Believer

Сортировать игрушки оказывается весело, и мы быстро управляемся с заданием. Время пролетает незаметно за веселыми разговорами с ребятами. Фред, Джо и Дастин уносят коробки на улицу, чтобы погрузить их, как я думаю, в машину нашего пастора, а мы, оставшись без дела, стоим и топчемся на месте. Смотрю на время на телефоне, и понимаю, что мама может вернуться домой в любой момент, конечно, если не сделала это уже. Вот чего бы я точно не хотела, так это её допроса с пристрастием о том, где я шлялась с Элли. Уверено беру сестрёнку под руку и собираюсь уже идти на выход. — Оставь мне свой номер, как-нибудь созвонимся, — предлагает рыжая Линдси, останавливая меня, и я киваю, начиная диктовать ей его. Девушка вбивает цифры и перезванивает мне, а я ловлю на себе удивлённый взгляд Джастина и спешу достать телефон и отключить звук. Навряд ли ему нравится обычная музыка. А что слушают такие, как он? Колокольный звон? Чтение псалтири? Каноны? Будет забавно, если это окажется правдой. Но все же, музыка — вопрос субъективных предпочтений, так что не я вправе его судить. Линдси отходит, а я с Элли тащусь следом, раздумывая над тем, почему же мне до сих пор не позвонила мама, хотя, с другой стороны, так даже лучше. Успешно миную с сестрёнкой большой светлый холл и приближаюсь уже к выходу из церкви, как вдруг меня останавливает голос Джастина: — Мелоди, постой, давай я подвезу. — Эм… я… не стоит, пожалуй, — мгновенно теряюсь от такого неожиданного предложения, — мы доедем на автобусе. В голове пронёсся целый вихрь мыслей, а сердце убыстрилось в несколько раз. Действительно, когда же тебя ещё раз предложит подвезти к дому симпатичный парень. Главное сейчас, не вести себя как дура и не обложаться, уже хватило предыдущих разов. — Мне всё равно в ту сторону, поехали, — улыбается пастор. — Ну… в таком случае… — боже, ну я стараюсь вести себя нормально, но почему все заканчивается тем, что я начинаю вести себя как тюлень-недотёпа? Злюсь на себя, но ничего не могу поделать, и это бесит ещё сильнее. — Элли, положи на место! — заметив, что сестрёнка уже умудрилась залезть в одну из коробок, стоящую у входа, и которую, по всех видимости ещё не отнесли в машину, и достаёт оттуда какую-то куклу, окликаю её, готовясь сгореть от стыда окончательно. Мало мне было того инцидента с шоколадкой, пусть ещё и Элли стащит отсюда что-нибудь для полного счастья! Что тогда подумает о нас Джастин? Хороша семейка, нечего сказать! — Тебе нравится кукла? — внимание пастора вмиг переключается на Элли, — ты можешь взять её, если хочешь, — тепло улыбается он. Эл сразу же прижимает куклу к себе и даже не благодарит мужчину, что окончательно выводит меня из себя, но Джастин только продолжает улыбаться, глядя на то, как Элли направляется ко мне, чтобы похвастаться игрушкой. — Да, да, красивая, — раздражённо отвечаю я, — пошли домой. — А это тебе, — пастор вытаскивает из груды мягких игрушек того самого медведя, которого я несла из магазина, и приближается с ним в нашу сторону. — Держи. И отказов не приму! Я совсем теряюсь, глядя на него. Это очень неожиданно, приятно, и… что я скажу маме? Она наверняка спросит, откуда такая большая игрушка. — Спасибо конечно, но… — мямлю я, пялясь на милейшего пастора с милейшим игрушечным мишкой в руках. — Я не могу его взять. — Но почему? — удивляется Джастин, — тебе не нравится? Ты можешь выбрать себе любого другого, если этот не по душе. — Мама будет ругаться. — Мама? Хм… — мужчина хмурится, потом опять веселеет. — В таком случае, мы можем пока отнести его в мой кабинет, и ты сможешь забрать его в любое время, когда пожелаешь. Идёт? — Ну… наверное… — О Господи, кто-нибудь, стукните меня хорошенько, чтобы моя уверенность в себе наконец-то пробудилась от спячки, ну пожалуйста! — Ну вот и отлично, — и с этими словами Джастин идёт по направлению к своему кабинету, и мне не остаётся ничего другого, кроме как последовать за ним. Элли с куклой в руке тащится еле-еле, и я тяну её за собой, чтобы поспеть за Джастином. Он торжественно заносит мишку в свой кабинет, усаживает на один из стульев, цепляет со спинки другого свою тёмную куртку, набрасывает её на плечи и выходит, причём делает всё это очень быстро, но в то же время непринуждённо, словно спешка для него всегда была неотъемлемой частью жизни. Мы одеваемся в коридоре и выходим на улицу. Машина Джастина припаркована неподалёку, а парни грузят игрушки в какую-то другую, стоящую почти у входа. Пастор уже в своём авто, и мы быстро садимся тоже. Наверное, никто никогда и не узнает, сколько усилий я прикладывала, чтобы не выдать своих эмоций и чувств, чтобы держаться вежливо и сдержанно, а не задавать тысячу с лишним вопросов, ведь я понимала, что он только из вежливости ради предложил меня подвести домой, и что я со своим бесконечного льющимся потоком вопросов ему вообще не нужна. Контролируя свои эмоции, пряча их за бетонной стеной напускного равнодушия, я пыталась сохранить саму себя и буквально била себя по рукам, чтобы удержаться от какого глупого, не несущего в себе смысла вопроса. Большую часть поездки я старалась вообще не смотреть на Джастина, и поэтому то смотрела на счастливую сестрёнку с игрушкой, то тупо пялилась в окно на пролетающие мимо дома. И тут я вспоминаю то, что долгое время не давало мне покоя. Набираюсь смелости и всё-таки решаю задать вопрос: — Джастин, а можно спросить? — острожно начинаю я после длительного молчания, — а сколько тебе лет? — Двадцать семь. Я удивлённо вскидываю брови и даже не знаю, что ответить, а пастор ловит этот взгляд и только усмехается. — Что, не похоже? — Верится с трудом, — соглашаюсь я, — по тебе не скажешь, что ты такой… такой… — пытаюсь подобрать подходящие слова, но запинаюсь на половине предложения. Почему я в самое неподходящее время начинаю тупить не по-детски. Вот так всегда — мысль бежит первее слов, и получается всякая несуразица, из которой сложно найти выход зависающему мозгу. — Такой старый? — смеётся Джастин, а я неопределённо трясу головой. Ну и идиотка! — А Джазмин, она… — Вот-вот родит, — продолжает он, — я еду к ней сейчас. — О, ясно… — отвечаю я и замолкаю, хотя ничего мне мне ясно. Ну разве что кроме того, что Джастин едет в мою сторону не потому, что отмазался каким-то делом, решив подвезти нас, а потому, что в этой стороне расположен городской родильный дом. И несмотря на то, что я догадывалась об этом, почувствовала после его слов, будто внутри меня что-то оборвалось и неприятно защемило. Ну какая же наивная кретинка, разумеется, он поехал к ней, зачем ему я? Чёрт, что это вообще такое? Ревность? Почему мне не по себе от этих слов? Почему хочется врезать по его счастливому лицу? Не потому ли, что эта улыбка предназначается не мне? — Поздравляю. Голос звучит так, будто я толкаю прощальную речь на похоронах, а не радуюсь появлению на свет нового человечка. — Мы решили назвать его Кристофер, — делится Джастин, а мне хочется, чтобы он заткнулся и не произносил ни слова. Хорошее настроение кануло в лету теперь. — Красивое имя, — односложно отвечаю, понимая, что ему сейчас очень важно выговориться, поделиться своей радостью. — Сам выбирал, — довольно хвастается пастор, а я лишь поджимаю губы, криво улыбаясь. — Ты придёшь на следующей неделе? Я сглотнула, ощущая, как мелкая дрожь неумолимо поднимается от колен выше, пробирая всё моё тело и выдавая с потрохами своё присутствие трясущимися пальцами на моих руках. Не хочется думать про эту церковь, про счастливого Джастина, который вот-вот станет отцом. Непонятный букет эмоций смешался во мне, заставляя себя чувствовать как никогда паршиво. — Ещё не знаю. Спасибо, что подвёз. Я почти выпрыгиваю из машины, вытаскиваю недовольную Элли и только сейчас замечаю на переднем сидении шикарный букет. Интересно, будет ли такой в моей жизни? — До встречи, Мелоди, — тепло отзывается Джастин с улыбкой, сигналит на прощанье и стремительно уезжает, а я захожу домой лишь тогда, когда красные огоньки задних фар скрываются из виду. Что ж, пришла пора снова возвращаться туда, где мне никто не рад. Мысленно настроив себя на не очень приятную беседу, захожу в квартиру и стараюсь уже не шуметь. Мама как раз дома, это я сразу поняла. Но на удивление, она даже не поинтересовалась, где мы с Элли были, что так нехарактерно для неё, ведь обычно я чуть ли не обязана рассказывать ей во всех подробностях о том, где же была. Элли бежит к маме, а я захожу в свою комнату и переодеваюсь. Странное состояние — вроде бы и рада, а вроде бы и нет. Я должна радоваться за Джастина, а я переживаю за себя. Неужели он действительно начал мне нравиться? Он старше меня на целых одиннадцать лет. Я-то думала, что ему около двадцати четырёх, а тут такое дело. Я боюсь заикнуться об элементарной симпатии, не то что о чём-то большем! А учитывая тот факт, что Джастин женат, и у него должен родиться ребёнок… В глубине сознания всё-таки мелькала спасительная мысль, что я не влюбилась в него, что это просто мимолетное увлечение. Я ухватилась за эту соломинку, как обессиленный борьбой с волнами утопающий человек хватается за спасательный круг. Мне нужно было хоть немного собраться с мыслями, иначе мой рассудок готов рассыпаться на миллион мелких частей, которые потом уже невозможно будет собрать. Остаётся лишь утешать себя мыслью о том, что первая любовь крайне редко когда бывает взаимной. И знаете, хуже, чем просто некуда, бывает, наверное, только у меня — когда мне кажется, что ужасней быть уже не может, когда я опускаюсь на самое дно, снизу обязательно постучат. Погрузившись в свои мысли, я не сразу замечаю влетевшую в мою комнату маму. Выглядит она более чем грозно: руки сжаты, в глазах так и сверкают молнии, волосы немного растрепались. Для полной картины не хватает только какой-то скалки. От этой мысли позволяю себе еле заметную полуулыбку, но она тут же исчезает, когда я вижу, с какой скоростью она ко мне подлетает, и я теперь пытаюсь лихорадочно сообразить, где же я уже успела наломать дров? — Взрослая стала, да? — она отвешивает мне такую смачную пощёчину, что из глаз почти сыпятся искры. — Самая деловая? Думаешь, тебе всё можно? Обнаглевшая, совести нет! Ты позоришь меня и всю семью, да как тебе не стыдно?! Поток грязных ругательств выливается на мою голову, и следом прилетает ещё одна пощёчина, а я не могу даже вставить слова в эту непрекращающуюся тираду унижений и оскорблений. — МАМА! Мой голос звучит столь громко, что оглушает даже меня саму. Мама замолкает и недоумённо смотрит на меня, молча аж целых две секунды, а потом начинает снова, только уже не так громко: — И только попробуй куда-нибудь выйти из дома, поняла? — шипит она, нависая надо мной, — если я ещё хоть раз узнаю… — смотрит на меня испепеляющее, но я стойко выдерживаю этот взгляд, — на меня не обижайся. Я сдам тебя в приют, посмотрим, как ты будешь гулять со взрослыми мужиками, потаскуха мелкая. Она последний раз окатила меня леденящим душу взглядом, холод которого, казалось, добрался до самого моего нутра, и вышла так же быстро, как и пришла, а я замечаю испуганную Элли, которая сразу же убегает вслед за мамой. Кладу ладонь на ударенную щёку, сажусь на кровать и начинаю плакать от накатившего на меня бессилия и невыносимой злости. От этого становится нестерпимо гнусно и противно, омерзительно до тошноты. Сидя сейчас на кровати и давясь собственными слезами, я чувствовала, что ненависть к маме заполнят всё моё существо, вытесняя все оставшиеся чувства и подавляя способность держать себя в руках. Хочется побежать за ней следом, наорать, высказать всё, что накопилось на душе за это время, устроить грандиозный скандал, а в самом конце уйти и драматично хлопнуть дверью. Но это чёртова реальность и я, вместо того, чтобы все это воплотить в реальность, продолжаю сидеть и глотать свои слёзы. Знаю же, что стоит мне только сказать эй одно слово, как выслушаю от неё такую пламенную речь, о том, какая я ужасная дочь, что буду потом всю жизнь это вспоминать. Это до какой степени нужно ненавидеть собственного ребёнка, чтобы думать о нём такие гадости? Как вообще можно говорить ему в лицо всякие непотребные вещи? Разве я когда-то давала повод для этого? Я не шляюсь где попало, не курю втихаря и не пью, не гуляю с парнями… Господи, за что? В чём я так сильно провинилась перед тобой? За какие мои грехи я должна так страдать? Что плохого я сделала в прошлой жизни, если в этой приходится расплачиваться таким образом? За что? Я просто вою, не скрываясь и не боясь, что мама меня услышит. Мне плевать, пусть думает что хочет, пусть видит, что мне больно. Хотя… Разве когда-нибудь мои слёзы оказывали на неё хоть какой-то эффект? Наверное, от этого она наоборот начинает ненавидеть меня ещё сильнее. По-любому, это Элли растрепала ей о том, что нас подвозил Джастин. Это всё объясняет. А мама, вместо того, чтобы поинтересоваться, что к чему, как всегда предпочитает накричать и ударить. Мне вовсе не обидно и не больно, что ты, мамочка, продолжай, мне это жутко нравится, о чём ты! Встаю и завешиваю дверной проём, ведь она своим вторжением сорвала покрывало. Кто бы знал, как же сильно мне всё это надоело! Поскорей бы уже кончился этот проклятый год, и я уеду отсюда к папе! Ощущение собственного бессилия бьёт сильнее, чем тяжёлая мамина рука, а одиночество лишний раз напоминает о том, что за меня просто некому заступиться. Разве может быть ненужным ребёнок, у которого есть папа и мама? Оказывается, что да. Я лежу на постели, смотрю в никуда и думаю ни о чём. Словно живой мертвец с утраченными эмоциями. И так — каждый раз после ссоры с матерью. Слышу какой-то шум, но не обращаю на него никакого внимания. Мама опять куда-то собирается. Я оторвала своё заплаканное лицо от диванной подушки и, шмыгая носом, утёрла его рукавом. Осколки воображаемого, но вполне осязаемого камня всё ещё причиняли мне сильную боль, но я уже не обращала на это внимание. В конце концов, не в первый раз меня смешивают с грязью и морально убивают. Мне даже не хочется подниматься, чтобы закрыть за ней дверь — мама отдельно любит, когда я это делаю, и продолжаю лежать с закрытыми глазами — вдруг не позовёт? Конечно, это маловероятно, но всё же. Однако я слышу, как мама разговаривает с Элли, и судя по всему, она решила взять её с собой. Что? Приоткрываю один глаз и вслушиваюсь, но в этом нет надобности — мама действительно забирает её. Всё понятно, опять собралась куда-то со своим кавалером. Ну да, создаёт себе новую семью, в которой мне, по всей видимости, нет места. Ну и не надо, пусть уходят, так даже лучше. Мама не просит меня закрыть за ними, и я радостно выдыхаю, когда слышу, как защёлкивается входной замок. Пускай идут, наконец-то соизволили оставить меня в покое. Всё ещё сержусь на мать — она могла бы и поговорить со мной, а не орать и распускать свои руки, всё-таки мне давно не десять лет, и я прекрасно могу отвечать за свои поступки. Сейчас, когда уже ничего не осталось положительного в моём настоящем, когда мне уже не за что было цепляться, чтобы не окунуться в океан безнадёги, меня снесло в этот океан мощным течением. Единственное, что заставляло меня оставаться на плаву — это тлеющий огонёк надежды, что я всё ещё нужна своему отцу, что я закончу школу и уеду к нему. Что весь этот ночной кошмар сможет закончиться уже через несколько месяцев. Мне вдруг невыносимо стало находиться в этом доме, где всё так напоминает мне о том, настолько ничтожная моя жизнь. Стены и потолок буквально давят на меня, угрожая уничтожить мой рассудок своей тяжестью. Оглядываюсь по сторонам, рассматривая стены и желая всем сердцем взять и исчезнуть с этого мира, раствориться в воздухе, чтобы меня больше никто не трогал. Ещё примерно полчаса просто так наматываю круги по квартире, затем решаю поехать обратно в церковь. Зачем? Не знаю, просто хочется. Джастина там точно нет — он сейчас, скорее всего, рядом со своей женой. Да и Бог с ним, поеду повидаюсь с девочками. Хотя бы. Не знаю почему, но что-то внутри меня заставляет одеваться, тело требует действий. Натянув свои сапоги, накидываю куртку и сую в карман телефон. Стоп. Оба кармана пусты, и это заставляет меня напрячься и замереть. Снова обшариваю всю куртку, снимаю её и трясу, затем лезу во все карманы одежды, в которой выходила сегодня, но ключей нет. Стараясь предотвратить начинающуюся панику, падаю ниц и свечу телефоном под прихожую, но там тоже пусто. В отчаянии снова обшариваю все карманы, выворачиваю рюкзак, но параллельно с этим понимаю, что не могла потерять ключи. Я ведь сама открывала ими дверь, плюс моя постоянная привычка класть на свои места телефон, ключи и деньги ещё ни разу в жизни меня не подводила. Это мама сделала. Это она забрала мои ключи, чтобы я не смогла выйти из дома. Поэтому она и не стала просить закрыть за ними дверь — знала, что мои ключи у неё. От бессилия и отчаяния мне просто хочется взвыть, и я снова начинаю рыдать, чувствуя себя никчёмной тварью. Слишком обидно даже для такой, как я. За что, ну за что она меня так ненавидит? Неужели я действительно настолько плохая дочь? Раздеваюсь, швыряю свою обувь, разбрасываю вещи и бросаюсь на кровать. Какая же несправедливость! Она теперь будет гулять допоздна, а я должна сидеть дома одна! Бью подушку кулаками и реву в голос, отчаянно жалея себя. И снова чувствую боль — адская, всепоглощающая, ненавистная боль. Давящая на мозг и разрывающая душу в клочья. От навалившейся безысходности хочется взять и выпрыгнуть из окна, пусть потом соскребают мои останки с асфальт. Сквозь собственные рыдания слышу, как звонит телефон, но брать его в руки и отвечать вообще нет желания. Но он упорно продолжает звонить, и я злюсь на того, кто звонит, на эту дебильную музыку на звонке и на себя — за то, что поставила её. Это Линдси. Чего ей нужно от меня? Вытерев слёзы, сначала тупо смотрю на экран, а затем всё же принимаю звонок и молча подношу трубку к уху. Пускай сама разговаривает, я не в том настроении, чтобы поддерживать беседу. — Мел, Мел, Джазмин родила! — возбуждённо кричит в трубку Линдси, и мне приходится даже отодвинуть телефон от уха. — Джастин звонил только что, просил передать всем, и помолиться за них! Алло, Мел, ты меня слышишь? Услышав эти злосчастные слова, я внутренне задрожала, предвкушая неприятный разговор, тема которого мне была и заранее не очень приятна. Для полностью испорченного настроения ещё не хватало радостных визгов Линдси. — М-м, круто, — отвечаю я лениво, — мои поздравления. — Я так рада, так рада, представляешь? Джастин такой счастливый, говорит, уже видел малыша и очень хочет взять его на руки, но ему пока не разрешают. Мел, ну ты где там? Ты вообще меня слышишь? — Угу, — настроение совершенно перекочевало из ноля в минус, и хочется просто бросить трубку, чтобы не слышать этих радостных воплей. — У тебя случилось что-то? — Да так… Пока, — мне совершенно не хочется отвечать. Спасибо тебе, Линдси, за окончательно приконченный выходной. Вот уж действительно, очень «радостная новость» для меня! — Хэй, Мел, не кисни, — тон Линдси как-то плавно меняется с торжествующего на более спокойный миролюбивый, — а хочешь, встретимся где-нибудь, погуляем? — Я не могу, потеряла где-то ключи, а мама ушла и будет только ночью, — мне приходится соврать, и я начинаю ненавидеть и себя и маму ещё больше. Почему именно мне приходится отдуваться за неё? Не могу ведь я рассказать Линдси всю правду — я знаю её всего несколько дней, да и то лишь очень поверхностно! — А жаль, — разочарованно протягивает она. — Ну, тогда пока? — Джастин небось очень рад рождению сына, — не знаю почему, но не могу удержаться от язвительности. — Сына? Это сын Джазмин, — вдруг начинает смеяться Линдси, — а Джастину он племянник, кажется. Джазмин ведь его сестрёнка, ты что! — Правда? — Ах-ах, конечно, — Линдси продолжает смеяться, а мне хочется заткнуть её от такой досады. Ну почему я не догадалась об этом сама, они ведь с Джастином так похожи! — Ну ты даёшь! — Ну извини меня, у них это на лбу не написано, — обиженно парирую я. Линдси соглашается со мной, призывает не грустить и отключается, а ощущаю невероятный душевный подъём. Джазмин вовсе не жена Джастина, и это обстоятельство очень радует. Не могу объяснить, не могу понять и сама, почему, только вот хочется улыбаться от радости. Наверное, со стороны я выгляжу сейчас как психически больная — только что рыдала, а теперь готова петь и танцевать. Но мне всё равно. Плевать я хотела на мнение большинства, они всё равно идиоты, не поймут того, что творится сейчас в моей душе! Мне хорошо — настолько, что хочется поделиться этим состоянием, только вот не знаю, с кем. Быстро осматриваю комнату, и тут на глаза мне попадается свой рюкзак, быстро достаю оттуда тетрадку, сажусь за стол и пару минут просто зависаю над пустым листом. Заводить дневник — не самая лучшая из затей, но мне просто необходимо вытащить то, что творится сейчас в моей голове, иначе она попросту взорвётся от такого потока нескончаемых мыслей. «Привет, я Мелоди… и я влюбилась в пастора, который старше меня на одиннадцать лет». **** Моё хорошее настроение не меняется даже на следующий день — несмотря на отвратительную слякоть, я радуюсь тому, что творится в моей душе. А творится там самое настоящее счастье. Не знаю почему, но мысль о том, что у Джастина нет жены, кажется мне невероятно обнадёживающей. Конечно, я понимаю, что он пастор и всё такое, что он старше и навряд ли я интересую его как-то больше, нежели просто прихожанка, но согласитесь, влюбиться в свободного гораздо приятнее, чем терзать себя глупой ревностью к его девушке или даже невесте. День кажется не таким уж плохим, задачи — не такими уж сложными, а уроки тем более не такими длинными и нудными, как это бывает обычно. На четвёртом уроке в дверном проёме показывается рыжая голова Линдси, она осматривает класс и машет мне, затем зовёт нашу училку, и та выходит из класса, а я начинаю ёрзать на месте от любопытства. Что ей тут нужно и зачем она пришла? — Мел, ты можешь выйти, — говорит мне вошедшая обратно математичка, и улыбается. Это так странно — обычно она всегда только и делает, что орёт на нас и обзывает бездарями, да ещё и грозится завались на экзаменах, что и проделывает периодически. Мне её доброжелательный тон кажется слишком подозрительным, и я не тороплюсь, ожидая подвоха, но тут снова появляется копна рыжих волос, и её обладательница жестами зовёт меня за собой. — Я могу идти? — спрашиваю я, всё ещё не веря в то, что это не розыгрыш. — Да, конечно, — математичка продолжает улыбаться, класс начинает перешёптываться, а я собираю рюкзак и торопливо выхожу из аудитории под протяжное «О-о-о» своих одноклассников. Пусть завидуют молча. Мысленно проигрываю эпичную музыку, представляя, как бы это выглядело со стороны, и с гордо поднятой головой иду к выходу. Для полного счастья не хватает только показать им всем средний палец, чтобы не расслаблялись. — Ну ты чего так долго? — Линдси тотчас берёт меня под руку и тащит прочь. — Я и так потратила целый час, пока тебя искала! — А позвонить или написать не судьба? — Баланс на нуле, — отвечает она, — и вообще, что ты тут делаешь, мы тебя уже заждались. — Где заждались? — не понимаю я, — и где я должна быть? Линдси останавливается и смотрит на меня, как на зелёного человечка. — Тереза разве тебе не говорила? — Эм, нет, как видишь, — я пожимаю плечами, окончательно сбиваясь с толку. Что должна была сказать мне Тереза? Где я должна быть, и что Линдси сказала нашей математичке, раз та меня так спокойно отпустила со своего урока? — Ох, ладно, — Линдси снова хватает меня под руку и уводит из школы, причём даже охранник на выходе не интересуется, куда это мы идём. У неё что тут, всё схвачено? — Джастин устраивает вечеринку в честь рождения племяша, мы должны быть у него, нужно подготовиться, — быстро говорит она. — Мы тебя ждём, а ты тут торчишь… Ну Тереза, ну что за человек такой безответственный, ничего доверить нельзя! Сердце предательски участило удары в животе, не желая подниматься на место, отчего дышать стало намного труднее, и голова закружилась от нехватки кислорода или от нервного перенапряжения. — Погоди, что? Вечеринка? У Джастина? — я резко остановилась, чтобы якобы застегнуть куртку, на самом же деле я просто не могу поверить собственным ушам. — Да, да, — Линдси цокает и снова начинает меня тащить. — Нет времени, давай поехали. — Эм… — Да пошли уже! Она силком тащит меня за собой, и я вижу неподалёку знакомую машину, за рулём — кто-то из парней, которых я видела в церкви. Быть может Фред, а может, и Джо, не могу сказать точно. Мы садимся в машину и быстро уезжаем, а я всё ещё пребываю в небольшом шоке от происходящего. А как же остальные уроки? Что за вечеринка? Разве такое возможно? И почему меня не пригласил сам Джастин, раз вечеринка у него, почему Линдси ведёт себя так, будто я просто обязана была знать обо всём? Могла бы сама вчера сказать мне об этом, когда звонила.