Радуга несправедливости

Майкл тонул в липком ощущении нереальности происходящего, словно в не успевшей еще затвердеть смоле. Бетти не могла умереть, не могла умереть вот так — внезапно, была — и нет её. И дед мертв: сердце старика Юджина, и до того барахлившее, новости о смерти внучки не выдержало. Но дед был совсем старый, а Бетти только девять. Нечестно. Даже с Крисом все было по-другому: они не говорили об этом вслух, но с каждым днем после инцидента становилось все яснее, что он больше не очнется, а потом отец за ужином сказал: «Мы должны его отключить», — и мама согласно кивнула и расплакалась. Но сделали они это не сразу, а еще через несколько дней. Тогда они все по очереди попрощались с Крисом, а Майкл снова просил прощения, хоть и знал, что его не получит, а потом отец выгнал всех из комнаты Криса, оставшись там один, а когда он вышел — все кончилось. А теперь все кончилось и для Бетти. Навсегда. Отсутствие Бетти ощущалось почти физически. Образовавшаяся после смерти Криса пустота, которую до этого они дружно старались не замечать, вдруг выросла в десятки, а то и сотни раз, заняв все возможное пространство. Никто не бегал, не скакал сайгаком по лестнице, не разбрасывал игрушки в самых неожиданных местах, не требовал пойти с ней поиграть, погулять, порисовать и переделать еще тысячу дел, в которых никак не обойтись без старшего брата. Больше никто не просил заплести косички, «только красивые, а не как у Чарли», не заглядывал умильно в глаза, опять без спросу пробравшись в его комнату, не угрожал рассказать матери, что он рисует «голых тетенек», и не обещал смилостивиться, если он нарисует мелкому шантажисту принцессу с драконом. Этот рисунок Майкл нашел у Бетти под подушкой, когда стали разбирать её вещи. Принцесса вышла ничего, а вот дракон больше напоминал чешуйчатую помесь собаки с курицей. Рисунок он оставил у себя. Рука не поднялась выкинуть. Бетти в гробу выглядела почти живой, только спящей. Казалось, еще чуть-чуть, и она зевнет, повернется на бок, и раскинет руки в стороны — спать компактно она не умела от слова совсем. Сколько Майкл в неё не всматривался, понять, отчего именно она умерла, так и не смог. Отец все твердил: несчастный случай с аниматроником, — но, как показала история с Крисом, понятие «несчастный случай» в устах отца весьма растяжимо. Майкл пытался выпросить у него подробности, но так ничего и не достиг. А попытка подступиться с этим вопросом к матери (уж ей-то отец точно все рассказал!) закончилась еще хуже. Он специально подобрал момент, когда она была уже пьяна настолько, чтобы пребывать в рассеянно-благостном настроении, но еще не утратить всяческую связь с реальностью. Но мать готовилась оприходовать очередную бутылку горячительного и давать какие-либо ответы отказалась. Разочарованный Майкл не удержался от язвительного замечания, что алкоголь еще никого с того света не возвращал, но вместо уже привычного потока брани, мать влепила ему такую оплеуху, что искры из глаз посыпались. Несколько секунд они в недоумении смотрели друг на друга. — Чудовище, какое же ты чудовище. Почему она, а не ты? — проговорила она, прижимая руку ко рту, а затем расплакалась и убежала с кухни. Едва начатая бутылка бренди так и осталась стоять на столе. Майкл медленно прикоснулся к затылку. Голова звенела от смеси боли и обиды. Родители никогда раньше не поднимали на него руку. Даже после Того Самого Дня, когда Крис… Удушающее чувство вины вновь поднялось из глубин его души, злыми слезами выступив в уголках глаз. Он часто заморгал, пытаясь загнать их обратно, и шмыгнул носом. Ему самому хотелось бы знать, почему. О нем бы никто так не сокрушался (мать так точно), а, может, его смерть восприняли бы даже с облегчением: злодею удалось избежать суда по закону, но не кармического воздаяния. Сам Господь Бог покарал преступника — матери всегда нравились подобные сюжеты. Вот только Бога нет (или ему все равно, что, в общем-то, одно и то же), и вместо чудовища-Майкла умирает маленькая принцесса-Бетти. Дед Юджин, впрочем, считал, что все происходит по воле Божьей. «Бог посылает нам ровно столько испытаний, сколько мы можем выдержать», — таков был его ответ на любые детские горести. Зачем Богу — всезнающему и всепрощающему — посылать испытания, результат которых он, всезнающий, и так должен знать, Майклу было непонятно. Еще Майкл не понимал, почему (если все-все на свете происходит по воле Бога) в мире полно плохих людей. Разве Бог не мог сделать их всех хорошими или просто куда-нибудь убрать? На это дед отвечал, что Бог неспроста дал человеку свободу воли, и решать, кем этот человек станет, плохим или хорошим, должен только он сам. Но большинство самых мерзких негодяев Бог, разумеется, останавливает прежде, чем они совершат что-то по-настоящему ужасное: дает им в этом мире ущербные тела, или забирает прежде срока. На этом месте дед подмигивал, и добавлял: так что нам еще повезло, негодяев могло бы быть в разы больше. В ночь после последнего дня рождения Криса Майкл терзался бессонницей и тревогой. Тысячи мыслей роились в голове, как осы у потревоженного гнезда. Бетти, хоть и твердо намеревалась дождаться возвращения родителей, не выдержала и заснула. Она случившегося с Крисом не видела. Дед отнес её наверх и уложил в гостевой комнате. Секундная стрелка часов, наполняя дом деда оглушительным тиканьем, неутомимо наматывала круги, приближая начало нового дня. Майкл сидел в кресле в гостиной, поджав под себя ноги, и мрачно размышлял, когда именно появится полиция, чтобы отправить его в тюрьму. Глухо бормотал телевизор. От родителей не было никаких вестей. — Шел бы и ты спать, парень, — неодобрительно проворчал дед. Майкл бросил на него косой нервный взгляд. Как можно спать в такой момент? — Мама с папой не звонили? — дед отрицательно покачал головой и Майкл, поежившись, продолжил. — Как ты думаешь, если… — он запнулся на мгновенье, ощущая острыми кристалликами заколовшие глаза слезы, и судорожно втянул в себя воздух, — если Крис сегодня умрет… Будет ли это значить, что Бог позволил мне сделать это, потому что в будущем мой брат мог совершить что-то ужасное? Дед молчал долго, казалось, целую вечность. Его лицо застыло, словно вырезанное из камня, даже глаза, обычно ни на миг не перестающие бегать из стороны в сторону, остановились, уставившись в одну точку чуть повыше головы Майкла. Подросток пристально всматривался в знакомые черты, пытаясь найти среди пробороздивших лицо старика глубоких морщин ответ на свой вопрос. — Нет, — наконец тяжело обронил дед. — Это ничего не значит. — Меня теперь арестуют, да? — обреченно спросил Майкл, утыкаясь взглядом в свои колени. — Я не знаю, — дед вздохнул. — Но ты понимаешь, что должен нести ответственность за свои поступки? Майкл промычал что-то невнятно-утвердительное. Они так и просидели до утра, не сомкнув глаз, а ближе к полудню к деду подъехал отец. — Крис в реанимации. В остальном я все уладил, — сообщил он до странности равнодушным голосом. Словно кто-то переключил на ноль рубильник, отвечающий за его эмоции. Под глазами залегли глубокие тени, а подбородок покрылся едва заметной темной щетиной. — Значит, меня не заберут в тюрьму? — уточнил Майкл, чувствуя, как трепещет в груди сердце. — Нет, — коротко отрезал отец, останавливая на Майкле все тот же равнодушный взгляд. Казалось, он смотрит не на сына, а куда-то сквозь него. От этого взгляда Майклу стало не по себе, словно перед ним стоял не родной отец, а незнакомец, натянувший на себя облик отца, как костюм. Юноша невольно сделал шаг назад. — Папочка! — раздался радостный визг, и черты лица отца дрогнули, сложившись в привычную улыбку. Наваждение разрушилось, перед Майклом вновь стоял его отец, знакомым жестом подхвативший Бетти на руки и чмокнувший её в лоб. В её присутствии он словно расцвел, став похожим на себя нормального и уходил уже в заметно более здоровом настроении. Он всегда любил её больше сыновей. К Майклу снова вернулись кошмары, как в первые дни после злополучного дня рождения Криса. Майкл почти не помнил, что ему снилось (огромное, металлическое, оно прячется в тенях, ему — им — нужна плоть, плоть и кровь), но, должно быть, он кричал во сне, потому что отец стабильно будил его посреди кошмара. Майкл вскакивал в поту и слезах. Отец прижимал его к себе, шептал что-то успокаивающее, баюкал Майкла в объятиях, как маленького, и сидел у его кровати, пока тот окончательно не успокаивался и не засыпал снова. А на следующую ночь все повторялось. Таблетки, прописанные психотерапевтом, почти не помогали, только навевали сонливость еще и днем. Так что Майкл постепенно бросил их принимать. Майкл ожидал, что родители разведутся вскоре после похорон, но по какой-то причине этого не произошло. Мать уволилась с работы, и теперь предпочитала тратить время или в ближайшем баре или дома в компании пары бутылок крепкого виски. Весь дом пропах запахом крепкого алкоголя. Пустые бутылки ровными рядами накапливались под столом (Майкл подозревал, что это отец собирает их со всего дома и расставляет там: слишком уж аккуратно они были составлены, как по линейке), пока домработница их не выкинет. Отец безропотно выполнял все просьбы матери, пытаясь делать вид, что все в порядке. Получалось у него из рук вон плохо. Он почти не появлялся дома, проводя на работе большую часть времени. Сильно похудел, так что все его строгие костюмы болтались на нем, как на швабре, но он, казалось, ничего не замечал. Черты лица заострились, под глазами залегли глубокие тени, а кожа приобрела нездоровую бледность. Возвращаясь домой, он механически ел, спрашивал как дела у Майкла (не слушая ответ), и уходил к себе в кабинет, запираясь там. Иногда вместо кабинета он сворачивал в комнату Бетти, и часами сидел на её кровати, прижимая к себе медведя Криса. Вид у него в такие моменты был на редкость потерянный. С наступлением теплых майских деньков отец все чаще перебирался на открытую веранду, выходящую в сад, и долго разглядывал зеленеющие деревья. Особенно ему приглянулся, по непонятной для Майкла причине, старый дуб, который был, наверно, ровесником первых поселенцев. Порой к этим посиделкам присоединялась мать, и отец обнимал её, но как-то механически, пребывая мыслями где-то далеко. В хорошем настроении она тяжело вздыхала и прижималась к нему еще ближе, в плохом — обзывала бесчувственным бревном и уходила. Пока отца не было дома, мать весь день смотрела мыльные оперы, глотала оранжевый виски и плакала, огрызаясь на Майкла, если ему случалось проходить поблизости. Скандал мог разгореться из-за чего угодно: из-за того что он не так ходит, не так складывает вещи и смотрит тоже не так. Не говоря уже об оценках в школе. Перечислять можно было до бесконечности, и Майкл не имел ни малейшего понятия, что в нем взбесит мать в следующий раз. Он огрызался в ответ, тем самым провоцируя ее еще больше. Знал, что лучше бы ему придержать язык, но ничего не мог с собой поделать. Но хуже всего были ее пьяные откровения. В такие моменты она специально находила его, усаживалась напротив и брала за руки, чтобы не сбежал, пока она не выскажет все соображения. Ладони у нее были сухие и горячие, тисками сжимающие его руку, хрен вырвешь. Майкл бы многое отдал, чтобы никогда не слышать подробности об их с отцом интимной жизни; о том, что впервые забеременев, она хотела сделать аборт, но так и не решилась, и теперь жалеет об этом; о родах; о том, какое чудовище Майкл, и что если бы не Билл, она непременно сдала бы его «куда следует»; и, разумеется, о том, какими бы выросли Крис и Бетти, если бы не отправились так рано на небеса, к другим ангелам. Она так и говорила: «отправились на небеса к другим ангелам», и рассуждала, насколько хорошо им там и скучают ли они по ней. После она добавляла что-то вроде: «Как жаль, что ты попадешь в ад, и не узнаешь этого», — и скорбно качала головой. Подобных разговоров Майкл пытался избежать всеми возможными способами. Идеальным вариантом было просто не оставаться с матерью наедине. Так что с утра он как можно быстрее завтракал и уходил в школу, а после (а порой и вместо) уроков бесцельно бродил по улицам родного городка. Видел новую пиццерию Генри, «У Фредди Фазбера», но внутрь не заходил. Иногда Генри сам заглядывал к ним в гости, и тогда родители брали себя в руки и становились похожи на нормальных людей. Они болтали на нейтральные темы: обсуждали погоду, общих знакомых, немного политику. О работе не говорили почти никогда. Майкл несколько раз присутствовал на этих посиделках, но, быстро заскучав, уходил к себе. А когда Генри приводил с собой Чарли, Майклу доставалась почетная обязанность развлекать мелкую, пока взрослые не наговорятся между собой. Основную роль в этом нелегком деле занимала игровая приставка. Они почти не разговаривали. Чарли всегда была довольно скрытой, а смерть Элизабет, с которой они были какими-никакими, но подругами, заставила её замкнуться еще сильней. — Скучаешь по ним? — спросил как-то Майкл девочку. — Все в этом доме по ним скучают, — ответила она, отвлекаясь на мгновенье от разворачивающегося на экране телевизора космического боя. Этого было достаточно, чтобы на весь экран вспыхнула надпись «GAME OVER». Чарли с досадой отложила приставку. — Папа говорит, они сейчас в лучшем месте, поэтому мы не должны горевать. Надеюсь, это так. — Я тоже надеюсь. Любимым местом препровождения Майкла в свободное время стал парк, раскинувшийся прямо за пиццерией Генри. Раньше, почти в другой жизни, отец устраивал им, малышне, мини-походы с пикником. Иногда к ним присоединялись Сэмми и Чарли. Было весело, хотя под конец мелкие, особенно Крис, начинали ныть, а придя домой моментально вырубались. Хорошие были времена. Домой Майкл приходил, когда уже начинало темнеть. Отец к этому времени, как правило, был дома. Так что ничто не мешало Майклу спокойно подняться в свою комнату. Но случалось, что он задерживался по пути наверх и невольно подслушивал некоторые из родительских разговоров. Это был один из таких случаев. Мама плакала навзрыд и была пьяна как сапожник. Горьким запахом виски пропитался весь первый этаж, хотя его источник располагался в гостиной, Майкл решил не рисковать и попытаться пройти к себе незамеченным. Дверь в гостиную была приоткрыта, и он поневоле услышал свое имя. И решил задержаться. — Почему она, а не Майкл? — всхлипывала мать, пока отец успокаивающе гладил ее по плечам, что-то шепча на ухо. — Что ты исправишь? Станешь праведником на старости лет? Воскресишь наших детей? — рассмеялась она в ответ, отстраняясь от него. — Они мертвы из-за тебя. И из-за него. Господь ненавидит нашу семью. Что мы сделали не так? Наш последний сын — монстр. — Не говори так. Это был несчастный случай. — Ты вечно его оправдываешь. И сам оправдываешься так же, сразу видно, одна кровь… — она судорожно вздохнула, вновь утыкаясь носом в плечо отца, — Билл, пожалуйста, давай начнем все сначала. Переедем куда-нибудь подальше от этого кошмара, подальше от этих чертовых роботов, ты можешь продать свою часть компании, или, если не хочешь, оставишь себе контрольный пакет акций, этих средств хватит на безбедную старость… Только ты и я, как раньше. — Мэри, ты же знаешь, я не могу просто все бросить. А как же Майкл? — Отправим его в школу-интернат, он уже большой мальчик, проживет как-нибудь без нас. Я знаю, есть заведения, работающие и летом. Пожалуйста, Билл. Я больше не вынесу. — Мне… надо подумать. Дослушивать разговор Майкл не стал, рывком взлетев по лестнице до своей комнаты. Отец мог и согласиться, и что тогда? До конца учебного года осталась неделя, посылать его куда-то сейчас — глупость. Хотя после всего случившегося за этот год… В любом случае, из этой ситуации можно было извлечь свои плюсы. В том, что его в ближайшее время сплавят в какой-нибудь летний лагерь, Майкл не сомневался. Отец не в том состоянии, чтобы ей отказать. Оставался вопрос, когда?

***

— Привет, зайчик. Я приготовила яичницу на завтрак, твою любимую. Садись за стол, — приветливо улыбнулась мама Майклу, когда он спустился вниз. После того подслушанного разговора прошло чуть больше недели. Он настороженно замер на пороге кухни, с опаской следя за ее перемещениями. Вчера вечером она была на редкость молчалива и задумчива, на вопросы отвечала невпопад и до Майкла почти не докапывалась. Майклу это показалось затишьем перед бурей. Но мать лишь поставила его завтрак на стол, вновь отвернувшись к плите, тихонько напевая себе под нос. Это было странно. В последнее время она редко просыпалась раньше полудня. Да и алкоголем от нее не пахло. — Папа уже ушел, — заметила она мимоходом, протирая столешницу, — но обещал вернуться пораньше. Сегодня ведь особенный день. — Что за день? — мрачно поинтересовался он, усаживаясь. Неужели они так быстро нашли место ссылки для него? — Твой день рождения. Ты что, забыл? — мягко улыбнулась она. Майкл только угукнул, ковыряясь вилкой в тарелке. Он действительно забыл. Есть не хотелось. Мама поставила перед ним стакан свежевыжатого апельсинового сока и села напротив. — Я должна извиниться перед тобой. В последнее время мое поведение по отношению к тебе… оставляло желать лучшего, — она поджала губы в ответ на удивленно вскинутые глаза Майкла. — Теперь ты мой единственный сын, так что, может, попробуем начать все сначала? Что-то в ее предложении было не так. Вся эта ситуация была фальшивой, приторной, как в дурацких мыльных операх, которых Майкл, ночуя перед телевизором, насмотрелся в немалых количествах. Майклу хотелось верить ей, отчаянно, всем сердцем, но он не мог. Здесь был подвох: не бывает так, что ненависть вдруг сменяется любовью. Нельзя забыть то, что он сделал. — Так что скажешь, зайчик? — вернул Майкла в реальность голос матери. Она выглядела вполне дружелюбно, наматывая на палец выбившуюся из прически прядь. В последний раз она звала его зайчиком, когда была беременна Крисом. Действительно ли она предлагает мир или это очередная насмешка? Не попробуешь — не узнаешь. — Конечно, мам, — он улыбнулся, внутри весь сжавшись в ожидании чего-то плохого. Но она лишь улыбнулась в ответ, светло и искренне, с облегчением, словно сомневалась, что он примет ее предложение. Весь день они провели как нормальная семья — смотрели телек, ели пирог, мама живо интересовалась его делами и даже предложила позвать друзей, но он отказался. Не столько потому, что действительно хотел провести весь день исключительно в кругу семьи (подспудно он все еще ожидал подвоха), сколько потому что с удивлением обнаружил, что друзей у него нет. Из их старой компании после инцидента с Крисом в городе остался только Джон, видеться с которым («Это была твоя идея, не наша!») у Майкла не было ни малейшего желания. Новыми друзьями с тех пор он, увлеченный самобичеванием, так и не обзавелся. Вернувшийся с работы действительно пораньше отец предложил сходить в кино, и Майкл с радостью согласился. Чувство подвоха, сопровождавшее его весь день, отступило. Мама осталась дома, сославшись на головную боль. Возвращаясь домой, Майкл мог с чистой совестью сказать, что этот день был лучшим с тех пор, как в жизни их семьи началась черная полоса. После кино они заглянули в парк аттракционов и задержались там даже несколько дольше, чем планировали. В лучах закатного солнца родной дом, черной громадой нависавший над дорогой, показался Майклу холодным и чужим. Ни в одном окне не горел свет. Зловеще поскрипывали старые качели. «Прям особняк с привидениями», — невесело подумал Майкл, выходя из машины. Голову вновь наполнили дурные предчувствия. — Не тормози, — весело похлопал его по плечу отец, проходя мимо, — мама наверняка уже нас заждалась. Входная дверь оказалась открыта. Майкл задержался в прихожей, сражаясь с никак не хотевшей отпускать его ногу кроссовкой. Отец тем временем уже успел надеть домашние тапочки и пройти в гостиную. Оттуда раздался слабый вскрик, а следом — деревянный голос отца: — Майкл, не входи сюда. Разумеется, он не послушал, метнувшись в гостиную как был, в одной кроссовке. Зрелище, открывшееся ему, сполна оправдало все дурные предчувствия. Мэри Афтон повесилась на перилах лестницы, ведущей на второй этаж. Ее ноги в белых носках не доставали до пола добрых полметра. Голова с высунутым языком свисала на бок, светлые волосы растрепались, словно в них свила гнездо диковинная птица. Она легко покачивалась из стороны в сторону, как маятник антикварных часов. Больше Майкл ничего заметить не успел. Опомнившийся отец заслонил его своим телом и вытолкал обратно в прихожую. — Я позвоню в полицию. Стой здесь, ладно? — устало произнес он, разом постарев еще на двадцать лет. — Может, нам ее снять? — голос Майкла дрожал. Он почувствовал, как в уголках глаз собираются слезы. Утренние опасения, что его отправят куда-то на остаток лета казались теперь по-детски смешными и наивными. — Нет нужды. Пусть этим займется полиция, — отец потоптался немного на месте, а затем прошел дальше в дом, к телефону. Вскоре он вернулся, шаркая ногами как столетний старик. Майкл сидел на крыльце, стянув, наконец, дурацкую кроссовку. Было холодно, но он не смел зайти в дом. Он давно не чувствовал себя таким беззащитным. Отец, тяжело вздохнув, опустился рядом. Над ними повисла удушающая пелена молчания. Майкл хотел ее нарушить, но не знал как. Спросить, почему она это сделала? Он сомневался, что отец знает ответ. Что они будут делать дальше? Но и этот вопрос казался сейчас крайне неуместным. К тому же, Майклу казалось, что стоит ему открыть рот, он разревется как девчонка. Но прежде, чем он решился что-то сказать, молчание прервал его отец: — Майкл? Можешь пообещать мне одну вещь? — Конечно, пап, — Майкл вытер кулаком все-таки выступившие на лице слезы. — Пообещай, что никогда так не поступишь, ладно? — Билл развернулся к нему лицом. Его глаза блестели от слез, а губы мелко подрагивали. — Я не переживу, если что-то случится еще и с тобой. — Обещаю, — пробормотал Майкл и буквально утонул в объятиях. Отец прижал его к себе так крепко, что Майку стало трудно дышать. — Пап… — Да? — он ослабил хватку. — Я люблю тебя. — И я тебя, Майкл.