***
Темнота. Он снова был в непроглядной темноте, словно на дне бездны, куда не доходил солнечный свет. Издалека раздался звук шагов, сопровождающийся стуком металлических накладок на набойках, и от этого звука Персиваль инстинктивно сжался. Он не раз и не два видел эти сапоги у своего лица, считая, что закрывать глаза — значит терять последние крохи достоинства. Звуки шагов из темноты приближаются, становясь все громче, молотом отдаваясь в ушах, и Персиваль знает, что сейчас почти ослепнет. Он всегда приносит с собой свет — неяркий, но этого хватает, чтобы глаза Персиваля, привыкшие к темноте, заслезились до рези. Он любит причинять боль даже в мелочах. Вспышка света… …Персиваль с приглушенным вскриком раскрыл глаза, судорожно комкая в кулаках пододеяльник и загнанно дыша, хватая воздух ртом. Он почувствовал, как на лбу выступил крупными каплями холодный пот, и несколько капель стекли по седому виску на подушку. Криденс спал очень чутко и почувствовал сразу, едва лишь Грейвс начал беспокойно шевелиться на постели, но сон давил на его веки такой свинцовой тяжестью, что проснулся окончательно он, только услышав не то стон, не то крик. — Тшшш, Персиваль, тише! Все хорошо, это был просто сон… — он дотянулся до руки Грейвса, крепко сжав его пальцы поверх одеяла, и аккуратно стер испарину со лба. — Это был кошмар, он не достанет тебя здесь. Криденс аккуратно придвинулся ближе, прижимаясь к горячему боку Персиваля, но обнять его так и не рискнул, не зная, что именно ему снилось, и не желая вызвать негативную реакцию. Он только задержал ладонь на голове, аккуратно зачесывая назад сбившиеся пряди. Чужие сильные, возвращающие в реальность прикосновения вывели из тревожного оцепенения, и Персиваль скосил взгляд вниз, глядя, как его стиснутый до белых костяшек кулак перехватили цепкие пальцы Криденса. Они же прошлись по лбу в следующее мгновение, зарываясь в волосы, приглаживая их. Персиваль повернул голову, глядя на Криденса: тот дремал, прикрыв глаза, и, прислушавшись к его спокойному мерному дыханию, Грейвс подстроился под его ритм и не заметил, как уснул сам. Шагов этой ночью было не слышно.Часть 2
4 августа 2017 г. в 07:38
Криденс с удовольствием завернулся в халат, наслаждаясь теплом и уютом. Халат был совершенно чистым, но все же носил на себе отпечаток чужого запаха, отчего казался еще теплее. Странная заинтересованность Персивалем, которую он сначала объяснял себе тем, что именно лицо Грейвса использовал Гриндевальд, не проходила, а только усиливалась. Рядом с ним не чувствовалось необходимости казаться сильным и уверенным, изображать какой-то ожидаемый образ. Можно было просто побыть собой, а это подкупало.
Пройдя за Грейвсом на кухню, Криденс огляделся и фыркнул, заметив знакомые чашки.
— Я удивлен, что ты живешь здесь, — произнес он, хотя с самого начала было ясно, что это так. — Разве этот дом не… навевает плохих воспоминаний?
— Следуя твоей логике, я и от своего отражения в зеркале шарахаться должен, — пожал плечами Персиваль. — Оно тоже навевает не самые лучшие воспоминания.
Он достал из шкафа с чарами стазиса жаркое и поставил сковороду на разгоревшийся очаг, подогревая. Через несколько минут по кухне уже плыл приятный аромат домашней еды.
— Куда бы я ни убежал, ни скрылся — то, что случилось, все равно останется со мной. Поэтому — какой прок? — Персиваль поставил полную тарелку перед Криденсом. — Он забрал мое лицо, но не здравый смысл. Пускай этот сервиз и не дарила пра-пра-пра-Грейвсу королева, здесь все равно много того, что мне по-прежнему дорого, это — часть меня.
Прежний Криденс тут же устыдился бы своего вопроса и сжался в комок, извиняясь. Сейчас же он только улыбнулся уголками губ и задумчиво рассмотрел доставшуюся ему вилку.
— А я вот шарахался, — легко признался он. — Первое время, точно. Не знаю, как бы я брился вслепую — просто бриться было нечем, и это меня спасло, я думаю.
Перевести разговор на другую тему и хотелось, и не хотелось одновременно. Это время, которое они провели порознь, справляясь каждый со своей болью и учась жить заново, словно сближало их.
Криденс подцепил кусочек мяса и отправил его в рот, вдумчиво прожевал. В последний раз он что-то ел чуть меньше суток назад, еще до того, как сел в поезд — точнее, пробрался в товарный вагон.
— Вкусно, — улыбнулся он.
— Спасибо, — Персиваль покосился на остатки еды, но отодвинул ее подальше.
В период течки он не мог заставить себя съесть ни кусочка еды, как бы соблазнительно она ни выглядела и ни пахла. К его собственному удивлению, подобная «диета» не выходила ему боком, голод в эти дни был только один, с пищей совершенно не связанный. Грейвс взял с буфета папиросы — пачки с ними были рассованы у него, казалось, по всему дому.
— Живя один, хочешь не хочешь — научишься сносно готовить, — он прикурил. — Посмотрел бы я на тебя с бородой, — хмыкнул Персиваль через пару затяжек. — А почему ты-то на себя не мог смотреть?
— Я… — Криденс снял кусочки жаркого с вилки и прожевал, даже не почувствовав вкуса. Он усмехнулся ломко, будто защищаясь, и покачал головой. Откровенничать не хотелось, но это было до странного необходимым, словно помогло бы облегчить застарелую боль. — Я вспомнил всех тех людей, кого убил в ту ночь. Постепенно, но я вспомнил их всех. Раньше такого не случалось. Практически не случалось, — поправил он и болезненно поморщился. — Я долго не мог принять, что я — то самое чудовище, принесшее не только разрушение, но и смерти. Мне казалось, что стоит увидеть собственное лицо — и оно расплывется в черном тумане. Я просто не сдержу эту силу, и все повторится снова. Это так глупо звучит сейчас…
— Да нет, не глупо, — пожал плечами Персиваль. Он прекрасно понимал посттравматическое состояние Криденса, как и то, что здраво в такой ситуации на себя посмотреть очень сложно. — Просто ты же сознаешь, что обскур — это всего лишь часть тебя, а не вся твоя сущность? Темные воспоминания, облеченные в чистую разрушительную энергию… К тому же ты его контролируешь, стало быть, и сам прекрасно понимаешь, пусть и подсознательно, что это правда.
Персиваль снял с пламени кипящую воду, заваривая чай.
— И, если смотреть на ситуацию с этой точки зрения, то почему ты не винишь тех, кто эту тьму в тебе поселил, или тех, кто ее всколыхнул? Зачем — себя?
— Я виню себя лишь за то, что не справился, — Криденс откинулся на стуле и прикрыл глаза, пытаясь не принимать защитную позу.
Все последнее время он избегал разговоров на эту тему. Случайные знакомые ничего о нем не знали, а изливать перед ними душу было бы глупо и опасно.
— Эта сила… как тебе объяснить? — он вздохнул, подбирая слова. — Помнишь, когда я только пришел, он расстелился по полу? Это потому, что я тебя почуял и старался сосредоточиться на том, чтобы сдержать инстинкты, а он как бы остался без присмотра. Когда я спокоен и уверен — я без особого труда им управляю, как рукой или ногой, но если слишком злюсь, напуган или… сильно хочу что-то получить, он может выбираться на свободу и старается исполнить мое желание в той форме, в какой он это понимает. Глупо было его бояться, потому что чем больше я боялся — тем хуже его контролировал.
Криденс замолчал, рассматривая стену. Он совершенно не был уверен, что смог понятно объяснить, но подобного опыта у него просто не было — раньше он даже не пробовал облечь в слова свои внутренние ощущения.
— Выходит, все, что остается — это контролировать эмоции и дисциплинировать разум? — протянул чашку горячего чая Криденсу Персиваль. — В принципе, не самый плохой исход. Мне интересно другое: как могли прохлопать обскура, живущего в Нью-Йорке не пять, не десять, а — ни больше, ни меньше — девятнадцать лет, при этом благополучно закрывая глаза на обострение отношений с немагами во всем мире, которое вызвал Гриндевальд. «Повода для беспокойства нет!» — передразнил он газетные заголовки полуторагодичной давности. — Иной раз мне кажется, что многим моим бывшим коллегам попадалась однажды на пути та тварь Скамандера, которая питается человеческими мозгами. Иного объяснения я найти не могу.
Криденс расхохотался, только сейчас поняв, как напряжен был до этого. Он обхватил чашку ладонями и поднял бровь.
— Я понимаю, что от еды тебя воротит, но пить-то надо, — заметил он и вздохнул. — Я и сам не понимаю, почему меня не обнаружили раньше. Может, дело в том, что масштабные разрушения начались незадолго до приезда Гриндевальда? Сейчас-то я понимаю, что из-за этого он, скорее всего, и приехал. Прежде срывы были относительно редки, и их списывали на природные условия или взрыв газа… Я видел в газетах, — пояснил он, делая глоток.
— После сильных побоев, в основном, да? — спросил Персиваль, чуть опасаясь, словно ступая на тонкий лед. — Но ты прав, он из-за этого и приехал. Отследить хаос в Судане и хаос в Нью-Йорке — две разные вещи, и, раз уж не успел туда, то… — протянул Грейвс, отпивая чай.
Как ни крути, Криденс был прав, пить — надо, хоть и не хотелось. Хотелось крепкого кофе, но, посмотрев за окно, он увидел, что плотные сумерки накрыли пригород, да и сам он за сегодняшний день порядком устал, что ни капли ни странно после того, что вытворял с ним Криденс. По телу гуляла приятная нега, и Грейвс чувствовал себя расслабленным и умиротворенным.
Кивнув, Криденс поднял глаза на Персиваля.
— Да, — подтвердил он, — чем старше я становился, тем неприятнее для матери были мои… — он запнулся, едва не выругавшись тем же словом, которое Мэри Лу использовала для обозначения, но поправился: — «особенности», и она била меня каждый раз, когда подозревала, что я кем-то слишком сильно интересуюсь. Хотела, видимо, натаскать, как собаку… Мне потом объяснили, что она просто не понимала ничего, поэтому злилась, сравнивая меня с собой.
Криденс прикусил губу, а потом открыто улыбнулся.
— Это все в прошлом. Не бойся, что заденешь меня случайным вопросом. Если бы я не отпустил это — сейчас бы здесь с тобой не разговаривал.
— Твоя ма-туш-ка… — проскрипел Персиваль, глотнув чая, — прекрасная была женщина, ничего не скажешь. Мне, напротив, «повезло», — очертил он кавычки в воздухе пальцами, — родиться в абсолютно исторически-традиционной семье, я бы даже сказал, патриархальной: отец — альфа, мать — омега. Можешь представить, какова была радость отца, когда родился я, учитывая, что больше детей у них не было?
Персиваль усмехнулся и, обхватив пальцами кружку, откинулся на спинку.
— Я же до первой течки думал, что я бета, помня его увещевания. Пока совсем невмоготу не стало. Неплохо так ошибался, да?
Грейвс вернул Криденсу открытый взгляд:
— И да, насчет вопросов… Тебя это тоже касается.
— И я этим воспользуюсь, не сомневайся, — пообещал Криденс и с тихим стуком опустил чашку на стол. — Веришь, до меня только начало доходить, что ты — омега — кажется, не последнюю должность занимал в вашем правительстве… ммм… Конгрессе, да? Это ты такой уникальный, или у волшебников проще с этим?
Это всегда было для Криденса священной истиной: омеги — тихие, сидящие дома инкубаторы, а альфы — сильные, красивые и умные, они занимают ведущие должности и вообще добиваются всяческих успехов. Только их животная наклонность — трахать все, что подвернется — портит их. Это надежно вбила в него приемная мать, которая, скорее всего, и взяла из приюта именно его, чтобы натаскать на «ведущую должность» и решить свои сектантские проблемы. Реальная жизнь оказалась совершенно иной, и поэтому Криденса всегда живо интересовало все, что выходило за пределы внушенных ему рамок.
— Не знаю насчет уникальности, да и за других сказать не могу, но я всегда хотел чего-то большего, чем существовать от течки до течки, — усмехнулся Персиваль. — Может быть, дело во мне, может быть — в желании что-то доказать себе или другим… Сложно сказать… — пожал он плечами.
— А так — да, — после короткой паузы пояснил Грейвс, — в Конгрессе если и работали омеги, то на рядовых должностях, и сменяли они друг друга чаще, чем хотелось бы. Основной костяк средних служащих — беты, а руководители — практически все альфы. И мне мое отличие после событий прошлой зимы, разумеется, припомнили. Конечно, я же за международным террористом по зову матки побежал, не иначе, я же не головой, а маткой думаю, — тихо рассмеялся он.
— Чем ты им так помешал, что даже проверять это никто не стал? — невольно вырвалось у Криденса.
Он помнил, что Персиваль обмолвился о своем практически полном затворничестве, и даже отметил это каким-то своим промежуточным выводом, но, похоже, все обстояло гораздо серьезнее, чем он предполагал.
— Они же не могут настолько не дружить с головой, чтобы считать за… за что, кстати? за измену? То, что ты с ним спал? Прости за комментарии, но не думаю, что у тебя был выбор.
— Ты прав, выбора у меня особо не было. Только вот за измену считается сам факт нахождения в плену, а ублюдок Гриндевальда стал подтверждением моей, якобы, к нему лояльности, — фыркнул Грейвс. — Своего рода отягчающее обстоятельство. Причина считать меня…
Грейвс осекся на полуслове, поняв, что он только что сказал, и замолчал, переведя взгляд на часы, слегка дрожащими пальцами вытаскивая из пачки новую сигарету. Он уже успел проклясть свой приступ откровенности, обычно не свойственной ему.
Кружка на столе мгновенно покрылась сетью черных трещин, не разлетаясь на кусочки только каким-то чудом. Криденс и сам бы сейчас не сказал, на кого злится, но внутри словно сжалась пружина, готовая распрямиться в любой момент.
— Продолжай, — слишком спокойным голосом произнес он, а на границе сознания билась мысль, что в доме детей точно нет.
— Причина считать меня предателем, якобы это — подтверждение моей истинной лояльности, — нарочито безразлично пожал плечами Грейвс и удивленно посмотрел на чашку. — Ты чего?
Криденс, в свою очередь, посмотрел на покрытый трещинами керамический бок.
— Я хочу узнать, чем эта история закончилась, — ответил он.
Он мог бы и надавить, заставить Персиваля все рассказать, но понимал, что тому неприятно такое вспоминать. Холодный ком гнева сворачивался в душе и мог выплеснуться новыми разрушениями — но пока Криденс сдерживал себя. Слова Грейвса всколыхнули в нем что-то болезненное и, казалось, забытое.
— Что ты сделал?
— Предотвратил… ошибку, — слова давались Грейвсу с трудом.
Персиваль видел, как напряжен Криденс, и понял — сейчас, узнав полную картину произошедшего, он тоже станет презирать Грейвса за сделанное… Но молчать… раз уж пошел такой разговор, молчать, видит Мерлин, Персиваль не собирался. Как и не считал себя виновным по совести, будучи виновным по закону.
— Я не позволил ему появиться на свет, — выдохнул он разом.
Чашка все же разлетелась, брызнув осколками во все стороны, а Криденс резко поднялся и, рывком притянув Персиваля к себе, уткнулся носом в основание его шеи, крепко обнимая. Кажется, перевернулась пара стульев, что-то разбилось — часть силы обскура все же вырвалась, но злости больше не было, так что опасности это не представляло.
— Я тебя не поощряю, — как-то сдавленно проговорил Криденс, — но и осуждать не стану. Я не тот, кто имеет на это какое-то моральное право. И отворачиваться от тебя за сделанное тоже не собираюсь…
Только теперь Криденс мог в полной мере понять причину своей злости: он будто бы поставил себя на место этого ребенка, не нужного никому. Будучи альфой, да еще и с магическими способностями, он мог только догадываться, кем были его родители, и почему они бросили его сразу после рождения в немагическом приюте. Его, принадлежавшего к другому миру! Сколько раз за эти годы он страстно мечтал умереть или не рождаться вовсе!
А Персиваль… он сделал выбор, взял на себя ответственность, и на его совести хотя бы нет еще одной загубленной жизни.
Персиваль растерянно стоял, уронив руки плетьми вдоль туловища, не понимая, что происходит — в ушах стоял странный шум. Когда он все же ощутил, как Криденс судорожно прижимает его к себе, бормоча в шею те слова, которые он когда-то хотел услышать хоть от одного человека из своего окружения, Грейвс почувствовал, что в груди у него тоскливо потянуло. Он пару раз сморгнул, не дав непрошеным слезам пролиться, и вместо этого обхватил Криденса, ответно сжав его в объятиях.
Он ощутил враз, как смертельно устал за этот день, особенно за сумасшедший вечер, опустошивший его досуха, в который за несколько часов произошло столько, сколько с ним не происходило почти за весь прошедший год. Но эта усталость была вовсе не в тягость.
— Я так хочу спать, — тихо шепнул Персиваль на ухо Криденсу, сглотнув ком в горле. — Ты со мной, или займешь одну из свободных спален?
— С тобой, — просто ответил Криденс, не сразу размыкая объятия. Не сказать, что у него на душе было хорошо и спокойно, но не оставляло ощущение правильности и даже какой-то нужности происходящего. Поэтому он позволил себя увести, мельком глянув на учиненный бардак, и притянул Персиваля обратно к себе, как только они легли, потом невесомо ткнулся ему в висок, ощущая ауру какой-то облегченной усталости, и провалился в сон.