Октябрь, 1919 год.
Конец октября принес с собой по-настоящему ноябрьскую стужу. Солнце порыжело и было таким на протяжении всего дня, листва окрасилась в грязно-ржавые цвета и преобразила город в брошенный на мели пароход, в котором до сих пор пыхтели котлы и отравляли черным дымом воздух. Последние три дня шел дождь, а, когда его не было, солнце даже не смело возвращаться, — тучи не уходили ни на секунду. Гуляя по городу, Эрван чувствовал себя героем черно-белого снимка. Он привык к одиночеству, привык, что не у кого стрельнуть сигарету, некому сказать банальное: «Здравствуй!» С Татьяной они не виделись уже месяц. С того самого дня, как они расстались после злосчастного вечера. Он воспринимал это как отказ. И долгое время переживал по этому поводу. Дома он ее не застал ни разу за первые две недели их молчания. Свет был выключен, не пахло недавно приготовленной едой, кот перестал мяукать, как это было раньше. Он не знал, где она, с кем она и как она. И от этого сходил с ума. Мысли о ней сжимали сердце и выдавливали из него всю кровь, приносили неимоверную боль, которую не заглушить ни одним обезболивающим средством. Он влюбился. Он видел ее везде. Ох, если ему удалось ответить на ее вопрос о любви, Эрван бы не думал. Сказал бы, что любит. Как не любил никогда и никого. Почему это случилось именно с ним? Почему он так полюбил ту, которая решила бросить его одного, потому что ей так проще? Почему он до сих пор мечтал о встрече с ней? Почему мыслил о ее губах, об обнаженном стройном теле с капельками пота на кончиках сосков? Каждый интимный момент с ней, всплывавший в памяти, вызывал сильнейшую эрекцию, и Эрван всякий раз был благодарен, что на нем в тот момент была застегнутое пальто. Он поселился на улице на окраине центра, как можно дальше от тех мест, где проживал ранее. Накопления, отложенные «на всякий случай», были скромными, и их хватило, чтобы оплатить проживание на месяц. Квартира была небольшой. Две комнаты: кухня и спальня. Совместный санузел. Но для него это была роскошь. Да большего он и не просил. Под окном находился вход в метрополитен. Что сказывалось на шуме в середине дня, — он был невыносим. Это и объясняло дешевизну аренды в сравнении с другими предложениями на этой же улице. В первый же день Эрван заткнул все щели в раме кусками газеты и лоскутами ткани. Звук стал проникать меньше, но все так же закладывал уши. Порой не помогало даже радио. И приходилось просто идти на улицу, если в этот день Эрван был свободен от работы. Он устроился разнорабочим на строительстве некого научного центра. Работа утомляла настолько сильно, что размышлять о своей жизни не оставалось сил. После работы он заходил в бар, заказывал себе большой бокал пива, ничего не ел, кроме того пайка, что выдавали во время смены, позже приходил домой, смывал всю грязь с тела и закапывал себя под толстое одеяло с головой. Так прошло почти три недели, вплоть до сегодняшнего дня. Ночью прошел первый снег. Редкость для октябрьского Лондона. Но Эрван ничуть не удивился ненастью. Он безучастно смотрел в окно, стоя в рабочей одежде, тщательно выглаженной и выстиранной еще вчера, и следил за полуживыми людьми, которых судьба подняла в это морозное утро до восхода солнца. Ему не было их жалко. Ему было абсолютно плевать на них. Эрван был уверен, что если ту маленькую старушку прямо сейчас раздавит двухэтажный автобус, он и бровью не поведет. Стены были тонкими. Он слышал каждый вздох соседа сбоку, каждый плач младенца сверху и каждое ворчанье деда в коридоре. Вряд ли они догадываются, что в этой квартире вообще кто-либо живет. Единственный шум, который они могут слышать, — вода в десять часов вечера. Эрван слишком тих для обычного человека: передвигался на цыпочках, не говорил, не смеялся, не злился, — ничего. Он просто существовал для самого себя; хотя вряд ли парень был вообще в этом уверен. До работы он добрался на метро. Две станции, и он на месте. Стройка была поистине грандиозной, и здесь вряд ли кто-то из рабочих успевал запомнить лицо кого-то из коллег. Каждый день Эрван знакомился и разговаривал с новыми людьми. И все беседы сводились к тому, что Эрван просто делал вид, что участвовал в диалоге. Он будто слушал. Но уши не воспринимали информацию. Парень словно разучился понимать английскую речь. И постепенно стал замечать, как вернулся его немецкий акцент. И он столь сильно бросался людям в глаза, что некоторые из них резко прерывали разговор и уходили. Сегодня опять пошел снег. Ноги распухли от холода. Пальцы отказывались сжимать инструмент. Еще один утомительный день. Еще один вечер за бокалом пива, еще одна ночь под одеялом под сопровождение неутихающего шума улицы. Он не знал, хватит ли ему сил прийти к чему-то. Но сейчас он просто работал и старался ни о чем не думать. Лишь мечтал о сухом пайке, который им выдадут в середине дня. Его есть невозможно, но это лучше, чем ничего. Поэтому обычно Эрван проглатывал его сразу. И после думал о бокале холодного разливного пива, который приятно обожжет стенки желудка и через час вызовет обильное мочеиспускание.***
День прошел быстро. Треть дня молодой человек занимался переносом стройматериалов с одного места на другое вместе с четырнадцатилетним парнишкой, который шел и трясся от малейшего дуновения ветра. Эрвану хватило единственного зрительного контакта с ним, чтобы понять, что этот бедолага — сирота. Грязная одежда, немытое тело, обросшая голова. Из-за низкого роста парнишка напоминал домового и пах соответственно. Эрван проявил сочувствие к нему и на протяжении дня старался держать рядом с собой, чтобы тот унял свой страх. Они назвали друг другу свои имена. Было видно, что Эрван и его смутил едким немецким акцентом. Но мальчишка осознал, что здесь никто, кроме Эрвана, за руку водить не собирается, поэтому никуда не убегал и чуть ли не заглядывал в рот к молодому человеку, едва тот начинал объяснять, как обращаться с тем или иным материалом. Во второй половине дня Эрван вместе с Аланом, — так звали мальчишку, — получили свои пайки, слопали их на третьем этаже строительных лесов, глазея на бегавших внизу рабочих и хихикая над их неумелыми действиями. Стройка шла медленно, сюда согнали весь сброд города, который, в буквальном смысле, не умел пользоваться даже палкой. Порой Эрван размышлял над тем, что обезьяны построили бы этот научный комплекс гораздо быстрее и качественнее. Многие из рабочих были мигрантами. Говорили по-английски плохо. Многие беседы сводились к банальной жестикуляции. — Ты где живешь? — спросил Эрван Алана. — В доме у родителей друга. Мой отец скончался от испанки год назад. Мать умерла через пару недель после моего рождения. Чахотка. Я совсем один. И мне порой страшно. Родители друга меня недолюбливают. Заставляют платить за проживание. Но зато кормят бесплатно. И выделили мне свой угол на чердаке. Это гораздо больше того, что я могу найти где-либо еще. Эрван чуть обнял его и похлопал по плечу. — У меня тоже была семья. — Они умерли? — Нет. Все живы. Но… — Эрван задумался и грустно вздохнул. — Но я потерял с ними связь. Они считают меня погибшим. Я вернулся с фронта и понял, что не смогу послать им ни единой весточки о себе, ни единой телеграммы. — Почему? — Война разрушает семьи, Алан. Падает на их дом, словно огромная бомба. И все. Конец. Семейный очаг погашен. Возле него никто не соберется, никто даже не вспомнит, что он когда-то горел. Вечером Эрван пригласил парнишку в бар. Заказал два бокала пива с густой пеной, восседавшей над бокалом, как январский сугроб. Проявив жалость к Алану, молодой человек заплатил за все сам и заказал дополнительно чесночные гренки и два сэндвича. Еще никогда парень не видел столь голодное существо. Алан съел все буквально в считанные секунды, практически ничего не пережевывая, — просто проглотил. Пиво он очень любил. И опьянел практически сразу, обзавелся глупой улыбкой и стал засматриваться на ночных бабочек, что расхаживали по бару в поисках потенциальных клиентов. Но Алан ни разу не попал в поле их внимания. Не их сорт. — Ты бы хотел заняться сексом с одной из них? — спросил Эрван. — Я слишком мал для этого. Мне четырнадцать. — Меня это в твоем возрасте не останавливало, — хмыкнул тот и пригубил пиво. Сегодня этот напиток почти не попадал к нему в рот, его горечь больше не казалась столь пленительной, как в обычные дни. — Секс — всего лишь потребность человека. Чрезвычайно важная. Она как голод. Только гораздо слабее. Но молодой организм чувствует ее в несколько раз сильнее. И почти не может игнорировать. Одна из ночных бабочек улыбнулась Эрвану. Тот ей подмигнул и ответил на улыбку. Девушка покружилась возле нескольких пузатых мужчин в костюмах приличного качества, затем вновь вернулась к зрительной перепалке с Эрваном, подошла к нему, посмелев, пробежалась ноготками по его плечу. — Мальчики, как дела? — спросила она и облизала дешевую помаду на своих губах. Она вряд ли замечала Алана, даже ни разу не взглянула на него. На вид девушке было около восемнадцати, а может она была чуть младше. Но ее манеры и внешний вид говорили о том, что в ее теле побывал не один мужчина в этом баре. Вряд ли секс был для нее чем-то удивительным и приносил удовольствие. Это просто работа для нее. И она выполняла ее так хорошо, как только могла. Эрван порылся в кармане и нащупал деньги. На несколько часов веселья должно хватить. — Пошли, — кивнул он Алану. Тот покраснел так сильно, что даже волосы, падавшие космами на загорелое лицо, не могли скрыть смущения. Но он встал. И пошел за ними. Девушка провела их на второй этаж. Алан еле держался на ногах из-за выпитого пива и то и дело спотыкался. Они вошли в длинный коридор. Пахло потом и спермой, причем запах второго выделялся столь сильно, что Эрван ощутил тошноту. Из одной из комнат доносились мужские стоны и женское рычание. За ними сопровождались звуки шлепков. Эрван хихикнул. Вряд ли в позе собачки стояла именно девушка. Алан же был в полном недоумении. Он даже не понимал, куда они направляются. Они прошли в самую дальнюю комнату. Освещения здесь практически не было. Приходилось перемещаться практически наощупь. — Прошу, — сказала девица, дождалась, пока парни войдут в комнату, и заперла за ними дверь на ключ. Она включила граммофон, комнату залила викторианская музыка. Шторы были задернуты, единственная керосиновая лампа дарила слабое красноватое свечение. Их никто не увидит. Эрван слышал, как сердце Алана бешено колотилось. Но это был не страх. Это было предвкушение. Возможно, возбуждение. Вряд ли этот мальчишка хоть раз видел голую девицу вживую, а, может быть, не видел даже на фотокарточках. Ночная бабочка подлетела к Алану, наклонилась к нему и что-то прошептала. Тот нахмурил брови и его блаженная улыбка сменилась испугом. Затем он вздрогнул, тело парня оцепенело. Недолго постояв в такой позе, Алан рухнул на пол. Вокруг него стала расти алая лужа, белая рабочая рубашка побагровела в области живота. В руке девушка держала нож. — Что ж, найти тебя было не так-то просто, — обратилась она к Эрвану и засмеялась. — Думал, что ты после убийства Криса останешься безнаказанным? — Больно, — донесся хриплый голосок из уст Алана, он закашлял кровью и громко всхлипнул. — Очень больно… Эрван… Девушка сжала нож, замахнулась им и бросила прямо в мальчишку. Предмет сделал колесо в воздухе и вонзился прямо в голову Алана, прервав его стоны насовсем. Эрван наблюдал за ее действиями и не мог понять, почему им овладело столь жестокое равнодушие. У него не дрогнуло сердце, когда этот мальчик издал последний крик, перед тем как умереть. — А-у-у-у, — за окном раздался женский крик. — А-у-у-у, — повторилось снова. Ночная бабочка настороженно прислушалась и вынула из черепа Алана нож, отряхнула от крови и выставила перед собой. Эрван отошел к окну, пытался найти хоть что-то, что можно противопоставить девушке. Первое, что попалось ему под руку, была книга. И он взял ее ой как вовремя. Девушка снова замахнулась ножом и бросила его в парня. Выставив книгу перед собой, парень смог сберечь свое лицо. Нож вошел в предмет по самую рукоятку. Эрван попытался вытащить нож, но тут же одернул руку и выронил его вместе с книгой. Нож оказался невыносимо горячим и обжег ладонь. В непонимании он уставился на девушку, чем вызвал истерический смех. — Все Старшие боятся предметов из титановых сплавов. Для вас этот металл более ядовит, чем все яды на земле. Подержи этот нож в руке чуть дольше, и ты бы лишился всех своих пальцев. — А-у-у-у, — женский крик с улицы вновь оглушил эту комнату. — Ничто не помешает мне убить тебя. Из-под платья она достала еще один такой же нож. Рассекла им воздух. Эрван уклонялся, как мог, но ограниченное пространство было не на его стороне. И парень пропустил мимо несколько ударов. Лезвие разрезало его грудь вдоль, а затем проделало то же самое с животом. Боль трудно было осознать буквально, — слишком сильной она была, чтобы мозг поверил в нее. Эрван кричал что есть мочи, но девушку это не останавливало. Она знала, что победа уже за ней. — А-у-у-у!!! — Да что это, черт возьми? — возмущенно уставилась на окно девица. Эрван понял, что теряет сознание от боли. Глаза едва различали очертания предметов в комнате. Он попытался отползти чуть дальше от девушки, но та тут же придавила его пальцы своим каблуком. — Куда собрался? Я еще не закончила! Внезапно шторы разлетелись по комнате в виде мелко нарезанных лоскутов, девушка закричала и закрыла лицо ладонями. Эрван с трудом различил упавшие на пол осколки стекла, покрасневшие от крови. Девушка упала на спину и больше не смела двигаться. Комнату заполонил по-настоящему зимний холод, завыл ветер. — Эрван, — прошептал кто-то рядом и погладил его по щеке. — Эрван. Рядом с ним возникла темноволосая женщина лет тридцати. Он не знал ее, но она будто пробудила в нем чувства. И он впервые испытал ужас от всего пережитого. И, кажется, заплакал. Но вкуса слез не ощутил, лишь собственной крови.***
Беспамятство, — чувство, о котором он так просил, — наступило не сразу. Первые несколько минут с появления этой темноволосой девушки в бежевом пальто он чувствовал, как его куда-то ведут. Ноги шли сами, скользили по полу, перед глазами стояла плотная дымка. Он не слышал разговоров, в ушах барабанило сердце, и его ритм замедлялся, он походил на ленивое движение маятника часов в полдень, когда время будто бы отказывается двигаться вперед. Кажется, его спустили по лестнице, провели по коридору в подвальном помещении. Он чувствовал запахи сырости и гнили. На некоторое время глаза обретали ясность, но ничего, кроме тьмы, он перед собой не видел. Впереди шла высокая фигура, возможно, женская, — было слишком мрачно, чтобы определить, — несла перед собой керосиновую лампу и освещала мокрые стены. В этот момент Эрван и отключился. Ноги его подкосились, и он упал. Руки почувствовали под собой холод и что-то липкое. И это показалось ему таким знакомым, что он невольно увидел перед собой решетку тюремной камеры в катакомбах под разрушенной католической церковью. Запахло мятой. Он пришел в себя быстро, около носа возник другой, более резкий запах. Эрван узнал его сразу, слишком отпечатался он в памяти в военные годы. Нашатырный спирт. Пробуждение было долгим, он по-прежнему плохо перед собой видел. Над ним склонилось лицо той девушки в бежевом пальто. Она была напугана, сжимала его плечо ледяными пальцами. Эрван осмотрелся и понял, что сидит на деревянном ящике. Повсюду сплошная темнота. И лишь свет керосиновой лампы в руке другого человека, стоявшего за спиной парня, позволял хоть что-то разглядеть. Девушка облегченно вздохнула и посмотрела в сторону. — Что будем делать, Сьюзен? — спросила она второго человека. К ней подошла темнокожая женщина в мужской шляпе и запачканном костюме, который, судя по всему, тоже был из мужского гардероба. Она походила на нью-йоркского гангстера. Хищный взгляд, резкая походка, которая заставит любого труса бежать из города как можно дальше. Она с безразличием взглянула на Эрвана и устало вздохнула, покачала головой и решила не отвечать на вопрос женщины в пальто. Они находились в каких-то подземных хранилищах. Вряд ли они слишком далеко ушли от борделя, Эрван все еще слышал музыку где-то наверху и гогот пьяных посетителей. — Они быстро поймут, что ее убили, — наконец-то заговорила Сьюзен. — Там было слишком много людей этих ублюдков. Нам надо вывести Эрвана отсюда как можно скорее. Петр должен ждать нас у выхода. — Кто вы такие? — сиплым голоском сказал Эрван и поморщился, так как Сьюзен направила свет лампы прямо на его лицо. — Отвратительно выглядит, — сказала она. — Если его не вывести, он умрет. Он потерял слишком много крови. — Он наш единственный шанс. Мы не можем отступить. Доктор Ломан поставил слишком многое, чтобы мы смогли это сделать. Другого пути у нас нет, Сьюзен. — Доктор выбрал не того человека, Винни. Ничего не выйдет. Но я здесь только из-за тебя. Сьюзен передала лампу Винни, а сама подошла к Эрвану, принудила его встать и повела его вперед по туннелю. Девушка в пальто пошла вперед, освещая путь. Завыл ветер, донеслись обеспокоенные голоса позади. Сьюзен занервничала и ускорила шаг. Она поглядывала на парня, явно давая понять, что не забыла про его вопрос, просто пока не знает, что следует ему сказать, а о чем стоит умолчать. Но Эрван просто ждал. Да и он был уверен, что даже если и получит ответы, то не сможет их переварить в своем наполовину потухшем мозгу. Он заметил, что его живот был плотно перевязан. Кровь все еще сочилась, но не покидала тело так стремительно. Штаны были неприятно мокрыми, парень боялся, что помочился, но характерного запаха не было. — Ты — жертва обстоятельств. Разменная монета, — тихо сказала Сьюзен. — Доктор Ломан использовал тебя, чтобы спасти сына. А мы вынуждены ему помогать, чтобы самим не погибнуть. Эти люди охотятся и за нами тоже. Мы пережили то, что не должны были пережить. Если бы ты знал, скольких потеряла Винни. Она лишилась своих сыновей в холодную апрельскую ночь тысяча девятьсот двенадцатого года. И все из-за ненасытной жизни Общины. Они вечно голодны. И человеческие жизни их не волнуют. Это уже не люди. Это монстры. Вампиры. Оборотни. Называй, как хочешь. Я бы убила их всех. До последнего. Не пощадила бы никого. — Что с вами случилось? — Мы были на «Титанике». Плыли вторым классом в Нью-Йорк. И мы сохранили свою жизнь, отдав очень высокую цену. И мы расплачиваемся до сих пор. Мы уже потеряли все, что нам дорого. Мы в бегах. Мы как призраки. О нас никто не знает. Наше имя фигурирует в списке погибших. И мы не можем это исправить. И теперь ты такой же, как и мы. Ты вынужден бежать. А мы тебя используем, чтобы помочь себе. Ты в невыгодном положении, парень. И я тебе не завидую. Но ты можешь успокоиться. Мы не собираемся причинять тебе боль. Ты нужен нам целым и невредимым. И помочь нам — в твоих интересах. Только так ты сможешь помочь себе. За их спинами раздались шаги и громкие голоса. Винни ахнула и испуганно посмотрела на Сьюзен. Кто-то вошел в помещение с деревянными ящиками, где еще пару минут назад Эрвана пытались привести в чувство. Судя по звукам, их было человек десять, а может чуть больше. — Они были здесь! — закричал один из них устрашающим басом. — Найти! И убить. Всех! Выполняйте. Винни изо всех сил ударила лампу о стену. Та тотчас же рассыпалась на мелкие осколки и потухла. — Тихо! Тихо! — вновь заорал мужчина. — Они здесь! Ищите! — Бежим, — прошептала Сьюзен и ускорила шаг. Эрвану каждое движение давалось с большим трудом, но он старался из последних сил. Он слышал, как сердце работало на износ, не справлялось с возложенной на него нагрузкой. Рана пульсировала, кожу жгло, хотелось кричать от боли. Казалось, что еще один шаг, и он снова отключится. Но сознание стойко поддерживало бодрость. Впереди вспыхнул свет. Винни замедлила шаг и вскрикнула. Эрван увидел, как тело девушки упало на землю и перестало двигаться. Подняв взгляд, он увидел перед собой группу вооруженных мужчин, одетых в стиле Сьюзен: шляпа и строгий костюм. Пистолет-пулемёт Томпсона смотрел в грудь Эрвана. Ни что не сдерживало этих парней, они были готовы спустить всю свою обойму тотчас же. Сьюзен в ужасе замерла, ее пальцы впились в плечо Эрвана. Она отчаялась. Не знала, что делать. Неужели это все? Такой вот конец их долгого и трудного пути по этой жизни. Раздались выстрелы. Пулеметы заработали, как один. Выстрелы изрешетили тело Эрвана и Сьюзен, не оставив на них ни единого живого места. Мужчины стреляли в них до тех пор, пока магазины с патронами не оказались пусты. На месте их жертв лежали багровые тела, в которых сложно было разглядеть что-то похожее на людей. — Сжечь здесь все, — сказал один из мужчин, шляпа которого была больше, чем у остальных. — Не оставлять никаких следов. Двое из них принесли две канистры, вылили их содержимое на окровавленные тела. Затем отошли на безопасное расстояние. Одному их них поручили зажечь огонь. Тот нехотя согласился, подошел чуть ближе, вытащил коробок и создал крошечный огонек на спичке. Осталось бросить его на пол. И разгорится пламя.