Believer

Кажется, будто весь мир вокруг нас в этот момент остановился и замер, даже звуки шумной улицы стихли и словно перестали существовать. Я стою как вкопанная посреди тротуара, не в силах вымолвить и слова, а Джастин всё так же выжидающе глядит на меня, и я не знаю, как вести себя в подобной ситуации. Наверняка он спросит, что я здесь делаю. И что я должна ему ответить? — Э-эм… Привет, — выдавливаю из себя слова и дурацки улыбаюсь, — а я вот… — Сегодня нет дождя, но погодка та ещё, — как ни в чём не бывало произносит он, видимо, чувствуя мою неловкость. — Почти половина тех, кто обещал, не смогли прийти, а нам нужны лишние руки. Не хочешь помочь? Если ты, конечно, не сильно занята? — он оглядывает меня с головы до ног, а я начинаю себя чувствовать очень неуверенно, и начинаю переминаться с ноги на ногу. Джастин выглядит очень опрятно и даже несколько элегантно, будучи в чёрных джинсах, полуботинках и такой же тёмной куртке, а я, наверное, похожа на оборванку в этой ярко-оранжевой куртке, забрызганных штанах и стоптанной старенькой обуви с немного сбитым мыском на правой ноге. Это заставляет меня почувствовать ещё большой дискомфорт. — Ну… не знаю даже, — мнусь я, не имея понятия, что сказать. Да, я очень хочу остаться, хочу помочь, хочу быть нужной и полезной. Хочется, чтобы мои старания заметили и оценили, даже если это будет таскание тяжёлых коробок. В конце концов, лучше пусть моя помощь будет незначительной, чем я откажусь и буду скитаться по городу до самого вечера. Как говорят, единственный способ помочь себе — это помогать другим. Но пока я пытаюсь дать вразумительный ответ Джастину, вижу, как огонёк в его глазах меркнет, и он кивает головой. — Что ж, прости, не хотел отвлекать, — в мужском голосе сквозит лёгкое разочарование, — ну ты заходи, если захочешь, хорошо? — Джастин улыбается на прощание и уже собирается уходить, а я, неожиданно для самой себя, вдруг хватаю его за локоть. — Я помогу, — быстро тараторю, опасаясь, что он уйдёт, а Джастин с некоторым удивлением смотрит на мою руку, крепко сжимающую его. — Извини, — отпускаю его, краснею и опускаю глаза. — Ничего, — он снова улыбается, и мне кажется, что даже на душе становится теплее от этой улыбки и искорки в карих глазах, — ну что, пошли? С радостью приняв его предложение, направляюсь к машине, и следующие полчаса мы проводим, перенося из неё в здание молельной различные коробки с продуктами — макароны, рис, специи, сахар, сладости и прочие вкусности. Джастин работает вместе со всеми, выбирая себе самые тяжёлые коробки с консервами. Я не знаю тех, кто помогает, однако это не мешает нам общаться, и это очень здорово. Время с этими ребятами пролетает незаметно, и я даже почти успеваю забыть обо всех своих проблемах. Когда выхожу из здания и снова иду к машине, чтобы забрать последние коробки, чувствую, что ветер усилился, да и сама погода стала в разы хуже. Набрасываю на голову капюшон и спешу обратно с коробками в руках, но чувствую, как кто-то кладёт свою руку мне на плечо. — Ты, должно быть, замёрзла, — говорит Джастин, протягивая мне свою куртку и даже шапку. Я пытаюсь отказаться, понимая, что эти вещи нужны ему самому, но мужчина непреклонен: он заставляет меня снять свою куртку и надеть его вещь, и собственноручно натягивает мне на голову шапку и убирает назад мешающиеся волосы. Джастин делает это быстро, однако в его действиях так и чувствуется забота, а мне становится приятно оттого, что хоть кто-то проявляет опеку по отношению ко мне. Сразу появляется чувство защищенности и тепла. Его куртка очень вкусно пахнет, и я, когда никто не видит, засовываю нос внутрь воротника и нюхаю её. Сам же Джастин успевает надеть на себя тёплый вязаный свитер со снежинками и оленями, который выглядит несколько неуместно при такой погоде, но делает Джастина каким-то слишком домашним. Кажется, будто он сидел у тёплого камина с кружкой чая в руках, и только что вышел из комнаты, чтобы помочь нам. Пару минут назад мы закончили переносить коробки, и сейчас стоим, ожидая дальнейших указаний. Беременная девушка, выйдя на улицу, тихонько окликает его, отводит в сторону и что-то долго говорит, показывая на какую-то бумажку, похожую на вырванный из тетради лист. Джастин молча слушает, затем берёт листок, целует её в лоб и возвращается к нам, а девушка скрывается в помещении. Теперь мне ещё сильнее хочется узнать, кем приходится ему эта девушка. — Тереза, Линдси и… — он замолкает, обводя нас взглядом, и продолжает, — Мелоди, садитесь в машину. Рыжая девушка с пышной копной непослушных волос взвизгивает от радости и вприпрыжку убегает, чтобы сесть на переднее сиденье. Тереза, попрощавшись со своим парнем, также садится в машину, и только я остаюсь стоять около открытого багажника. — Садись, — повторяет Джастин, открывая дверь водительского места, а я продолжаю топтаться на месте. — Мел? — он подходит ко мне, встревоженно глядя, — что-то случилось? Тебе пора домой? — Нет, просто… мне нужно зарядить телефон, папа должен позвонить. И я очень надеюсь, что так оно и будет. — Конечно, — улыбается он, — мы подождём. Ступай на кухню, отдай его Джазмин, она всё сделает. Если, конечно, ты нам доверяешь, — добавляет Джастин, становясь серьёзней. Я лишь киваю в ответ на его слова и спешу зайти в здание, прихватывая свой рюкзак. Понятия не имею, кто такая Джазмин, но спросить почему-то не решаюсь. Пройдя на кухню, останавливаюсь на пороге, чувствуя себя полнейшей идиоткой. Что теперь? Спросить, кто здесь Джазмин? Сказать, что меня прислал Джастин? — Тебе что-то нужно? — бойко интересуется подошедшая девушка в цветастом переднике, и я даже радуюсь, что теперь не нужно искать ту самую Джазмин. Это, кажется, Сандра, именно она была здесь вчера, и ей Джастин сказал о том, что у нас гости. — Посторонним сюда вход запрещён. — Я в курсе, — быстро говорю, — просто Джастин сказал, чтобы я… Вот, — спешно достаю из рюкзака телефон и зарядное устройство и протягиваю ей, — мне нужно зарядить телефон. Пожалуйста, — добавляю несмело, видя, с каким нетерпеливым выражением лица стоит около меня Сандра. Она молча берёт из моих рук телефон и зарядчик и куда-то снова убегает, а я, постояв ещё минуту, ухожу. Нужно будет спросить у Терезы, кто такая эта Джазмин. Выхожу на улицу, и меня тут же встречает противный октябрьский ветер, вдыхаю холодный воздух, и сажусь в машину. Судя по небу, сейчас около пяти часов вечера. Всю дорогу Линдси трещит без умолку, и у меня даже начинает болеть голова. Но вскоре я понимаю, что даже не знаю, куда мы едем. — А куда мы едем? — тихонько шепчу я на ушко сидящей рядом Терезе, которая выглядит настолько невозмутимо, будто болтовня рыжей Линдси её совершенно не утомляет. — Скоро узнаешь, — так же тихо отвечает она и улыбается. — А кто такая Джазмин? — задаю ей ещё один вопрос. — Видела девушку рядом с Джастином? — спрашивает она, и я киваю, — вот это наша Джазмин. Наша, так сказать, мамочка, — улыбается Тереза. По всем важным вопросам, если нет Джастина, нужно обращаться к ней. — А Джастин, стало быть, папочка, — делаю выводы вслух, и Тереза довольно кивает, а меня почему-то это раздражает посильнее болтовни сидящей спереди Линдси. — Джастин для всех нас папочка, — шепчет мне Тереза, — он большой молодец. Кстати, ты не обращай внимания на Линдси, она всегда такая. — Какая? — решаю уточнить я, чтобы отвлечься от не самых радужных мыслей, которые уже успели забить мою голову. — Ну такая, — Тереза неопределённо качает головой и делает жест рукой, — скажем, гиперактивная. Мы уже давно привыкли к её выходкам, а вот новеньким она может показаться странной и чересчур надоедливой. — И давно ты знаешь Джастина? Мы едем не так уж и долго, и останавливаемся около большого торгового центра, только вот не у главного входа, а где-то сзади, где стоят разные — большие и маленькие грузовые машины. — Примерно лет пять, — напрягая память, отвечает девушка, — с тех самых пор, как он переехал в наш район после того, как… — Приехали, — припарковавшись, весело сообщает нам Джастин, и Линдси первой выбегает из машины, сильно хлопнув дверцей. — После чего? — выбираясь следом за Терезой, спрашиваю я, но она лишь отмахивается, давая понять, что сейчас не время для разговоров. Джастин подходит к одному из охранников и недолго беседует с ним, затем нам всем выписывают одноразовые пропуска, и мы идём в торговый центр через вход, явно не предназначенный для простых посетителей. Тереза идёт впереди, затем Линдси, я, и Джастин, идущий позади меня и буквально дышащий мне в затылок. Интересно, если я остановлюсь прямо сейчас, Джастин тоже это сделает или столкнётся со мной? Тут почти темно, и я, сама не зная зачем, делаю вид, что спотыкаюсь, и всё-таки решаю остановиться. Мужские руки тотчас подхватывают меня, не давая упасть. — Ты в порядке? — заботливо интересуется Джастин, и я киваю, понимая, зачем я сделала это. Мне просто очень захотелось побыть в его руках. — Да, спасибо, — тихонько отвечаю я, не отпуская его, — а куда мы всё-таки идём? — Сейчас сама увидишь. Надеюсь, тебе понравится. Голос у него такой тёплый — хочется слушать без остановки. Тут так темно и немного пахнет резиной, а мне так хорошо, что не хочется никуда идти, хочется просто остановиться и стоять вот так, в обнимку с Джастином, но он осторожно высвобождается и подталкивает меня, давая понять, что нужно идти дальше. Жутко порой бывает от того, что понимаешь, что о тебе некому позаботиться, кроме тебя самой. Хочется чувствовать ласку и заботу как можно чаще… Через пару минут мы выходим к какой-то двери, открываем её и попадаем в подсобное помещение магазина игрушек, и я останавливаюсь на пороге, замерев от неожиданности. Линдси, завопив от радости и нисколько не смущаясь своего поведения, бросается к стоящим у стены коробкам. — Наконец-то! — восклицает вошедшая сюда из торгового зала полноватая сильно накрашенная девушка со стрижкой наискосок. — Где вас носит? — Мы вовремя, Эл, не ворчи, — шутливо отзывается Джастин, принимая от неё дружеский поцелуй в щёку, — что тут у тебя? — Вот это всё, — она показывает на коробки, стоящие вдоль стены, — и ещё… сейчас покажу. — Я не могу забрать сегодня много, Фред не приехал, — останавливает он девушку, спешащую к другому углу, где навалены различные мягкие игрушки, — так что давай определимся, что нужно вывезти в первую очередь. — Фред, Фред, ну сколько можно, — недовольно ворчит она, возвращаясь, — в общем, мне некогда, разбирайтесь сами. Я вам показала, а остальное — не моя забота. Эл уходит так же стремительно, как и появилась. Девушки стоят, ожидая распоряжения Джастина, а я просто не могу поверить в происходящее. Мы сейчас находимся в подсобном помещении одного из самых дорогих магазинов игрушек в нашем городе, и та самая девушка, работающая в нём администратором, чуть ли не заставляет нас забрать отсюда игрушки, о которых мне и Элли можно только мечтать… Просто волшебство какое-то! Во мне проснулся маленький ребёнок, и сейчас у меня появилось одно единственное желание — подбежать к большим мягким игрушкам и всех их забрать к себе домой. Как давно я не была в магазинах игрушек? Три месяца? Полгода? — Девочки, не увлекаемся, без фанатизма, — просит Джастин, видя, что Линдси уже готова растерзать коробку, которую держит в руках. — Забираем только коробки, остальное погрузим завтра с Фредом. — Ну-у, Джа-а-стин! — обе девушки, вытянув губы, начинают клянчить, и он, поколебавшись, уступает, так что мы теперь выносим отсюда мягкие игрушки, а сам Джастин тащит сразу несколько коробок, которые, хоть и большие по размеру, но не очень тяжёлые. Я несу сразу три игрушки — до ужаса довольная, словно их мне подарили. Вот бы сюда Элли! Вот для неё этот день стал бы настоящим праздником. Пусть бы выбрала себе хоть одну куклу. Наверняка такие стоят бешеных денег. Иногда мы с ней заходим в этот магазин, бродим между прилавков, смотрим на игрушки, но так и уходим без покупок, или же, когда папа получает зарплату, и нам дают немного денег, покупаем что-то не сильно дорогое. Линдси обеими руками держит настолько огромного медведя, что, наверное, если положить его на кровать, он займёт ровно половину места. Вот бы мне этого мишку себе! Мы загружаем всё это в машину и возвращаемся обратно в магазин. Несмотря на то, что до этого мы таскали не самые лёгкие коробки с продуктами, усталости я не чувствую, только хочется немного кушать. Мне даже жарковато, и я расстёгиваю куртку Джастина, продолжая иногда нюхать её. — Ну всё, довольно, — говорит он, когда мы почти битком забили машину коробками и игрушками. Кажется, что, положив бы ещё одну игрушку внутрь автомобиля, мы не смогли бы её закрыть. — Нам ещё за продуктами идти. Он закрывает машину, и мы теперь уже через главный вход, попадаем в торговый центр. Продуктовый супермаркет расположен на цокольном этаже. Это недорогой универсам, который очень популярен из-за своих достаточно демократичных цен. Мы спускаемся вниз, и Джастин тратит пару минут на то, чтобы переписать отдельные пункты списка на другой листочек, который он отдаёт нам с Терезой, а сам, взяв тележку для продуктов, вместе с Линдси уходит первым. Тереза изучает список и кивает мне, зовя за собой, а я думаю о том, что мы ведь только недавно выгружали продукты в столовую, зачем теперь снова идти в продуктовый? — У нас овощи и сладости, — оповещает меня она, — пошли. Мы тратим кучу времени на покупки, приходится брать вторую тележку, потому что первая уже забита до отказа. Иногда мы пересекаемся с Джастином, который сосредоточенно изучает состав очередного продукта, и Линдси, которая гоняет тележку по залу, распугивая покупателей. Я устало плетусь со своей наполненной тележкой, а впереди меня энергично вышагивает Тереза, которая, кажется, совсем не утомилась. Проходя мимо стеллажей со всевозможными шоколадками, замечаю плитку с разноцветными шариками-драже. Элли очень любит такой шоколад, к тому же, он сейчас по акции, и я решаю купить его, чтобы порадовать сестрёнку, тем более, что деньги у меня есть. Держа в руке сладость, думаю, куда бы деть её. Не класть же в тележку, на самом деле! Они не обязаны платить за меня. Ещё подумают, что я не способна даже шоколад купить. — Мел, пошли скорей! — торопит меня Тереза, и я, недолго думая, засовываю шоколадку в карман куртки, чтобы она не растаяла от долгого держания в руках, и толкаю тележку в сторону уходящей девушки. Джастин и Линдси уже на кассе, и мы пристраиваемся за ними. Очередь не очень большая, однако люди недовольно косятся на наши переполненные тележки. Весь этот шум и толкотня только сильнее утомляют меня, и я уже без особого энтузиазма наблюдаю за тем, как кассирша пробивает всё необходимое. Затем мы загружаем пакеты обратно в тележки и вывозим их к машине. Свободного места практически нет, и приходится ставить пакеты на пол и брать на колени. Мой желудок уже начинает издавать недовольное бурчание, гудят ноги, а спина и вовсе словно отваливается, но зато у меня отличное настроение, и я чувствую себя хорошо. Кажется, не зря я устроила все эти шпионские игры в школе. Кто же знал, что обычное любопытство приведёт меня к этому? Уставшие, но чрезвычайно довольные, мы возвращаемся обратно. Джастин не просит нас выгружать ничего, наоборот, он берёт с собой других, а нас отправляет в столовую. Сняв куртку, вешаю в общую кучу вещей и иду кушать. Сандра кормит нас вкуснейшей жареной картошкой, к которой прилагается салат из свежей капусты, и овощи. Это безумно вкусно, я съедаю две тарелки прежде чем чувствую, что наелась. Нас поят чуть сладким травяным настоем, и я откидываюсь на спинку стула, улыбаясь. Давно мне не было настолько хорошо и спокойно. Это даже лучше, чем дома. При мысли о возвращении домой у меня сжимается сердце и накатывает тоска. Я не хочу туда, я хочу остаться здесь, где мне рады, и где я могу быть полезна. У меня появились новые знакомые, а самое главное — я себя чувствую здесь тепло и уютно, будто это место всегда было моим домом. В столовой появляется Джастин, и я улыбаюсь, глядя на него, а он, отыскав меня взглядом, машет рукой, зовя за собой. Выхожу из-за стола и спешу за ним. Он быстро идёт по коридору, держа в руках свою куртку, открывает какую-то дверь и ждёт, когда я зайду туда. Мы оказываемся в небольшой комнате, похожей на кабинет. Тут повсюду полки и шкафы с книгами на религиозную тематику, небольшой письменный стол и несколько стульев. Джастин проходит за стол, бросает на него свою куртку, опирается обеими ладонями о его поверхность и смотрит на меня так, что становится неуютно. — Мелоди, ты ничего не желаешь мне сказать? — строго спрашивает он, а у меня начинают подкашиваться ноги. — Н-нет, — пожимаю плечами, мысленно успевая вспомнить все свои грешки, как это обычно случается в подобных случаях, — что-то случилось? Приходила мама искать меня? Звонили из школы? Что-то случилось с папой? С Элли? Миллион вопросов успевает вихрем пронестись в голове, я понимаю, что это всё не то, продолжаю смотреть на Джастина, и чувствую, как начинают трястись поджилки. Если бы наказание за какую-то мою оплошность было уже известно, было бы легче, ведь неизвестность давит сильнее, чем ожидание. Боже, что я уже успела натворить за время пребывания здесь? — Послушай, я не знаю о тебе ничего, кроме имени, не знаю, как ты живёшь и всё такое, но, думаю, ты достаточно умна, чтобы взять и попросить меня, а не совершать подобных поступков. — Я… не понимаю, — растерянно бормочу я, — что… — Если тебе так сильно захотелось сладкого, ты могла бы просто сказать, и я купил бы тебе её, — отвечает Джастин с неподдельной грустью в голосе. — Воровать — очень плохо, Мелоди. Он достаёт из кармана своей куртки плитку шоколада, о которой я напрочь забыла, кладёт её на стол, забирает куртку и быстро уходит, несильно хлопнув напоследок дверью, заставляя меня содрогнуться всем телом. Через секунду я начинаю чувствовать, как лицо покрыл жаркий румянец — стыд, поначалу незаметный, как бутон, теперь раскрылся в полном цветении. Я прикладываю прохладные ладони к щекам, стараясь хоть немного остудить так внезапно прилившую кровь к лицу. Как я могла забыть об этой шоколадке? Стыд, словно липкая, пылающая смола, будто горящее гудроновое покрытие, пристаёт ко всему телу. Помните тот момент, когда я выкрикнула в церкви, что Бога не существует? Так вот, сейчас я ощущаю себя в раз сто хуже. Настолько стыдно, неуютно, и дискомфортно я себя ещё не чувствовала, пожалуй, никогда. Но, несмотря на стыд, а может быть, даже благодаря ему, во мне появляется странное чувство. Болезненное ощущение стыда и ненависти к самой себе, которое Джастин вызвал во мне, породило, в свою очередь, отвращение. Негодование порождает стыд, а стыд в свою очередь усиливает негодование. Как? Вот как я не заметила эту шоколадку? Я даже боюсь предположить, что Джастин обо мне подумал. Идиотка. Самая что ни на есть дура. Ладно если бы я сама заметила, что нечаянно вынесла шоколадку из магазина, так нет же — это заметил Джастин. Да ещё и положила в карман ЕГО куртки, совсем забыв об этом… И теперь он думает, что я её своровала. Нет-нет, он всё не так понял! Быстро иду к двери, лихорадочно размышляя, стоит ли объяснять ему ситуацию, или же лучше промолчать. Ведь это просто недоразумение, не так ли? Не помня себя от стыда и смущения, пулей выбегаю из комнатки, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. Опускаю голову вниз и быстро хватаю свою оранжевую куртку и рюкзак, тороплюсь к выходу, стараясь ни с кем не столкнуться по пути, но вижу там Джастина, который о чём-то говорит с человеком, которого отсюда почти не видно. Развернувшись, спешу обратно, но по пути вспоминаю, что забыла про телефон, и иду в столовую, чтобы забрать его. Боже, так стыдно мне не было ещё никогда в жизни! Как я вообще умудрилась забыть про эту несчастную шоколадку? Теперь Джастин будет считать меня воровкой… Отлично, ещё одна неудача в моём списке! Как только я забегаю на кухню, меня встречает вышедшая из столовой Тереза. — Всё в порядке? — обеспокоенно заглядывает мне в глаза девушка, а я отворачиваюсь, чувствуя, что вот-вот разревусь прямо при ней. — Мой телефон. Мне надо забрать его, — несколько грубовато бурчу я, стараясь не показать, как же мне сейчас погано на душе. — Надо спросить у Сандры. Ты уходишь? — Тереза оглядывает меня, — Джастин не велел никому уходить, на улице уже темно, и он очень волнуется, когда мы… — Мне некогда, — отталкивая её, протискиваюсь в столовую, нахожу там вечно занятую Сандру, забираю свой давно заряженный телефон и, почти не прощаясь, ухожу. На ходу натягиваю куртку и выбегаю наружу. Холодный вечер встречает меня порывом ветра в лицо и шумом оживлённой улицы. Осматриваюсь вокруг, и понимаю, что Джастина, как и его машины, нигде не видно. Что ж, тем лучше для меня. Больше никогда не приду сюда. Хочется залезть в свою голову и стереть из памяти дорогу в это место. За каких-то несчастных два дня я успела уже дважды опозориться перед этими людьми. Ну нет, спасибо, не хочется, чтобы список моих неудач пополнялся. Здравый смысл шепчет, что, наверное, было бы логичным попробовать извиниться перед ним и объяснить всё как было, но Джастин смотрел на меня таким взглядом, словно всё уже решил за меня. Даже если я и извинюсь, он всё равно будет думать, что я оправдываю себя, не желая признаться. Убегаю от проблемы? Не пытаюсь найти выход из этой ситуации? Поступаю словно трусиха? Что ж, возможно, так оно и есть. Быстро, не оглядываясь, спешу уйти как можно дальше от этой непонятной церкви. В голове всё ещё не укладывается, что я уже успела опозориться перед этими людьми дважды — или коротко о моём везении. Хорошо ещё, что этого не видела Тереза, иначе мне было бы стыдно приходить в школу и смотреть ей в глаза. Не думаю, что она из тех, кто разносит сплетни, но всё же. По памяти нахожу путь к автобусной остановке. Нужный номер ходит не так часто, и поэтому сейчас мне приходится стоять на этой остановке и ждать. За это время я успеваю замёрзнуть, как собака, и теперь пританцовываю на месте, мысленно надеясь хоть немного согреться. Если через пару минут не приедет этот чертов автобус, то я тогда вообще не смогу никуда поехать. Просто примёрзну к земле. Что же это такое? Когда же уже у жизни сломается эта палка, которой она беспрерывно бьёт меня по голове?! Но мои молитвы были услышаны, и уже через минуту приезжает автобус, в который я благополучно захожу. Достаю заряженный телефон и проверяю вызовы. Два от папы и четырнадцать от мамы. Даже немного удивляюсь, когда вижу такое количество звонков от неё. Неужто вспомнила о том, что у неё есть дочь? Но звонить я ей даже не собираюсь — какой смысл трепать нервы сейчас, если она сделает это ещё и дома? Поэтому перезваниваю папе, но после длительных гудков в трубке телефона понимаю что он, наверное, снова занят. Так, не нужно расстраиваться. Отец мне непременно перезвонит, а, продолжая в своей голове рисовать самые страшные картинки возможного развития событий, я делаю только себе хуже. Достаю наушники и включаю музыку, но даже она не может перебить и заглушить невесёлые мысли. Но теперь к мыслям об отце и семейной ссоре присоединились мысли о Джастине. Почему-то мне кажется очень важным то, какого он обо мне мнения. Когда я нахожусь рядом с ним, хочется показать себя в лучшем свете. Чтобы он видел, что я воспитанная девушка с правильными моральными ценностями и принципами. Но всё вышло наоборот, и теперь он во мне полностью разочаровался. Он выглядел очень расстроенным, когда позвал меня в свой кабинет. Ну конечно, он же у нас пастор, весь такой правильный, никогда не делает плохих поступков, не врёт и не ворует. Прямо эталон для подражания. Вспоминая, что в рюкзаке лежит его визитка, я достаю её и долго смотрю, думая, стоит ли сохранять его номер в контактах телефона, или же выбросить и забыть всё то, что произошло за эти два дня. Мои мысли перебивает входящий от папы. Сердце начинает биться в груди в разы быстрее, когда я дрожащими руками отвечаю на звонок отца. Господи, хоть бы с ним всё было хорошо! — Где ты? — первым делом спрашиваю я, потому что это — самое главное на данный момент. Папа — единственный, который у меня остался, по-настоящему единственный близкий мне человек. — Ты говорила с мамой? — словно и не услышав моего вопроса, задаёт он мне свой. — Ещё нет, еду домой, а что? — становится холодно и нехорошо от таких вопросов. Если папа увиливает от ответов, отправляя меня за ними к матери, то ничего хорошего, как правило, не следует ожидать. Следует долгая пауза. — Пап, с тобой всё в порядке? — Она подала на развод, дочь, — практически сразу же отвечает он с такой горечью, что у меня начинает щемить сердце. Осознание сказанных слов приходит ко мне не сразу, но когда я понимаю, ЧТО он только что сказал, появляется желание разбить головой это толстое холодное автобусное стекло, выпрыгнуть из него, взять автомат и просто тупо палить по звёздам в это равнодушно глядящее на меня осеннее небо. Хочется закричать на весь город, страну, мир. Всепоглощающая чёрная дыра начинает разрастаться внутри меня. Это даже не начало конца. Это конец. Если мама хочет уйти от папы, значит, назад дороги нет. Руки трясутся, сердце колотится, глаза застилает мутная пелена слез, и я прикрываю рот рукой, стараясь удержать внутри рвущиеся наружу всхлипы. Слышу, как отец что-то говорит, но бросаю трубку. Подавляя в себе желание швырнуть этот телефон вглубь автобуса, накидываю капюшон на голову, отворачиваюсь к окну и просто начинаю реветь от бессилия, злости и внутренней душевной боли. Чем больше я стараюсь успокоиться, тем сильнее на меня накатывает истерика. Я уже не стесняюсь своих завываний и начинаю реветь на весь автобус, и мне всё равно, что на меня смотрят люди — пусть видят, как мне сейчас плохо. На душе скребут кошки. Мысли путаются, сливаясь воедино. Меня предали уже который раз. Уверена, папа даже не стал спорить, просто собрал свои вещи и ушёл из дома. Он не из тех людей, кто станет закатывать скандалы и доказывать правоту, он просто молча уйдёт. Наверное, я пошла этим в него. Тысячу раз прокручу в голове всю свою пламенную речь, выскажу всё, что думаю, всё, что наболело, но в итоге при встрече промолчу, оставив всё при себе. Наверное, это мягкотелость, неуверенность в себе — да плевать, мне абсолютно всё равно на то, как это называется. Ненавижу себя за это, но ничего не могу поделать, особенно когда дело касается собственной мамы. Я не боюсь задеть или обидеть словом никого, не боюсь высказывать всё, что думаю, но… в случае с ней это почему-то перестаёт работать. Странная смесь ненависти и любви к собственной родительнице. И я плачу, плачу, плачу, пока автобус едет уже по знакомым мне улицам. Вот говорят — сильные девочки не плачут… Но нет, человек, который это сказал, очень сильно ошибся. Плачут, ещё как плачут… Иногда душа на части рвётся, а плакать нельзя — ты же сильная… Но это явно не мой случай. Вот уже больше двадцати минут я безутешно рыдаю в этом чертовом автобусе, всем сердцем желая не существовать на этой земле. Когда, когда в нашей семье всё пошло наперекосяк? Когда мы перешагнули ту запретную линию? Когда дошли до точки невозврата? Когда произошёл в семье этот самый переломный момент? Я ведь всё ещё помню времена, когда мы были настоящей семьей. Походы в парк аттракционов, поедание мороженого на берегу моря, просмотр телевизора в час ночи… Куда всё это делось? Как бы я не ненавидела свою мать, но в душе я мечтаю вернуться к тем временам, когда всё было хорошо у нас. Когда в нашей семье царил уют, понимание, забота и любовь. На негнущихся ногах выхожу из автобуса и плетусь к нашей многоэтажке. Входная дверь на этот раз закрыта, но у меня есть ключи, и я нетвердой походкой вхожу внутрь, понимая, что мне с каждым разом всё сложнее и сложнее переступать этот порог. В прихожей горит свет, на вешалке — полицейский бушлат, и это немного напрягает. В голове успевает пронестись тысяча и одна мысль о том, что же мать успела натворить, что к ней уже полицейский пришёл, но слышу, как из гостиной доносится какая-то музыка, мужское бормотанье и мамин пьяный смех. Ненавижу, когда она пьёт. Пусть это происходит очень редко, но всё же. Не знаю, почему и зачем, но я подкрадываюсь ко входу и заглядываю внутрь. На накрытом столе — бардак. В комнате накурено, выключен свет, работает только телевизор, и при его неярком свете я вижу сидящего ко мне спиной мужчину, на коленях которого сидит пьяная полураздетая мать. Она хохочет, а он целует её шею и грудь. Я уверена, что глаза у меня сейчас стали размером с блюдце. Становится настолько мерзко, что хочется блевать. Только высохли слёзы, перестало болеть сердце и ныть душа, а всё опять пошло наперекосяк! Я закипаю от злости, ненависти и презрения, чувствуя, как слёзы снова подступают противным комом к горлу, да так, что хочется схватить себя за кадык и вырвать из себя всю эту гадость, вырвать и бросить прямо в них, но вместо того, чтобы возмутиться, включить свет, наорать наконец, я просто хватаю рюкзак и выскакиваю в подъезд. Не успела подать на развод, как уже тащит в постель очередного ухажёра… Кто бы только мог подумать! Ещё и полицейский… Неужели она опустилась настолько низко, что готова переспать ради того, чтобы оформить развод? А что будет со мной? Что будет с Элли? Я не хочу и не собираюсь оставаться здесь, уж лучше сбежать из дома, попасть в интернат, бомжевать, но только не существовать под одной крышей с НЕЙ. Я просто отказываюсь верить, что это моя мать. Знать её не хочу. Настолько же низко она пала в моих глазах! Обида раздирает на куски, душит, бьёт, рвётся наружу, но я лишь сильнее плачу, идя по полупустой улице. Спотыкаюсь, но продолжаю брести по тёмным переулкам. Слезы мешают нормально видеть, и я тру глаза тыльной стороной ладони, стараясь хоть немного успокоиться. Мне холодно и погано. Я больше не хочу жить. Я больше не хочу ТАК жить. Теперь я знаю, что чувствует человек, когда его в одночасье предают самые близкие люди, понимаю, что чувствуют те, от кого отвернулся целый мир. Я слишком слаба, чтобы противостоять этому, слишком уязвима, чтобы обороняться. Я совсем уже готова очистить воздух от себя — и гори оно всё огнем. Остальные минуты прошли для меня как в тумане: вот я стою уже на мосту, вот смотрю вниз, туда, где пролетают автомобили, и руки сами хватаются за ледяные перила. Суета сует, вечно движение большого мира, в котором никому нет никакого дела до того, что творится в душе подростка. И если Бог существует, то почему он не остановит мои намерения? Ветер бьёт в спину как заклятый враг, который желает, чтобы я поскорее исчезла с его пути. Бросаю рюкзак на землю. Не дождутся от меня прощальной записки, не заслужили. Замёрзшие ноги отказываются слушаться, но я упорно пытаюсь залезть на перила. Почему-то мне тепло и совсем не страшно, наоборот, даже смешно. Интересно, будет ли плакать мама, когда ей сообщат о моей смерти? Будет ли считать себя виноватой, или, как всегда, скажет, что это был лишь очередной мой заскок? Надеюсь, меня будут долго соскабливать с асфальта. Я хочу, чтобы она это видела. Хочу сделать ей больно… хотя бы ценой собственной жизни. Теперь я знаю: самоубийц не притягивает смерть. Их отпугивает сама жизнь. У меня часто бывали дни, когда хотелось умереть, однако, стоя сейчас на краю моста, начинаю вспоминать всю свою жизнь и начинаю думать, что она была не так уж и плоха… Но ключевое слово «была» — теперь всё изменилось. Я не вижу смысла обременять своим существованием кого-то хотя бы ещё один день. Всем на меня наплевать. Заношу вторую ногу за перила и собираюсь предаться свободному падению в небытие, как вдруг слышу чей-то крик: — Совсем с ума сошла? — и я делаю шаг вперёд, собираясь уже спрыгнуть вниз, но чьи-то руки сильно хватают меня и резко тащат назад, дёрнув так, что я громко вскрикиваю от внезапно появившейся боли. — Отпустите! — размахивая руками, кричу я, пытаясь освободиться. Меня тащат в машину, а я упираюсь и кричу что есть мочи, уповая на то, что кто-нибудь заметит это и подумает, что меня похищают. Я вырываюсь, но моментально падаю лицом вниз, больно ударяясь об асфальт. Голова гудит, перед глазами всё плывет, и я пытаюсь встать, но меня вновь подхватывают и силой запихивают в машину, и, пока я пытаюсь прийти в себя, чувствую, как автомобиль быстро трогается с места. — Не думал, что какая-то шоколадка так много значит для тебя, — доносится до моих ушей, и я с ужасом понимаю, что меня только что спас от суицида ни кто иной, как сам Джастин. Судьба решила надо мной так поиздеваться? Я молчу, садясь на сиденье, ищу взглядом свой рюкзак, пытаюсь застегнуть молнию на куртке — словом, делаю что угодно, лишь бы не сидеть просто так. Меня трясёт от произошедшего, но даже сейчас я так и не осознаю до конца всего, что случилось со мной за последние несколько часов. Перед глазами всё плывёт, сердце колотится, и даже не знаю, как его можно унять. Мы останавливаемся среди каких-то дворов, Джастин выходит из машины и садится рядом со мной. — Не хочешь рассказать, что ты делала на мосту? — негромко, но достаточно строго интересуется он, и меня вдруг прорывает, как прорывает давно образовавшийся нарыв. Слёзы и слова безостановочно текут какой-то бурной горной рекой, образуя не совсем понятный поток. Я рыдаю на его плече, обнимая и пытаясь найти утешение в нём. Начинаю выкладывать всё, что произошло со мной в последнее время — начиная с того момента, когда я впервые узнала о новом мужчине своей матери, и заканчивая сегодняшним вечером. Реву, не стесняясь своих чувств, не стесняясь того, что изливаю душу совершенно незнакомому человеку, мужчине, который старше меня примерно на один десяток, и которому навряд ли понять меня и мои проблемы. Мне просто хочется, чтобы меня выслушали до конца, не перебивая и не осуждая, утешили, приободрили и дали совет. Разве я так много прошу? Разве не заслуживаю хотя бы капельку внимания, заботы и тепла? И пусть это будет чужой человек — мне всё равно, главное — он готов выслушать меня. — Всё хорошо, — тихонько говорит Джастин, когда я заканчиваю, гладя меня по голове, а я чувствую себя маленьким беспомощным ребёнком, — вот увидишь, скоро всё наладится. Отдай прошлое Божьей милости, настоящее — Божьей любви, будущее — Божьей заботе. Бог не посылает нам того, чего мы не сможем понести, Мелоди. Вот увидишь, это пройдёт, и снова всё будет в порядке. Когда-нибудь наступит тот момент, когда ты поймешь, что бывают люди, которые никогда не предают других, но чтобы дойти до этого, тебе придётся самой пройти через очень много предательств. Если Бог хочет сделать тебя счастливой, то он ведёт тебя самой тернистой дорогой к этому, потому что лёгких путей к счастью не бывает, запомни это, Мелоди. — Мне так сейчас больно, Джастин. Я не знаю, что мне делать, — всхлипываю и утыкаюсь носом в изгиб его шеи. — Мелоди, если тебя гнетёт прежняя жизнь, поскорее забудь о ней. Придумай новую историю своей жизни и поверь в неё. Вспоминай только о своих победах, и это поможет тебе. Обещаю. Джастин с такой добротой и заботой всматривается в моё лицо, что мне хочется верить его словам. Хочется верить в то, что всё будет хорошо. Мы сидим в тишине некоторое время, и тут я вспоминаю про эту несчастную шоколадку. Что ж, похоже, лучшего момента для того, чтобы объяснить всё, просто не найти.  — Я не воровала ту шоколадку, — бормочу я, уткнувшись носом в его плечо, — я хотела купить её для Элли, но потом забыла вытащить. — Это хорошо, — он вытирает слёзы с моего лица и улыбается, глядя в глаза, — ты умница, Мел. А сейчас я хочу, чтобы ты дала мне слово, — Джастин делает выжидающую паузу и продолжает, — обещай мне, что ты никогда, ни при каких обстоятельствах не станешь накладывать на себя руки. Я молчу, а он повторяет свои слова снова. — Просто обещай мне это, Мел. Я не нахожу в себе сил, чтобы произнести то, что он хочет, и поэтому лишь молча киваю. — Ну вот и хорошо, — улыбается Джастин, — кстати, не хочешь перекусить? Я ещё ничего не ел. Что насчёт… — он задумывается, — Макдональдса? — Макдак? — удивляюсь я, — а разве свящ… ну… — не знаю, как правильно сформулировать свои мысли, — разве вам можно туда? Джастин неприкрыто смеётся, трепя меня по голове. — Ну почему у людей такой предвзятое мнение насчёт служителей церкви? — добродушно интересуется он, — почему-то все считают, что, раз ты служишь Богу, то живёшь в какой-то пещере, лишён коммуникаций, питаешься травой и выползаешь на свет только для того, чтобы начать промывать людям мозги с какой-нибудь религиозной пропагандой? Я не знаю, что ответить, и тоже начинаю смеяться, ведь понимаю, что Джастин абсолютно прав. Мы заезжаем в ближайший Макдональдс, где Джастин накупает целую кучу всякой еды, а затем едем в тихое безлюдное местечко, чтобы спокойно поесть, и я благодарна ему за то, что он не стал тащить меня внутрь шумного кафе. Наверное, в нём погибает превосходный психолог. — Ты должна вернуться домой, Мел, — как бы ненароком говорит Джастин, уминая очередной наггетс, — дом есть дом, а семья есть семья. Какой бы она ни была. Другой у тебя не будет. Родителей не выбирают. Но нужно учиться любить их лишь за то, что они подарили тебе жизнь. — Интересно, за какие это грехи мне досталась такая семья, — горько отвечаю я, стараясь не смотреть в его сторону. — Не всё даётся Богом за грехи, кое-что попускается для испытания, — мудро замечает Джастин. — Завтра воскресенье. Ты придёшь к нам? — Приду, — я смотрю на него, и хочется улыбаться — до того Джастин кажется простым, искренним, добрым и вселяющим надежду. — Ну что ж, тогда поехали? Я не хочу возвращаться домой, но и перечить ему не хочется тоже, поэтому с досадой киваю в знак согласия. Всю оставшуюся дорогу мы обсуждаем песни, играющие по радио, и подпеваем знакомым трекам. Почему у меня нет такого замечательного друга, как Джастин? — Позвони, когда ляжешь спать, — просит он напоследок, притормозив у моего подъезда. — Ну-у, это будет уже поздно, — протягиваю я, выходя из машины. Джастин выходит следом, накидывая на плечи ту самую куртку. — Я всё равно ложусь ещё позднее, — отвечает он, — доброй ночи, Мелоди. — Доброй ночи. И спасибо тебе, — от души говорю я, чувствуя, что совсем не готова расстаться с ним сейчас. — Бог с тобой, не забывай об этом, — как и подобает истинному пастору, произносит Джастин, — иди, а то замёрзнешь. Я киваю, медленно разворачиваюсь и плетусь в сторону двери, поправляя сползающую с плеча лямку рюкзака. Вынув из кармана ключи, открываю магнитиком дверь, снова оборачиваюсь, чтобы посмотреть, уехал ли Джастин, но он по-прежнему стоит на том же самом месте. Следуя какому-то необъяснимому внутреннему порыву, бросаю на землю рюкзак и ключи, срываюсь и бегу назад, к нему. — Мелоди, ты… — Джастин обрывает самого себя, когда я, подбежав, крепко обнимаю его, а он через пару секунд, тихонько выдохнув, нерешительно обнимает меня в ответ. Прижимаюсь к его телу сильнее, не желая когда-либо отпускать. Словно всё встало на свои места, словно так всё и должно быть. Я обнимаю его, а он — меня. Уже около двенадцати часов ночи, а я не чувствую ни капельки усталости, будто это не я пару часов назад собиралась покончить жизнь самоубийством. Тревога уступила место спокойствию и радости. И хочется, чтобы завтра никогда не наступило.