Сентябрь, 1919 год.
Похолодало, в воздухе стоял запах снега, легкий, как в апрельском лесу, но достаточно пугающий для сентябрьского дня. Татьяна посильнее закуталась в пальто: сейчас одежда казалась тонким платьем из полупрозрачной ткани, через которую пройдет любое дуновение ветра. Каблуки стучали по мостовой, как сапоги сотен солдат, шедших на фронт за смертью. Татьяна старалась идти чуть медленней, чтобы не слышать этот топот, но он был повсюду, просачивался в каждый уголок узкого переулка. Кожа вокруг глаз покраснела из-за грубой встречи с водой и мылом, коими Татьяна пыталась смыть яркие тени и стойкую французскую тушь. От косметики не осталось и следа, но кожа будто плакала из-за столь жесткого отношения к ней, ведь ее заставили примерить на себя роль стены, с которой на скорую руку соскребли толстый слой краски. Обычно девушка пользовалась специальными средствами по уходу за кожей при снятии косметики, но в этот раз у нее был лишь кусок мыла, пропитанный потом мужских ладоней. Она не стала оставаться на ночь у Криса. Татьяна просто не смогла провести ночь в доме, где несколько часов назад скончался пожилой человек. Смрад крови до сих пор витал в носу и наращивал тошноту в глубинах желудка. Крис заперся в своей комнате и больше не показывался на глаза. Эрван не проронил ни слова, выпил немного бренди, выкурил пару сигарет и задремал на диване рядом с неподвижной девушкой. Она боялась, боялась так, как никогда прежде. Что теперь изменится? Изменит ли это Эрвана, ее саму? Они стали свидетелями четырех смертей за одну ночь. Пытаясь убежать с места убийства, они оказались в совершенно другом, где также произошла утрата человека. Татьяна села на скамейку. Вспомнила грустный взгляд Эрвана. Он не хотел ее отпускать, держал за руку, после обнял и долго прижимал к себе, томно дыша и чуть заметно плача. Юноша будто боялся, что это их последняя встреча, что завтра Татьяна исчезнет из его жизни, оставит следы на гнилом крыльце и растворится среди мрачных домов из кирпича. — Я не могу остаться, — сказала она ему у выхода. — И это не из-за того, что мне страшно. Просто мне нужно сегодня побыть одной. — Не оправдывайся, — улыбнулся он. — Позвонишь мне, когда будешь готова. Я буду ждать тебя, — Эрван всунул ему обрывок листочка с номером телефона. — Если ответит Крис, не пугайся. Все-таки это его аппарат. — Я не представляю, что он сейчас испытывает. Он остался совершенно один, без родителей. Единственный человек, кто его любил по-настоящему, ушел в другой мир. — Я думаю, что он успокоится быстро. Знаешь, она доставляла ему много хлопот, — Эрван перешел на полушепот и постоянно оглядывался, боясь, что Крис может услышать. — У нее было редкое психическое расстройство. Врачи диагностировали это как шизофрения. Но доктор Ломан отверг этот диагноз и сообщил Крису, что его мать полностью здорова. — Тогда что с ней было? — Доктор сказал, что она видит то, что не позволено нам. Что-то вроде ясновидения. Только это все такой бред. Я слышал, что говорила эта женщина. Она шарахалась от меня, как от Сатаны, постоянно шептала проклятия в мою сторону. Крис ежедневно ругался на нее из-за этого. И мне было крайне тяжело ужиться здесь. Но больше мне идти некуда. А возвращаться в трущобы я не готов. Я был там. И не вынесу еще одного дня с запахом мочи под подушкой. Теперь же, — Эрван мечтательно оглядел стены прихожей, — в доме станет гораздо тише. Криса это осчастливит. Вот увидишь. Татьяна выдохнула и вгляделась в здания. Она испытала давящее одиночество, за пару секунд ее сознание поверило, что вокруг не осталось никого, кого девушка знала и любила. Всюду лишь чужие, те, кто никогда не услышит зов о помощи, кто даже не взглянет на нее, если та станет истекать кровью. Татьяна от этих мыслей пришла в неутешительный ужас, коленки стали дрожать и стучать друг о друга. Она понимала, что все эти мысли лишь самообман, но отделаться от непонятно откуда взявшейся тревожности оказалось невозможно. Защебетал дождь. Татьяна раскрыла зонт, опустила глаза и потерла нос тыльной стороной ладони. Она не хотела возвращаться домой, мечтала остаться здесь, посреди невзрачной улицы, слушать гогот жителей, наблюдать за еле шедшими оборванцами с бутылкой алкоголя. Но ноги сами направились туда, медленными шажочками добрались до крыльца, остановились и потопали каблуками, чтобы стряхнусь лишнюю влагу с обуви. Еще немного, осталось подняться, вставить ключ в дверной замок и зайти в теплое и сухое помещение. Что она увидит, что услышит? Почему испытывает стыд в данную минуту? Он буквально разрывал на куски, не оставлял места прочим мыслям. Что она доказала матери? Что способна быть дешевой шлюхой и спать с тем, кого едва знала? Ведь именно такой она оказалась в эту ночь. Вот только жалела ли Татьяна о содеянном? Сожалели ли, что провела этот вечер с Эрваном? Татьяна закрыла глаза и вздохнула. Она не хотела отвечать на эти вопросы. Даже себе самой. Ее терзало желание побыть без мыслей, без чувств. Оказаться полой, как кукла. Неужели куклы самые счастливые создания на этой планете? Они красивы и совершенны снаружи, но абсолютно пусты внутри. Они счастливы. Пустота делает их любимыми. Каждый видит в них свой идеал. Лестница показалась ей короткой, будто бы Татьяна поднялась по ступенькам низкорослого деревянного дома. В подъезде стояла гробовая тишина: ни возгласов соседей, ни скрипа половиц на чердаке, ни шума дождя и ветра. Беспокойство лишь усилилось. Рыжая лампочка осветила входную дверь ее квартиры. Татьяна прислушалась, надеясь, что сумеет среди этого беззвучья различить шум телевизора и кашель матери. Но ничего. За дверью не донеслось ни единого шороха. Чудеса, да и только. Она вонзила ключ, медленно повернула его в замочной скважине и вошла в квартиру. Дверь открылась с грозным скрипом, отчего Татьяна, привыкшая к тишине, вздрогнула. Свет был погашен. Значит, матери здесь нет. Странно. Если она уходила в гости к соседке, то никогда не выключала дверь в прихожей, ссылаясь на то, что Люцифер боялся оставаться один в кромешной тьме. Сегодня же мама впервые нарушила придуманное самой же правило. Что же случилось? В прихожей стоял странный запах, он напоминал тление гнилой еды, чего-то мясного, что слишком долго находилось в тепле. Девушка сбросила с ног сапоги, повесила на крючок пальто, а зонт раскрыла и оставила около двери сушиться. Затем направилась к окну и открыла его, чтобы впустить свежий воздух. Вонь не желала уходить. Ее источник был где-то рядом. — Люцифер! — позвала Татьяна. Но пушистое создание проигнорировало девушку и не вышло к ней. — Эй, Люцифер! Ты куда спрятался? Что это с тобой сегодня? Долго искать кота не пришлось. Глаза Татьяны опустились к его миске. Животное лежало рядом с кормом с остекленевшими глазами и раскрытой в яростном возгласе пастью. — Люцифер? — дрожащим голосом позвала Татьяна и опустилась рядом с животным на колени. Рука дотронулась до гладкой шерсти и ощутила мертвый холод, тело животного окаменело и лишилось той ритмичной пульсации, которая частенько переходила в нескончаемое урчание. — Люцифер, — снова произнесла это имя девушка. По глазам заструились слезы. Татьяна посмотрела в сторону и опустила глаза, закрыла их и выдавила из них всю лишнюю влагу. Затем вздохнула и поднялась с пола. Взяла из кладовки старое полотенце, завернула в него оцепеневшее тело кота, улыбнулась, снова погладила ледяную шерсть Люцифера. Безэмоциональное состояние продлилась недолго, и слезы вновь образовали на щеках крохотные русла соленых рек. Перед смертью он мучился, его убил страх, который в клочья разорвал крохотное сердечко. Он выставил в качестве защиты свои клыки, острые, как бритва. Но ужас оказался сильнее. Люцифер не справился с этим противостоянием. И заснул. Навсегда.***
Лондон рыдал навзрыд. Время близилось к вечеру, но с приходом непогоды сумерки накрыли каменные улицы на несколько часов раньше. Придорожные фонари еще не зажглись, а дороги были скудны на спешащих куда-то по очень важным делам водителей. За эти несколько дней опали оставшиеся листья, большая их часть еще сочилась хлорофиллом, была зеленее альпийской лужайки. Но деревья облысели раньше положенного срока, что-то высосало из них жизненную силу, заставило впасть в спячку. Татьяна никогда еще не ощущало холода, касаясь стволов деревьев. Всегда они излучали слабое тепло, пахли смолой, были влажными в жаркую погоду. Но сейчас даже самые молодые деревья в парке в течение одной недели высохли, как если бы были отравлены смертельным ядом, проникшим в недра почвы. А что если так оно и есть? Неужели в землю просочились токсичные отходы с какого-нибудь предприятия? Ведь в других частях города подобной аномалии не наблюдалось. Но почва никак не пахла, да и поблизости не было ни одной фабрики, лишь в нескольких кварталах отсюда, да и там производили обыкновенную обувь. Все началось после прихода той песчаной бури. В газетах писали, что над Сахарой пронесся сильнейший шторм, сумевший добраться до побережья Британии и принесший с собой горячий белый песок Африки. Но подобного никогда не происходило, шторм не мог иметь столь великой силы, чтобы сотворить такое. Большую часть песка смыло дождями в канализационные стоки, а оставшаяся смешалась с дорожной пылью и грязью. Татьяна боялась, что порывы ветра сломают ее зонт. В одной руке она сжимала сверток с крохотным пушистым телом, в другой — защиту от дождя. Пальцы онемели и отсырели, кожа набухла на тонкой кости, как тесто для пирога, куда не пожалели насыпать дрожжей. Татьяна зашла вглубь парка, нашла самое уединенное местечко, где человеческих следов было меньше всего. Здесь было запрещено гулять с собаками, что делало последнее пристанище Люцифера более безопасным. Татьяна не желала, чтобы через пару тройку дней какие-нибудь псы раскопали несчастное животное. Для надежности она завернула вместе с телом растертый табак, запах которого должен отпугнуть любопытных четвероногих. Девушка вырыла глубокую яму под деревом. Почва была мягкой и легко поддалась ее пальцам. Татьяна так и не нашла у себя дома приспособления для копания, поэтому пришлось ограничиться руками. Все это время она молчала, выдавала непринужденное лицо. Казалось, что смерть питомца уже не гложет ее, что она оставила свою скорбь под толстым слоем белой ткани, в которую завернула кота. Но эмоции быстро просочились наружу, как влага, и Татьяна заплакала вместе с Лондоном, тихо, не мешая городу изливать собственные страдания. Пальцы погладили сверток в последний раз. Татьяна надеялась, что почувствует под тканью шевеление хвоста. Но Люцифер спал, и этот сон в этот раз оказался вечным. Он больше никогда не проснется, никогда не оглушит комнату своим игривым урчанием, девушка никогда не проснется от тяжести его пушистого тела на своем животе. Его миска останется пустой, а лоток чистым. Он больше не встретит ее у порога. Отныне он лежит здесь, под этим высоким и мрачным деревом, глотает капли дождя и задыхается под плотной тканью. Татьяна вздохнула и стала быстрыми движениями ладони закапывать сверток.***
Она сполоснула руки в фонтане парка, купила в ближайшей булочной круассан, села за кофейный столик под уличным зонтом и стала неторопливо поглощать приобретенное лакомство. Татьяна хотела взять себе кружечку кофе со сливками, но она прихватила с собой не так много денег, так как не планировала после погребения куда-либо заходить. Но сейчас девушка еще не готова остаться дома одна, зная, что еще вчера там бегал Люцифер и жалобно просил наполнить его миску едой. Рядом с ней за соседний столик сел приятной наружности молодой человек в деловом костюме. Его волосы были взъерошены ветром, и тот принялся их зачесывать набок миниатюрной расческой. Заметив на себе взгляд Татьяны, он смутился и оставил это дело, отвернулся и подозвал официанта. — У вас очень грустные глаза, — неожиданно он заговорил с ней и все так же смущенно поглядывал на нее. — Но очень красивые. Татьяна улыбнулась и убрала прядь волос за ухо, но ничего не ответила. — Вы очень похожи на девушку, которую я искал эти пару дней. Приходил в это место и ждал ее появления. Уже потерял всякое терпение и надежду. — Эта девушка завладела вашим сердцем? — Я видел лишь фотографии, которые мне показывала ее очаровательная матушка. Но фотографии не передают той красоты, коей эта особа обладает в действительности. И вот сейчас я вижу ее перед собой. Татьяна напряглась. — Что ж, вы очень настойчивы, молодой человек. И обладаете щедростью на комплименты. Но я не люблю знакомиться с мужчинами в подобной обстановке, — она откусила половину круассана и поморщилась от количества сахара в нем. — Если разрешите, я закажу вам кофе. Не позволю такой очаровательной девушке есть всухомятку. — Что ж, если вы решили меня соблазнить речью из восемнадцатого века, то так уж и быть, я дам вам потратить на меня немного своих монет. Молодой человек улыбнулся и вновь подозвал официанта, добавил в свой заказ кофе для Татьяны и что-то еще, но тот говорил так тихо, что разобрать его слов девушка не смогла. Следующие пару минут они сидели в тишине. Татьяна доела свое лакомство и с любопытством стала поглядывать на этого мужчину юных лет. Он из богатой семьи, его одежда буквально кричала об этом, каштановые волосы слегка вились и не поддавались расческе, болезненная худоба скрывалась под толстой тканью теплого пиджака. Несмотря на весь его идеальный образ в глаза бросалась и человеческая простота, местами и небрежность. Он недавно брился и слегка порезал кожу около губы, это место вызывало зуд, и мужчина постоянно чесал его ногтями; воротничок его белой рубашки был недостаточно выглажен и выглядел как лист бумаги, их которого пытались сделать оригами. Подул ветер, и капли дождя забрались под уличный зонт, где сидела Татьяна. Девушка охнула и вскочила, по инерции села за соседний столик и не сразу заметила, что оказалась бок о бок с молодым человеком с помятым воротничком. Того это расположение дел явно обрадовало, о чем свидетельствовала довольная улыбка. Татьяна почему-то расслабилась рядом с ним, хотя и выглядела чересчур высокомерной. Официант принес заказ. Это были два кофе и целая тарелка пирожных с шоколадным кремом. — Да вы сладкоежка, — усмехнулась Татьяна и пододвинула к себе свой кофе. — Я же не один буду это есть, — усмехнулся он. — Угощайтесь. — Нет, я, пожалуй, откажусь. — Сладкое унимает грусть. Я не хочу видеть печаль в ваших красивых глазах. Татьяна не заметила, как улыбнулась. И эта улыбка была легкой, возникшей из неоткуда. — Как вас зовут? — спросила она. — Петр Гоутс. — Очень странная фамилия. Никогда не слышала о такой. — На самом деле это видоизмененная фамилия Коутс. Мои родители переехали в Германию в конце прошлого века, и для созвучья поменяли букву в паспорте. Но я соглашусь, такая поправка сделала мою фамилию странной. Очень странной. Словно одна буква убила все мои ирландские корни. — Очень интересная история, — кивнула та и сделала затяжной глоток кофе. — А мое имя… — Татьяна. Я знаю. — Знаете? — девушка удивленно расширила глаза. — Не хотите ли вы сказать, что встречались с моей матерью и что все это время поджидали здесь именно меня? Боже… — Вам это не нравится? Татьяна обернулась и увидела около своего дома до боли знакомую фигуру, которая направлялась к ее подъезду. Эрван в этом пальто напоминал приведение, а вместе с зонтом выглядел еще более зловеще. Если он увидит ее здесь в компании незнакомого мужчины, да еще и с таким количеством сладостей, то захлебнется от ревности. — Спасибо за кофе, мистер Гоутс, — улыбнулась Петру та и стрелой выскочила с территории кафе, совершенно забыв про свой зонт, который остался стоять рядом с деревянным стулом. — Татьяна! — окликнул ее Петр, но девушка уже была слишком далеко и вряд ли могла услышать.***
Чего хотят мужчины при виде привлекательной женщины? Какие первые мысли возникают в голове? Татьяна знала многих представителей сильного пола, изучала их повадки, особенно сильно бросался их изменчивый голос. Женщины казались ей самыми хитрыми существами на планете, они умели владеть своими голосовыми связками, подстраивали речь и интонацию под ситуацию. Мужчины же не умеют играть, обманывать. Если они злятся — голос тут же скажет об этом, а если любят — грубый тембр сменится на забавно детский, а слова сгладят углы. Идя за спиной Эрвана, девушка думала о Петре. Он не считала его навязчивым, странным, озабоченным, коими были многие, кого Татьяна знала. Молодой человек показался ей более чем приятным, и именно таких мужчин она считала редкостью, большой удачей для любой женщины. Они не пугают, не нарушают дистанцию, если девушка не решится подсесть к ним первой, их слова и интонация все такие же понятные и выдают эмоции; но есть в них что-то такое, что притягивает, заставляет усомниться в их искренности. Ей казалось, что подобными приемами пользуются только женщины, что мужчины читаются как открытая книга. Но Петр поменял ее мнение на полностью противоположное. Он казался открытым, доступным. Но Татьяна не смогла узнать его, разобрать эмоции, чувства, желание. И это ее так поразило, что Петр не желал уходить из головы ни на секунду. Она думала лишь об этом приятном лице и улыбчивых глазах. Хотела ли она увидеть его снова вопреки всему? Вероятно, да. Она шла за Эрваном. Но Петр, появившись в ее мыслях, заставил Татьяну замедлить шаг. И та позволила парню в черном пальто скрыться внутри подъезда. Девушка остановилась посреди дороги; с обеих сторон двигались машины, не торопясь, будто опасались поскользнуться о мокрый асфальт. Она не хотела идти дальше: это желание парализовало ее лишь на пару секунд. Татьяна пожалела обо всем, что сделала за пару дней. Она пыталась быть свободной, по крайней мере, хотела почувствовать, какого это, когда ты идешь туда, куда захочешь. Но сейчас Татьяна задумалась, а был ли в этом какой-то прок? Что она получила, оказавшись с Эрваном там, куда ей идти не следовало? Чувствовала ли удовлетворение? Нет. Она ощущала страх. И он забился в ее груди с новой силой. Татьяна вздрогнула и будто очнулась от глубокого сна. Кровь в венах пульсировала, дыхание сбилось, на лбу появилась испарина из-за чрезмерной влажности воздуха. Дождь успел прекратиться, ветер разделил слипшиеся от воды волосы, одежда больше не липла к телу. Машины сигналили, призывали рыжеволосую фигуру посреди дороги перебраться на место для пешеходов. Татьяна обернулась, попыталась снова увидеть Петра. Он смотрел на нее и явно был встревожен ее стоянием посреди проезжей части. Возможно, молодой человек посчитал ее ненормальной и резко утратил к ней интерес. Но он махнул ей рукой и отвернулся. Продолжил пить кофе. Татьяна скользнула взглядом вниз и заметила свой зонт, оставшийся около стула, где пару минут назад она сидела рядом с мужчиной. Стоило вернуться и забрать его. Но что-то толкнуло ее вперед. И она направилась в сторону своего дома. Тучи расправили крылья и полетели восвояси, впустив в город алые лучи солнца. Город принял облик графства Дракулы, стены измарались в крови, лысые деревья почернели, как если бы обуглились при пожаре. Воздух пах смрадом, хотелось зажать нос ладонью. Где-то поблизости донеслись звуки раската грома, а вместе с ними пришла духота, которая вытеснила весь доступный для дыхания кислород. Оказавшись внутри подъезда, Татьяна с жадностью впитала в себя прохладу кирпичных стен. Солнце окрасило ступеньки в цвета ржавчины, придав всему вокруг облик поднятого со дна океана судна. На удивление стояла загробная тишина. Ни воя ветра, ни скрипа дверей, ни звуков жителей — абсолютно ничего. Татьяна не слышала даже собственного биения сердца. Девушка даже задалась вопросом, не потеряла ли она слух? Поднявшись чуть выше, она уловила дуновение музыки. Возможно, кто-то слушал радио. Но эти звуки звучали слишком реально, чисто, без единого скрипа из вселенной белого шума. Это была игра на пианино, музыкант выбрал «Лунную сонату» Бетховена. Чувствовалась неуверенность его игры, дрожь пальцев от волнения. Но чем ближе Татьяна приближалась к источнику красивых звуков, тем смелее становился пианист. Она поняла — музыка доносилась с верхнего этажа. Там же находилась ее квартира. Из своих соседей она знала только пожилую женщину по фамилии Хокинг, и та была чрезмерно религиозна, отрицала надобность телевидения и радио, отчего пребывала в постоянной тишине и принуждала к этому образу жизни и окружающих. На каждом этаже было всего три квартиры. Одна из них на верхнем этаже, — напротив двери Татьяны, — длительное время пустовала. Сколько Татьяна себя помнит — там никогда никто никогда не жил. До недавнего момента. Она вспомнила, как пару дней назад столкнулась на этой лестнице со странным мужчиной с повязкой на лице, которая скрывала его глаза. Ослепленный он видел мир с помощью органов слуха, ему не нужно было видеть, чтобы рассмотреть Татьяну в мельчайших подробностях. Он ее слышал, изучал то, как она говорит, дышит, вслушивался в звук ее шагов. Таких людей труднее обмануть, они понимают более глубокую часть всех людей — они знают, как выглядит человеческая душа. Он стоял здесь, возле пианино. Она не знала, кто он, они поговорили лишь однажды, в очень странный день, когда во всем районе отключили электричество. В этот день она впервые познакомилась с Эрваном, и этот странный человек будто направил ее именно в обувную мастерскую, внушил ей, что именно там ей следует оказаться и как можно скорее. «У нас есть общий друг», — сказал он перед тем, как уйти. «Общий друг», — повторила Татьяна и задумалась. Кто же это может быть? Этот человек знал ее, знал имя, будто знал и саму внешность, что говорит о том, что, скорее всего, до того, как его ослепили, он видел ее, а может и мельком разговаривал с ней. «Я будто действительно сталкивалась с ним раньше. Я не видела его лица, оно было практически полностью скрыто под плотной белой тканью. Но голос, его движения — все казалось знакомым». Она прислушалась. Если Эрван поднялся на ее этаж, то должен был звонить в дверь. Но никакого звука не доносилось. Свесившись через перила, Татьяна подняла голову кверху и посмотрела на видневшуюся дверь своей квартиры. Там никто не стоял. Странно. Уйти Эрван не мог, он в любом случае столкнулся бы с девушкой здесь, на лестнице. Тогда где же он? Из-за своих мыслей она совершенно забыла о присутствии музыки. На этот раз она звучала куда громче, будто пианино вынесли прямиком на лестничную площадку. «Лунная соната» навеяла тоску, некое чувство одиночества и потерянности. За эти несколько дней столько всего произошло, столько необъяснимого и душераздирающего, что эти ноты словно описывали каждый пережитый момент. — Эрван? — позвала она, когда дошла до своего этажа. Ее взгляд привлек свет, лившийся из квартиры, где жил тот самый мужчина с повязкой на лице. Дверь была приоткрыта. Источником света служило солнце. Внутри кто-то был, и именно он заполнил подъезд «Лунной сонатой». Татьяна занервничала, но женское любопытство и чарующая музыка, лившаяся из этого помещения, заставили ее заглянуть внутрь. Свет вечернего светила был столь слепящим, что Татьяна на время потеряла дар видеть и стояла ослепленная посреди совершенно голых стен. Здесь не было ничего, ни клочка убранства. Лишь кирпичные стены с малозаметными остатками обоев, поклеенных еще в прошлом веке. Всюду клубилась пыль, сверкавшая в лучах солнца, каждый угол был залеплен паутиной, воздух пах чем-то неживым, такой аромат можно встретить разве что в заброшенном доме, куда не осмелятся зайти даже смельчаки. Но, пройдя вглубь, она нашла то самое пианино. Оно стояло посреди гостиной. Из-за отсутствия мебели музыкальный инструмент казался гигантским. Неужели тот странный мужчина привез с собой только это пианино? Где он спал, где готовил пищу? Музыка стихла, музыкант решил спрятаться от посторонних глаз. Татьяна чувствовала присутствие этого незнакомца, отчетливо слышала его шаги где-то позади себя. Но звать его не стала. Не посмела. Она не боялась, находясь здесь. Атмосфера здешнего места одурманивала, лишала рассудка. Татьяна ощутила невообразимое спокойствие, легкость души. Она села за пианино и взглянула на клавиши. Они были чистыми, ни единой пылинки, как и на всем инструменте. Пианино дышало жизнью, готовилось снова влюблять людей в свои мелодичность. Она не знала, как играть, никогда не умела и не думала учиться. Пальцы сами упали на клавиши, нажали на некоторые из них. Музыка снова залила стены освещенной солнцем квартиры. «Лунная соната» существовала под пальцами девушки, жила собственной жизнью, а Татьяна лишь чувствовала прикосновение творения великого композитора. — Татьяна, — раздался мужской голос. — Я люблю тебя. Она вздрогнула, пальцы отпрянули от клавиш. Ее настигло утомление, сонливость. Девушка чувствовала, как ее сознание постепенно растворяется в густом тумане. Соната продолжала беспрерывно звучать, поглощать ее, как кислота. Ее тела кто-то касался, гладил кожу, шелковистые волосы. Он был здесь. Человек с повязкой на лице. Стоял позади нее. — Татьяна? — позвал кто-то в прихожей. — Вы здесь? Девушка вскрикнула и быстро заморгала. Она осознала, что сидела одна посреди темной квартиры. За окном стояла глубокая ночь, вновь началась гроза, которая на этот раз была твердо нацелена разорвать небо в клочья. Она обернулась и увидела вошедшую в квартиру высокую фигуру. Даже полумрак не помешал ей узнать в этом мужчине Петра Гоутса. Тот со смущенным видом глазел на нее и держал в руке ее зонтик. Татьяна не могла понять, что же так смутило молодого человека, пока глаза не обнаружили под ногами ее собственную одежду. Она сидела полностью обнаженной за пианино. Тело не чувствовало холода, оно горело, кожу жгло от собственной температуры. — Что с вами стряслось? — он словно почувствовал ее состояние и бросился к ней, набросил на ее плечи пальто. — У вас жар! — Петр был напуган и смотрел на девушку, как на маленького ребенка, который оказался в смертельной беде. — Скорее идемте в вашу квартиру. Мы не должны находиться здесь. Татьяна ничего не чувствовала, никаких эмоций. Она лишь смотрела в сторону окна, около которого стоял молодой человек с повязкой на лице и удовлетворенно улыбался. Он знал, что это встреча не будет последней. И девушка была абсолютно уверена, что увидит его вновь.