губы. — Когда проснётся, начнёт всё с чистого листа. Эмили зорко осматривает сумасшедшего и, только окончательно уверившись в том, что он спит, убирает кинжал в голенище сапога. — Ты не делал этого раньше, ведь так? — с сомнением уточняет она. — Руна только что рассказала тебе об этом. — Я вселялся в людей и пытался внушать мысль о том, что руны, амулеты, алтари — всё, что связано с Чужим, не влияет на них. Что они не слышат их песни. Наша память объединялась, и я видел всю их жизнь их глазами. Иногда какая-то часть моих воспоминаний оставалась у них. Это не всегда заканчивалось... хорошо. Пока он говорит, не отрывая взгляда от сумасшедшего, Эмили поднимает с пола упавшую руну. Эмили старается не смотреть на неё, иррационально боясь, что та сведёт её с ума, но вцепляется в неё мёртвой хваткой — она готова сражаться, если придётся; она не станет повторять ошибок прошлого. Когда Корво поворачивается к ней, он переводит цепкий взгляд с руны на лицо Эмили и спустя несколько мгновений не то просит, не то требует: — Отдай мне её. — Что ты с ней сделаешь? — Она больше не сведёт никого с ума. — Нет, что именно ты с ней сделаешь? — с напором повторяет Эмили. — Тебе придётся рассказать мне, если ты хочешь получить её назад. Он делает шаг вперёд с протянутой рукой, но его губы остаются неподвижны — он не собирается ничего объяснять. Его взгляд серьёзен и полон терпеливого ожидания. Корво выглядит как отец, ждущий, когда провинившийся ребёнок отдаст свою игрушку и встанет в угол. Эмили фыркает и, крепче сжав руну в правой ладони, растворяется в переносе. Она появляется на крыше двухэтажного дома через дом от Корво. Эмили видит его фигуру в открытом окне. Корво стоит на месте, смотря прямо перед собой, туда, где мгновение назад стояла она, и кратко ругается — насколько может судить Эмили по движению его губ. Победная ухмылка проступает на её лице. Вскоре Корво исчезает в голубоватом сиянии, и Эмили тотчас прячется за широким дымоходом. Через пару секунд он материализуется на той же крыше, что и она. Эмили зажмуривается — силуэт Ковро и поле его зрения подсвечиваются жёлтым. Он смотрит куда-то вдаль, не отрывая глаз и держа руки вдоль своего тела. Эмили думает, что он просто даёт ей время на то, чтобы исчезнуть; он знает, что она сидит за дымоходом; он не может не знать. Корво ничего не стоит остановить время вместе с Эмили и выхватить руну из её замершей руки, но он не делает этого. — Я не буду играть с тобой в прятки. Ей кажется, что Корво едва слышно, словно эхом, добавляет: «Эмили», но она тотчас отбрасывает эту мысль. — Тебе придётся! — по-детски усмехается Эмили. — Это не имеет смысла, — говорит Корво; в его голосе слышится невольная улыбка. — Я вижу тебя сквозь стены, как и ты меня. Она специально выходит из-за дымохода, и Корво поворачивается к ней лицом. — Тогда расскажи, что ты собираешься делать с руной, — сосредоточенно произносит Эмили даже без тени улыбки на лице. В следующий же миг она оказывается на другой крыше, а Корво на том месте, где до этого стояла она. — Я не могу. — Почему? Ей приходится прикрикнуть, так как она находится за две крыши от него, прячась за очередным дымоходом, сев на крышу и прижавшись спиной к старой кирпичной кладке. Ответ приходит тут же — Эмили поднимает глаза и видит Корво, стоящего рядом с её укрытием и печально смотрящего на неё: — Потому что это не моя тайна. Судя по его тихому тону и выражению лица, Корво действительно жаль, что он не может поделиться с ней этим. Он не пытается её поймать — просто ждёт, когда она согласится на его отговорки, которых он хотел бы избежать. Эмили почти готова отдать ему руну, когда шрам на её щеке начинает саднить, как в тот день, когда она его получила. Она не может доверять Корво только потому, что тот дважды спас её (как и она один раз его) и не пытается её убить или сдать страже. Только не в этом вопросе. Она не хочет стать причиной для появления сотни сумасшедших, готовых растерзать любого на куски за часть чьей-то кости. Эмили переносится на самую дальнюю крышу, на которую позволяют её силы. Эта безмолвная игра в прятки продолжается до тех пор, пока её силы не истощаются, а сама она не перестаёт видеть, чувствовать Корво поблизости. Слабость затуманивает все её рецепторы и реакции. Она даёт себе мгновение на передышку. И именно в это мгновение Эмили оказывается прижата к крыше чужим телом. Ладони Корво крепко держат её запястья, не давая переместиться, а его ноги стискивают её бёдра. Она пытается сопротивляться, но это похоже на биение бабочки о сетку сачка — так же отчаянно и безнадёжно. Взгляд Корво абсолютно нечитаемый. Эмили чувствует страх, морозящий кожу и скручивающий все внутренности, и подступающую к горлу желчь. — Ладно! — с рыком соглашается Корво. Эмили замирает и немного успокаивается: молчание всегда страшнее крика. Он понижает голос до полушёпота. — У меня есть друг, учёный-изобретатель. Он изучает влияние рун и амулетов на простых людей и ищет способ остановить его. Раньше были шарманки, но их музыка не распространялась далеко и сводила с ума не только меченых. После того как Далила пришла к власти, смотрителей распустили, и рун, амулетов стало больше. Его исследования незаконны. Если ведьмы Далилы узнают об этом, они убьют его. Но это может спасти много людей. — Корво пронзительно заглядывает ей в глаза, пытаясь отыскать понимание и разрешение. Спустя мгновения он твёрдо заканчивает: — Ему нужны образцы рун. Слова Корво доносятся до неё словно сквозь толстый слой ваты. Эмили смотрит на него: на его карие глаза, на складку меж его густых бровей, на плотно сжатую линию тонких губ, на старые, а потому едва заметные узкие шрамы: один, почти полностью пересекающий переносицу, другой — спускающийся вниз по скуле. Ей хочется коснуться этого шрама. Обвести его линию кончиками пальцев. Он кажется ей таким знакомым, что перед глазами едва ли не вспыхивают образы воспоминаний, чужих, далёких, не принадлежащих ей. Женский голос. Алая кровь, стекающая по коже. Тёплая рука на волосах. Эмили хватается за них, стараясь разглядеть, но те тотчас исчезают, оставаясь пеплом на её ладонях. Лицо Корво заостряется, становится резче и чётче так, словно кто-то выжигает его Эмили на сетчатке глаза. Она на несколько секунд прикрывает веки, старясь ни о чём не думать. Носа едва уловимо касается аромат сандалового дерева. Ощущение тела Корво на её теле заставляет прилить жар к щекам, а сердце начать биться чаще. Эмили убеждает себя, что это из-за мороза и скачков по крышам. И не может поверить в собственную ложь. Эмили опускает глаза вниз, на его пояс, стараясь не встречаться с ним взглядом и не выдать своего состояния. Стыд и ненависть к себе за свой организм и за свои мысли царапают череп изнутри. Спустя мгновение к ним добавляется отдалённое осознание того, что это от неё не зависит. Зависит. Всего этого бы не произошло, если бы она не позволила Корво схватить её, не разговаривала с ним, не потеряла разум в погоне за бессмысленным доказательством самостоятельности и поиском поводов для гордости и приняла бы помощь Билли, когда та предлагала. Но Эмили не сделала этого — и теперь слышит, как под ней трещит лёд. Корво замечает её взгляд, направленный на маску, висящую на поясе, и добавляет: — И маску сделал он. Эмили молчит. Корво, шумно выдохнув, — словно принимая этим выдохом своё поражение, — отпускает её запястья и встаёт на ноги. Эмили не хочет признавать, что без его рук на её руках, его ног у её ног, она ощущает себя так, будто какую-то часть её забрали; вырвали с корнем, оставив зияющую пустоту. Он подаёт ладонь, чтобы помочь подняться, но она встаёт сама, намеренно игнорируя его жест. Эмили боится встретиться с ним взглядом — рассматривает руну в своей руке, делая вид, что решает, что с ней делать и стоит ли верить Корво. Но всё уже решено. Она могла бы перенестись на корабль вместе с руной и уничтожить её, не пытаясь ничего выяснить, но она не сделала этого. Она почти презирает себя за это. — Я надеюсь, что ты не лжёшь, — сипло произносит Эмили. Она передаёт ему руну, и кончики их пальцев на мгновение соприкасаются. Корво опускает взгляд на руну, бегло проверяя, не пошла ли трещина. Эмили украдкой смотрит на него, и ей кажется, что кто-то ударил её в солнечное сплетение: ей так же трудно дышать; диафрагма расширяется и сужается, но лёгкие не наполняются кислородом до конца, оставаясь полупустыми; ощущение тяжести между рёбрами почти болезненно и подобно тяжести обрушившейся на неё гранитной плиты. Корво поднимает глаза и хочет ей что-то сказать, но Эмили тотчас растворяется в угольно-чёрных клочках переноса. На корабле царит холод и запах морской воды. Разум предательски примешивает к ним сладковатый древесный аромат, который Эмили не может выбросить из головы, и ощущение горячих ладоней на запястьях, которое не смывается даже ледяной водой из-под крана. Она прячется в своей каюте, как моллюск в раковине, но её мысли прячутся вместе с ней. Билли стучится к ней в железную дверь, желая узнать, что случилось, но Эмили не открывает. Она проводит в каюте весь оставшийся день.