Декабрь, 1927 год.
Эрван открыл маленькую баночку с прозрачной жидкостью, затем поднес ее горлышко к глазному яблоку и выдавил на него несколько капель. Сморщив лицо, он быстро заморгал и зашипел, явно испытывая болезненные ощущения. Но мужчина быстро вернул себе обыкновенное спокойствие и безразличие ко всему творившемуся. В полумраке автомобильного салона его раны на лице казались более серьезными, чем были на самом деле, но Эрван словно забыл об их наличии и перестал трогать порезы руками. Напротив него сидел лысый мужчина в плотном пуховике и попивал бутылку некого спиртного напитка, смачно причмокивая после каждого сделанного глотка. Оба сидели в полном молчании и не смели встречаться взглядами, словно играли в некую игру. Эрван убрал баночку с глазными каплями в карман своей куртки и прижал голову к сидению. Он хотел вздремнуть, даже закрыл глаза. Но сон в данный момент времени оказался противен. В голове творился самый настоящий хаос. И вряд ли в ближайшее время молодому человеку удастся сомкнуть глаза даже на минуту. На это были весомые причины, которые он стыдился приписывать себе. Но они были. И терзали его. «Себастьяну удалось сбежать. Я позволил этому человеку приблизиться к себе. Узнать обо мне. Этой встречи не должно было быть. Ты сильно подпортил свое положение. И первым твоим промахом было решение отпустить Джорджа. Что ты творишь, Эрван? Что с тобой происходит? Ты рушишь эту хрупкую пирамиду с каждым часом все упорнее и упорнее. И это то, ради чего ты так долго работал? Неужели все усилия стоили этого? Ты поддаешься эмоциям из прошлого. Необходимо избавиться от Эрвана, убить его в себе. Все эти люди, они тебе не нужны. Убери их из себя. Сейчас». Эрван закрыл лицо ладонями и тихо вздохнул. Лысый мужчина посмотрел на него и заботливо положил руку на его плечо. — Все хорошо? — спросил он. Эрван кивнул и снова вздохнул. — Я все порчу. Мне нельзя было появляться здесь. — Поздно что-то менять. Мы все сделали. Зато ты подтвердил свои подозрения. Этот человек сам заявил о себе. Тебе не пришлось ничего делать, чтобы выманить его из-под плотной маски. — Да. Но я поставил под удар все наши действия. Теперь увозить Татьяну крайне опасно. Он не позволит это сделать. Мои силы стали ничтожными, ты должен это понять. — Ты предлагаешь оставить Татьяну Себастьяну? Если ты это сделаешь, тогда все действительно будет зря. — Нет. Я хочу дать Татьяне выбор. Если я стану принуждать, все может лишь ухудшиться. Она должна решить для себя, куда ей следует двигаться, в каком направлении. Ей не удастся убежать от своего происхождения, от судьбы ее матери. Она важный элемент в этой истории. Но я хочу быть честным с ней. — Ты отдал ей часть своей жизни, чтобы излечить от рака. Ты потерял огромную силу, теперь еле стоишь на ногах. Разве не это должно быть платой? — Нет. Я сделал это не ради того, чтобы она пошла со мной. А ради того, чтобы она двигалась дальше. Чтобы перестала стоять на месте и винить себя в том, чего не совершала. Я виноват перед ней, так что это была моя плата. Неожиданно в салоне автомобиля стало темно, как в погребе. Эрван в непонимании завертел головой и посмотрел в окно, осознав, что снаружи также наступила кромешная темнота. Свет во всех зданиях поблизости погас, вызвав у находившихся внутри людей смесь удивления и страха, что они показали через свои частые возгласы и охи. Стены больницы выглядели куда темнее остальных сооружений, будто на них вылили множество банок черной краски. Если бы не обилие снега, который прилип к подоконникам и прорезям между кирпичами, то больницу во мраке ночи было бы невозможно увидеть. Эрван выскочил из внедорожника и в одном свитере побежал в сторону больницы. Ему нужно было удостовериться, что с Татьяной в этой неразберихе было все в порядке и что Себастьян не воспользовался этим моментом для своего возвращения. Второе беспокоило больше всего, вызывало самую настоящую панику. Некоторые врачи выбежали на улицу и, перекрикивая друг друга, стали пытаться выяснить, что стало причиной отключения электроснабжения, но никто ничего не знал, и эти крики имели столько же смысла, сколько висело звезд на небе в пасмурную погоду. Эрван заметил у одного из врачей керосиновый фонарь. Без лишних разговоров выхватил у него источник света и пулей ринулся по белым коридорам. — Осторожно! — окликнула его женщина в больничном халате. — Здесь повсюду вода. Эрван остановился и посмотрел под ноги, осознав, что стоит в глубокой луже, которая стремительно увеличивалась в размерах. Он вопросительно посмотрел на женщину и дождался, пока та приблизится к нему. — Откуда она? — Я обнаружила ее только что. Иду, чтобы доложить об этом нашему главврачу. Кажется, она поступает с верхнего этажа. Возможно, это из-за перебоя с электричеством. Эрван про себя усмехнулся. Кажется, эта женщине совершенно не знает, как связаны водопроводы с электричеством. В данном случае связи никакой. Вода затопила этажи из-за другой причины. Неожиданно стены задрожали, и свет фонаря осветил посыпавшуюся с потолка штукатурку. — Что это? — трясущимся от страха голосом прошептала женщина. — Кажется, землетрясение, — ответил Эрван, но не был уверен в своей правоте. — Вам лучше выйти наружу. Оставаться здесь опасно. Толчок повторился, но с большей силой. Лампы на потолке закачались, как маятники на часах, а некоторые предметы стали падать на пол, создав не самый приятный для слуха шум. Женщину долго уговаривать не пришлось. Охая от страха, она бросилась в сторону выхода, даже не удосужившись накинуть на себя что-нибудь теплое. Эрван посмотрел ей вслед и угрюмо стал осматривать холл. Он был уверен. Эти толчки и стали причиной темноты и прорыва водопроводной трубы. Осталось подняться наверх и убедиться, что с Татьяной все в порядке.***
Эрван отметил, что подошва его ботинок впитала всю влагу, размазанную по кафельному полу. Обувь стала чавкать, взвизгивать от каждого сделанного шага, и этот набор звуков скреб по нервам. Молодой человек горел желанием разуться и идти дальше босым, но температура напольного покрытия отговорила его от этой затеи. В холле возник такой же ветродуй, что царил снаружи. Было ощущение, что кто-то распахнул буквально каждое из окон. Эрван минул холл, поднялся по лестнице на второй этаж и почуял, что именно здесь сила ветра ощущалась гораздо сильнее, чем внизу. Татьяна находилась на четвертом. И мужчина хотел поспешить к ней, но почему-то ему захотелось проверить, откуда именно поступает охлажденный воздух. Пробежав по лужам, он оказался в длинном пустом коридоре. За многочисленными дверьми слышались шепоты, обеспокоенные и иногда переполненные паникой. Изредка глаза улавливали тени медсестер, которые заходили в палаты и беседовали с пациентами: явно ради их успокоения. Но ни одна из них не придавала значения сквозняку, который с каждым разом все усиливался и начинал напоминать настоящий ветер, очаровывая здание своим волчьим воем. Мужчина прошел немного вглубь и оказался посреди обширного вестибюля. Осмотревшись, он увидел причину сквозняка. Одно из окон было вырвано из рамы и на последних щепках висело над землей, готовясь в любой момент сорваться вниз. Эрван подошел чуть ближе и попытался выяснить, что здесь произошло. Возникало предположение, что кто-то не смог попасть сюда через главный ход, решил испытать свои силы и забрался через окно вестибюля второго этажа. Относительно далекий свет городских огней показал новые детали. Подоконник был залит желеобразной слизью, которая медленно стекала на пол и дорожкой тянулась дальше по коридору. Мужчина тихо выругался и присел, чтобы разглядеть странную слизь при свете керосиновой лампы более подробно. Она имела красноватый оттенок, напоминающий запекшуюся кровь. Эрван прикоснулся двумя пальцами к слизи и прижал к кончику носа. Запах плоти. Человеческой. Что-то действительно проникло в здание через окно. И объяснений этому было слишком мало. К счастью, воды в вестибюле не было, что позволило следу из красной слизи не утратить свои первоначальные очертания. След тянулся в сторону лестницы идеально ровной линией, старательно огибал препятствия и исчезал во мраке ночи. У лестницы слизь растаяла, вода тщательно смыла ее с пола и не дала выяснить, куда таинственный гость направился. Эрван надеялся отыскать хотя бы алые разводы, но и их не было обнаружено. Вода смыла все. Постаравшись забыть увиденное, мужчина продолжил свое шествие на верхние этажи больницы. Свет лампы стал тусклее, горючее было практически исчерпано, и молодой человек рисковал остаться в полной темноте. А свечение соседних улиц, где электричество по-прежнему находилось в хорошем расположении духа, не дарило Эрвану возможность различать хотя бы примерные очертания стен. В одном из помещений слышался звон часов, откуда-то издалека, перекрикивая сквозняк, сквозь помехи изливался джаз из радиоприемника. Это наводило жути и заставляло Эрвана каждый раз вздрагивать после очередного шага, будто он находился посреди темных коридоров с одним лишь фонарем в первый раз. «Ты уже проходил через это. Расслабься. И иди дальше». Третий этаж был заперт двустворчатыми дверьми, на которых висела надпись, явно не относящаяся к данной ситуации. «Закрой глаза, и боль уйдет», — гласило послание. Почерк был корявый, а слова содержали глупые орфографические ошибки, словно это написал тот, кто не особо сильно знал английский язык. Ближе к четвертому этажу Эрван вновь встретился со слизью на полу. Даже при наличии воды, которой здесь, как выяснилось, было больше, чем внизу, алая слизь все еще находилась на своем месте, болталась над поверхностью, как мертвая рыба. Теперь следы незваного гостя были хаотичными, находились даже на стенах и встречались на потолке. Их можно сравнить с чьей-то рвотной массой, но Эрван представлял какого-то гигантского слизняка, который спокойно разгуливал по тихим коридорам госпиталя и напевал ирландскую колыбельную. Колыбельную действительно напевали. Мужской голос доносился откуда-то издалека, из самой дальней палаты. Пение было хриплым, фальшивым, но тем не менее ласковым, почти матерински нежным. И после возникновения колыбельной появился свет, слабый, как луна, что пытается протиснуться сквозь решетку из облаков. Но Эрван со страхом осознал, что свечение доносилось из палаты Татьяны и с каждым разом увеличивало свою силу, разрасталось и начинало заполнять собой весь коридор. Мужчине пришлось прикрыть глаза, чтобы утихомирить возникшую боль из-за яркого света, но и это не помогло. «Закрой глаза, и боль уйдет», — пропел мужчина все таким же материнским голосом. «Закрой глаза, и боль уйдет», — повторил за ним Эрван и опустил веки, оказавшись в полной темноте. Свет стих, и болезненные ощущения вмиг прошли. Колыбельная стихла, коридор снова был погружен в темноту, которую разгонял лишь слабый огонек от керосиновой лампы.***
Ветер ошпарил ее кожу кусочками затвердевшего снега, поскреб нестриженными ногтями по порозовевшим щекам и подергал за густые ресницы. Татьяна ахнула и быстро заморгала, чтобы вернуть ясную погоду в своем уснувшем сознании. Головокружение перешло в головную боль. Затем очертания мира стали приобретать привычную резкость, но окружение выглядело фальшиво, как на постановочной фотографии. Все воспринималось плоским, нарисованным неумелым художником. Она находилась в просторном помещении идеальной кубической формы, потолок покрывался толстой коркой льда. Снег отражал рыжие блики от костра, что потрескивал в нескольких метрах от Татьяны. Ощупав гладкую землю, женщина ощутила под собой толстое махровое одеяло, которое было слегка мокрым и, что не особо удивило, холодным. Хапперт приподнялась и осторожно села, головная боль тут же напомнила о себе и едва не придавила женщину к земле. Около костра сидела мужская фигура в рваном плаще с капюшоном. Человек мельком взглянул на проснувшуюся женщину и отвернулся, направил все свое внимание на танец огня. Но потом, словно заметив дрожь Татьяны, выпрямился, подошел к ней и накинул ей на плечи свой плащ. Женщина бесшумно поблагодарила мужчину и укуталась. Снаружи было светло, даже наблюдался солнечный свет, хоть и слабый, льющийся сквозь пленку низко плывших облаков. Татьяне удалось разглядеть ожоги на теле мужчины более подробно. Сейчас они казались не настолько уродливыми, некоторые из них приобрели здоровый цвет кожи. Половина лица этого человека практически не пострадала и выдавала весьма симпатичные черты, миловидные, как у подростка. Заметив на себе пристальный взгляд Татьяны, он отвернулся и будто сжался в плотный комок. Женщина осторожно приблизилась к нему и стала завороженно вглядываться в его образ, осознавая, что она знакома с этим мужчиной, знает его настолько долго, что страшно об этом даже мыслить. — Джордж? — тихо спросила она и невольно улыбнулась, как-то грустно и даже испуганно, хотя ей казалось, что подобной улыбки не должно существовать в принципе. Но улыбка была, отражала ее не самые приятные и доброжелательные эмоции. — Джордж… — повторила она и попыталась дотронуться до его руки, но тот быстро одернул ладонь и спрятал ее как можно дальше, словно одно лишь прикосновение Татьяны было способно убить его. Женщина успела заметить его длинные красивые пальцы, выточенные, как у греческой статуи. «Все пальцы на месте». Джордж был лишен двух пальцев на правой руке, причиной стала война, через которую тому пришлось пройти в раннем возрасте. Мужчина практически ничего не рассказывал про это, лишь отшучивался, особенно в те моменты, когда ему приходилось водить по бумаге левой рукой. «Война сделала меня левшой», — шутил он. «Я будто стал другим человеком, иногда хочется взять ручку в правую руку, порой желание оказывается невыносимым, но теперь меня слушается только левая». Но сейчас его рука была полностью здорова, если не считать шрамов от ожогов. Этого просто не могло быть. — Нет, — застенчиво ответил он на ее вопрос и, будто маленький ребенок, замотал головой. — Я не Джордж. — Ты его брат, — ахнула женщина и распахнула огромные глаза, показывая обильное удивление. — Два брата-близнеца, проживали в большом особняке вдали от города. Но потом кое-что ужасное произошло с одним из них. Пожар. Мальчик не смог выбраться. И заживо сгорел взаперти. Никто не смог вытащить его оттуда. — А потом умер и второй, — усмехнулся тот и поводил плечами. — От испанки. По крайней мере, так писали в газетах. — Инсценировка? Доктор Ломан выдумал смерть единственного сына… Но зачем? — Ты действительно хочешь об этом узнать? Полагаешь, что находишься здесь из-за этой правды? Нет. Ты здесь по другой причине, более личной. Жизнь Джорджа не соотносится с твоей, вас ничто не должно связывать. — Из-за него я здесь. Он привел меня сюда. Привел к этой жизни. И я хочу знать, пока есть такая возможность. Почему Чарльз Ломан спрятал своего сына? Что с ним было не так? Инсценировка не могла возникнуть из неоткуда. Должны быть веские причины для такого громкого поступка. — Джордж косвенно причастен к моей гибели. По его вине я оказался в том охотничьем доме. А он просто сбежал. Хотя был шанс. Маленький, но все же он имелся. — Вы были детьми… — Да. Но я умер. И теперь такое же случилось с тобой. Ты зависла между двумя мирами. И винишь его в этом. Разве не так? В этом мы с тобой похожи. — Ты умер ребенком, но за эти годы вырос. Твоя душа все еще жива… Ты живешь в нем. В его теле. — Да. И я тоже чувствую реальность, живой мир, людей, с кем мой брат взаимодействовал. Все, с чем он сталкивался. И от этого было только труднее. — Ты устроил пожар в общежитии? — внимательно вгляделась в его лицо Татьяна. — Ты заставил его совершить поджог? — Да. И я не могу назвать причины. Потому что это никому не следует знать. Это то, с чем тебе не следует сталкиваться. Ради твоей же безопасности. Я хочу, чтобы ты забыла об этом человеке, не приближалась к нему. Тебе следует уехать как можно дальше и зажить новой жизнью. Иначе этот мир, этот дрейфующий корабль из твоего прошлого будет настигать тебе каждый раз и утаскивать за собой на дно, и я не смогу снова помочь, вытянуть на поверхность. — Я не понимаю… — В твоей жизни есть человек, который действительно ценит тебя. В котором ты нуждаешься. Отдайся ему. Позволь ему сделать тебя счастливой. И Лимб отпустит тебя. Я хочу, чтобы ты продолжала жить. Обычной жизнью. Перестать жить здесь, среди этих ледяных стен, холодного ветра. Это мое заветное желание. — Слишком поздно останавливаться. Мои часы вот-вот остановятся. — Часы не вечны, но их можно заново завести. Только хочешь ли ты этого? Решать тебе, Татьяна Хапперт.***
Следующие несколько часов Татьяна была вынуждена пробыть здесь в полном одиночестве. Ее компаньон, чье имя она так и не осмелилась спросить, покинул ее перед заходом солнца, пообещав вернуться как можно скорее. Женщину не интересовало, куда тот направился, даже не пугала мысль, что он мог уйти насовсем. Она лишь кивнула и продолжила сидеть у костра, грея ладони и ступни. Солнечные лучи порыжели, стали напоминать отголоски огромного пожара где-то за горизонтом. В помещенмм воцарился полумрак, который с трудом разгонял огонь. Воздух стал более колючим и грыз кончик носа, который стал пунцовым и утратил чувствительность. Женщина вслушивалась в звуки окружающего мира, но ничего, кроме воя ветра, не улавливала. Она хотела подняться, выйти и осмотреться. Но одна лишь мысль о том, что ради этого придется расстаться с единственным источником тепла и снова окунуться в объятия холода, отговаривала от данной затеи. Мужчина вернулся лишь с наступлением темноты. Татьяна заметила, что его серая сорочка была мокрой и прилипала к худощавому телу, отчего можно было рассмотреть ожоги на его торсе в мельчайших подробностях. Теперь эти шрамы не пугали, не вызывали брезгливости. Татьяна стала воспринимать их довольно креативными татуировками. В руках молодого человека имелся какой-то предмет, и он шевелился, вилял огромным хвостом треугольной формы, но его движения становились слабыми и малозаметными. Мужчина положил существо на снег, взял рядом предмет, который оказался ножом, замахнулся и отсек своей добыче голову с первого раза. Татьяна пододвинулась чуть ближе и поняла, что это была рыба, весьма крупная. Хапперт не стала задавать вопросов, хотя женщину поразил тот факт, что мужчина поймал эту рыбину без специальных приспособлений, почти голыми руками, о чем свидетельствовали сильные укусы на пальцах — добыча долго сопротивлялась. — Вальдемар, мена зовут Вальдемар, — тихо проговорил он и скромно улыбнулся, внимательно взглянув на Татьяну. — Я так и не назвал свое имя. Забыл, что ты его не знаешь. — Странно, что я его не слышала. Ни в одной газетной вырезке это не упоминалось. Никто даже не смог сказать мне, как звали того погибшего при пожаре мальчика, будто его хотели стереть из памяти. — Моя смерть стала переломным моментом для нашей семьи. После моего ухода все рухнуло. Счастье испарилось из нашего дома. Особняк опустел на многие годы. И перестал быть прежним. Я вряд ли смогу вернуться туда снова. Даже если там будет волшебная дверь, умеющая поворачивать время вспять. — Что ты почувствовал, когда умер? Тебе было больно? — Татьяна стала задумчиво наблюдать за тем, как Вальдемар разделывал рыбу и приготавливал мясо к готовке. — Сначала было больно, это чувство не передать словами. Это похоже на укусы сотен голодных львов. Твоя кожа плавится, становится жидкой и сползает вниз. Но ты все еще жив. По-прежнему видишь себя. Видишь, как обнажаются кости. А потом все проходит. И ты перестаешь что-либо видеть. В этот момент ты испытываешь ужас, потому что не знаешь, что будет, когда тьма рассеется. Этот промежуток длится целую вечность. Худшее, что мне доводилось испытывать. Даже боль от сгорания заживо не столь омерзительна, как этот полет в невесомости, в бесконечной мгле. Вальдемар отвернулся и громко вздохнул, затем опять вырезал на лице смущенную улыбку и опустил глаза. — Прости. Не хочу больше рассказывать об этом. Ты понимаешь, почему. И я знаю, почему тебя это волнует. Молодой человек пожарил рыбное мясо на решетчатой поверхности, которая раньше принадлежала какому-то окну, но была содрана по неизвестным причинам. Здесь валялось много барахла, которое Татьяна заметила только сейчас, но оно было присыпано снегом и стало бесформенным, не поддающимся опознанию. Когда ужин был готов, Вальдемар положил порцию Татьяны в помятую миску. Женщина не стала спрашивать, где он раздобыл посуду, потому что заранее знала ответ. Все было здесь, у нее перед носом. Оглядываясь, Татьяна замечала все больше деталей. В самом темном углу виднелось что-то похожее на дверь, а рядом — высокий платяной шкаф без одной дверцы. Если здесь и были окна, то их уже не было. Многие стены снесены. Возможно, мощным взрывом. — Что это за место? — спросила Татьяна. — Кажется, госпиталь. — Меня положили в больницу? — Я не знаю. Мне казалось, ты помнишь все, что с тобой произошло. Я ничего не видел. Женщина приняла из рук Вальдемара порцию с жареными кусочками рыбы и вдохнула приятный аромат блюда. Положив в рот маленький кусочек, Татьяна с жадностью стала пережевывать его, ощутив невыносимый голод впервые за то время, что она пребывала здесь. Татьяна отложила тарелку в сторону, выпрямилась и медленно направилась к выходу. Ветер дал ей пощечину и вынудил женщину зажмуриться. Но она не остановилась и выглянула наружу, взглянула на тьму. Снаружи шел снег. Обильный, вышедший из рождественской сказки. Внизу виднелась вода, так и не замерзшая. Огромные волны врезались в каменные стены здания и срезали с него толстый слой штукатурки и отламывали кирпичи, из-за чего был риск полного обрушения строения. Не виднелось ни клочка земли, одна лишь вода и кирпичный дом, плывущий, как одинокий корабль. Подняв голову наверх, Татьяна обнаружила еще дюжину этажей, которые пронзали пасмурное небо. И в некоторых из них по-прежнему горел свет. Значит, внутри есть кто-то еще. Это прибавило оптимизма. Когда глаза привыкли к темноте, женщина заметила вдалеке еще несколько зданий, а затем всплыл на поверхность и целый город, огромный, достающий до самого горизонта. И он не спал, в его окнах пробуждался свет. И постепенно город загорался, начал ослеплять яркими красками, которые отражались в виде бликов на бушующей поверхности черной воды. Город был полностью затоплен, но все еще кипел жизнью. И его не пугало то, что эта жизнь вот-вот оборвется. Волны были слишком сильны. Здания долго не продержатся. Особенно это, в котором находилась Татьяна. Она чувствовала, как стены ныли, покрывались трещинами где-то под толстым слоем льда и снега. Пол медленно кренился в сторону воды. И остановить данный процесс было невозможно. Рядом виднелась пожарная лестница, а чуть ниже балкон, почти касающийся воды. Значит, именно оттуда молодой человек занимался рыбной ловлей. Он очень сильно рисковал, потому что волны могли в любой момент сорвать балкон и утянуть бедного рыбака на дно. Но мужчина, так или иначе, добыл для них обоих ужин. И не сказал ни единого слова об этом. Словно занимался подобным каждый день. Татьяна отпрянула от дыры в стене и вернулась к костру. Вальдемар с удивлением оглядел ее и будто задал вопрос, на который Татьяна ответила кивком, хотя даже не осознавала, на что именно давала свой ответ. Но этот кивок удовлетворил мужчину, и он снова скромно улыбнулся. — Что этот город хочет мне показать? Что все это значит? — едва слышно произнесла Татьяна.***
Дверь в палату Татьяны была распахнута настежь. Внутри комнаты было тихо, доносился лишь странный шорох, похожий на предсмертную возню мышей в придавившей их мышеловке. Эрван выставил перед собой фонарь, но как только он приблизился к двери, свет в лампе резко погас. Молодой человек вздрогнул и с горечью осознал, что оставшуюся часть пути придется идти в кромешной темноте. Он уже жалел о том, что не удосужился взять с собой электрический фонарь из машины, когда направился сюда. Это было непрофессионально с его стороны. Но сожалеть уже нет смысла. Эрван здесь, посреди темного коридора городского госпиталя, где случилось что-то весьма неприятное и требующее скорейшего объяснения. Внезапно в палате что-то вспыхнуло, и мощный взрыв света заставил Эрвана отвернуться от двери и прикрыть глаза, которые заревели, не в силах справиться с болью от столь сильного свечения. Раздался крик мужчины, затем перешедший в хриплый стон. Это спровоцировало новую волну света, которая на этот раз стала исходить из абсолютно каждой лампы, отчего во всех помещениях наступил полноценный день. Искусственное освещение не выдержало напряжения, и лампочки, одна за другой, стали лопаться, осыпать кафельный пол миллионами крохотных искр. Где-то в недрах здания доносились панические крики и торопливые шаги. Данное происшествие напугало людей и вынудило броситься к выходу. Часть ламп осталась цела и продолжала освещать коридор: этого было достаточно, чтобы снова ориентироваться в пространстве. Молодой человек вбежал в палату и остановился, пытаясь увидеть в открывшейся перед ним сцене хотя бы что-то понятное его разуму. Перед койкой Татьяны на коленях, выбросив вперед правую руку, сидел Джордж и шептал что-то нечленораздельное, на незнакомом Эрвану языке. Возможно, это был арабский, молодой человек точно определить не мог, как и то, что могли доносить эти слова, хотя бы приблизительно. Из руки лился синеватый свет, вращающийся по спирали, и прикасался к животу Татьяны, пронзал ее тело насквозь. Женщина не шевелилась, даже не вздрагивала, лишь впитывала в себя это свечение. Рука Джорджа почернела, как полено в печи, покрылась рваными ранами, которые сочились тягучей жидкостью бурого оттенка. Чернота распространялась дальше, приближалась к локтю, съедала плоть, как кровожадное невидимое существо. Джордж опустил голову и громко вздохнул, ехидно засмеявшись. Он словно почувствовал присутствие Эрвана, и этот смех был адресован именно ему. — Ты опоздал, — прорычал светловолосый мужчина не своим голосом, слишком низким, словно говорил древний старик. — Ты проиграл. Джордж вздрогнул и громко застонал, вновь вернув свои узнаваемые черты. И в этом возгласе ощущался ужас и полное отсутствие сил. Майлз убрал руку и рухнул на пол, не в силах даже сидеть, и стал биться в судорогах на полу, сжимая левой рукой почерневшее запястье. — Джордж, — позвал его Эрван и присел рядом с ним на корточках, осмелившись приблизиться к нему. — Ты такой слабый, — голос старика вновь вернулся, но теперь в нем прослеживались женские черты. — Твоя душа настолько уязвима. Яд отравил твою кровь. Твоя сердце сгнило, и его пожирают черви. Тебя любят все, но ты не любишь никого. Это погубило тебя. Ты остался один. В этой тьме. Без света, без тепла. Без людей. Джордж снова закричал и в безумстве уставился на Эрвана, излагая свое непонимание. Его кожу покрывала обильная испарина, волосы прилипли ко лбу и измазались в крови. — Она солгала тебе, Эрван. Солгала о себе, о своем прошлом. Лимб поглотил ее. Уже поздно спасать. Она обречена. Ты ослеп. Перестал видеть очевидное. Ты беспомощен. Из руки Джорджа вылетел огромный шар света и, извиваясь в воздухе, направился прямо в Татьяну, скрылся в ее теле. После этого Джордж стих и обмяк на полу, пыхтя, как загнанный пес. Эрван склонился над ним и позвал, но тот ни на что не реагировал, возможно, потерял сознание. Приложив ладонь к его лбу, молодой человек подтвердил свои опасения. Джордж горел, в прямом смысле этого слова. Его правая рука напоминала гнилой кусок мяса и пахла соответствующе. Эрван выдохнул, пытаясь справиться с потрясением и внимательно осмотрел ранение молодого человека. Выглядело все так, словно руку съела гангрена. И ничего хорошего это не предвещало. То, что только что говорило с Эрваном, вышло из этой руки. И теперь находится в другом месте.***
Татьяна ощутила боль в области живота. Резкую, будто чьи-то острые клыки вгрызлись в ее мягкую плоть и стали с жадностью отрывать один кусочек за другим. Женщина закричала и схватилась обоими руками за живот, пытаясь понять, что стало причиной неприятных ощущений. Первой мыслью она обвинила во всем съеденную рыбу, но боль была иной. Настолько знакомой, что Татьяна невольно заплакала. «Я снова чувствую это, снова возвращаюсь в тот день, когда это случилось…» Она упала на бок, поджала под себя ноги и громко задышала. Между ног струилось нечто теплое. Женщина знала, что это, какого оттенка. «Красный, цвет крови. Цвет боли». Вальдемар сжал ее плечи и что-то обеспокоенно говорил, но Татьяна его не слышала, она чувствовала лишь боль, маленькое существо, бьющееся в конвульсиях в ее животе. Ее ночная рубашка пропиталась кровью. Кровь была повсюду. Татьяна продолжала кричать. Но она уже не слышала этого. Ее слух полностью растворился в боли, захлебнулся в крови.