***
Войдя в дом, Хиляль и Азизе почувствовали, что атмосфера в доме изменилась. Сложно было определить с точностью, в чем была причина подобных изменений: все вещи оставались на своих местах, двери и окна закрыты, только свечи были зажжены по всему дому, что в условиях войны было чрезвычайным транжирством. Из дальней комнаты доносился скрип половиц и женский голос: — ... тень нависла над ним, бойся человека с чужой судьбой. Чёрный этот человек, живет не своей жизнью и заберёт ещё одну. Лишь любящее сердце способно распознать в этой тьме дорогу, — старуха обернулась к двум женщинам, зашедшим в комнату. Азизе и Хиляль замерли на месте, боясь пошевелиться под пронзительным взглядом гадалки: —Не бойся сойти и снова возвратиться на путь, который избрала, бойся не сделать ни одного шага на нем, — взгляд гадалки скользнул на Хиляль, от чего у той пошли мурашки, — огонь души может согреть юное сердце, но может испепелить его и всё вокруг. Найдёшь способ владеть им, найдёшь способ владеть целым миром. За сим старуха развернулась к Йылдыз, которая, оказывается, сидела все это время в дальнем углу комнаты с видом совершенно отрешённым, попрощалась с девушкой, задула свечи и наскоро собирав свои нехитрые пожитки вышла из комнаты. Мать с дочерью, потрясённые услышанным не меньше, чем сестра, молча расступились, чтобы дать пройти гостье, затем перевели взгляд на Йылдыз. Девушка уже успела прочитать в глазах матери немой вопрос :" Ne demek bu? Что это все значит?" и подбирала слова, но их немой разговор прервала Хиляль: — Сестра, о чем она говорила? Ты позвала ее, чтобы узнать о судьбе нашего брата? — Да. Это...это Элени. То есть, она предложила. Говорят, ее предсказания обладают удивительной точностью. — Дочка, когда ты ее позвала? Разве я не предупреждала тебя, не просила быть осторожнее? Пускать ночью незнакомых людей...Тебе следовало предупредить меня. — Мне необходимо было узнать, что с нашим Али Кемалем. Я не нашла вас, искала по всей больнице, но мне сказали, что вы ушли. — Что сказала гадалка? — снова вмешалась Хиляль. Если о судьбе брата девушка знала уже несколько часов, то ей не терпелось узнать, не сказала ли гадалка что-нибудь о Леоне. Хиляль верно рассудила, ее сестра, все ещё питавшая чувства к теймену, не могла не спросить об этом. Да только скажет ли она ей? Да и как сделать так, чтобы мама не заподозрила ее явного интереса? К счастью, дилемма сама собой разрешалась, стоило только Азизе вступить в разговор: — О чем рассказала тебе гадалка? То, что мы слышали про смерть, что это значит? — женщина задала вопрос, который волновал ее больше остального. Слова старой гадалки запали ей в душу, ведь именно сейчас рядом с Джевдетом появился этот странный тип, Ибрагим. Чёрные как смоль волосы, густые брови и ресницы, карие глаза, тёмная одежда, капюшон - весь его внешний вид вызывал теперь у медсестры тревогу. Да ещё это пророчество. "Живет не своей жизнью, заберёт чужую." Может в контексте предсказания эта фраза обретёт иной смысл? Может он тоже шпион? Азизе, ошибившись раз, боялась повторить ту же ошибку вновь. Йылдыз вдруг встрепенулась, голос ее зазвучал чуть живее и радостнее: — Они живы! Она сказала, что видит, как их ноги ступают по чужой земле, — и, помолчав, будто решая, добавлять ли к уже сказанному следующую фразу или нет, Йылдыз продолжила,— она видела как с каждым новым шагом эта земля будет становиться для беглеца все роднее, а желание остаться там все сильнее. Мама, если вдруг... вдруг так случится, что Али Кемаль захочет остаться там, мы сможем приехать к нему? Я скучаю по нашему брату. — Ох, моя доченька, мой птенчик, — Азизе села рядом и обняла девушку, — разумеется, мы поедем. Но не сейчас. Надо дать время Али Кемалю, ему надо привыкнуть к новой жизни, самому сделать выбор. Я уверена, как только он будет готов, он сам нас позовёт, а может быть и приедет навестить нас. Хиляль устроилась рядом с двумя женщинами на диване, положила голову на плечо матери. Вот так, крепко обнимая друг друга, каждая погрузилась в собственные мысли и мечты. Йылдыз думала о том, как выглядит новый дом Али Кемаля, как он с недоверием относится ко всем попыткам своих новоиспечённых родственников наладить с ним отношения. Она представляла, какими глазами будут смотреть на него сверстницы, и как он будет хранить верность ей одной, и обязательно позовёт ее к себе. Азизе строила планы о том, кем мог быть Ибрагим, что ему может быть нужно от Джевдета и молилась о скорейшем выздоровлении возлюбленного. Одно она могла сказать с точностью - она совершенно запуталась, не знала, кому можно доверять, а кому нельзя. Не знала, откуда стоит ждать поддержки, а где надеяться нет смысла. Она думала о предсказании. "Разве избирала я путь? — спросила сама себя Азизе, — мой путь – путь Джевдета. Да и разве может человек знать, какую судьбу он выбирает, сочетаясь браком. Джевдет решил нашу судьбу за нас двоих, решил выбрать Родину, и теперь я не оставлю его на этом пути. Какая это по счёту смерть? Сколько это может продолжаться? Все, о чем я прошу Аллаха - это снова обрести своего мужа, снова знать, что его плечо всегда рядом, что бы ни случилось, знать, что я не одна в этом мире." Хиляль же окинула взглядом комнату. По какой-то неведомой ей самой причине комната показалось совсем чужой. Неживой. Неизвестной ей. Пустота от отсутствия Леона в городе и временно в ее жизни заполнила каждый уголок сердца юной девушки. И сколько бы ни были потери уже давно знакомым чувством для Хиляль, привыкнуть к этому оказалось совершенно невозможно. И каждая потеря любимого мужчины, будь то отец или Леон, отдавалась особенной острой болью в сердце. Однако слова гадалки, наконец, дали ей ответы на вопросы, мучившие ее уже несколько дней, и подсказали нужные слова для письма лейтенанту. Эта ночь станет ночью откровений двоих влюблённых.***
Турция в 1920 году в политическом плане представляла из себя зрелище мало радостное. Удивительно, как трагические события и судьбоносные неудачи и просчеты правительства могут проявить истинный характер нации, ее волю к самоопределению, ее чувство справедливости, ее понимание любви и жертвенности во имя родины. Вековая мудрость о том, что трудные времена рождают великих людей, оживает на страницах истории этой восточной страны. Согласно Мудросскому перемирию, страна, принадлежавшая к лагерю побеждённых, была вынуждена принять унизительные условия мирного договора. Душа страны - Константинополь - оказалась лишена своего статуса и, фактически, отдана на растерзание завоевателям, которые в полной мере пользовались всеми выгодами, вытекающими из режима оккупации. Город, управляемый военной администрацией стран Антанты, оказался раздираемым между тремя зонами оккупации, в каждой из которых страна "хозяин" устанавливала свои порядки и чинила свои преграды жителям города. Старый город отдали на откуп французам, Кадыкёй - итальянцам, район с Галатском башней остался за британцами. Город оказался буквально набит иностранными важными чиновниками с их жёнами, детьми и остальной многочисленной свитой. Надо сказать, что дело обстояло подобным образом на территории всей страны, далеко за пределами Константинополя. Все военные корабли были переданы в иностранные флоты, морские линии контролировались союзными войсками победителя. И хотя политики заверяли население страны, что у них нет цели поставить Турцию под свой контроль, лишить ее последних остатков государственности, было очевидно, что в существующем виде империи уже не бывать. И что ждёт ее лишь печальная судьба раздела на колонии и управляемые территории под протекторатом более сильных стран. Ибрагим волею судьбы оказался в самой гуще событий. Мог ли маленький мальчик, каким он был, казалось, ещё совсем недавно, вообразить, как он, молодой образованный юноша, будет теперь вести светскую беседу с генералом армии Франше д'Эспере на беглом французском, распивая ранним утром в кафе чашечку свежего чая и обсуждая будущие отношения Франции и Турции? Даже если бы кто-нибудь ему это и рассказал, он ни за что бы не поверил. И тем не менее, вот он, в начищенных модных кожаных ботинках, костюме тройке, с котелком в руках, поспешным шагом идёт в сторону одной из маленьких кофеен в Старом городе, где этим майским утром 1920 года у него назначена встреча с главнокомандующим французской армии. Вы спросите, что может связывать этих двоих? С удовольствием отвечу вам, дорогой читатель. Отец нашего Ибрагима, как и многие родители, стремился дать своему сыну лучшее образование. А потому молодого юношу из школы Шемси Эфенди послали прямиком на обучение в Европу, где вот уже в течение нескольких лет он изучает медицину в одном из самых престижных учебных заведений Парижа. Профессия врача, по мнению его отца, совмещала в себе сразу несколько преимуществ: общественная польза, почёт и уважение, а главное - удаленность от закулисных нечестных игр мировой политики, неприкосновенность, полагавшаяся медицинскому персоналу, и подзащитность их статуса международными конвенциями. Какого ещё более выигрышного места можно желать для собственного ребёнка? И все же, случается, что планы отцов и детей существенно расходятся. Как послушный сын Ибрагим ступил на путь изучения медицины без особой страсти, но и без чрезвычайного отвращения к этой профессии. И тем не менее, в мире, где идёт мировая война, трудно оставаться совсем вдалеке от политики, а потому, молодая горячая кровь занесла молодого человека, учившегося вместе с Мустафой Кемалем в одной школе и являющегося его большим другом детства, в это опасное шпионское задание. Всем было известно, что готовилось подписание Севрского мирного договора, однако его условия вызывали в обществе большие споры. Всеми силами турецкие националисты пытались если не добиться срыва по подписания, то хотя бы вызнать условия мира и найти способ дискредитировать договор в глазах населения. Стремление сделать все, чтобы подорвать нынешнюю власть и авторитет султана Мехмета VI, порой приобретало причудливые формы, а порой требовало и откровенно жестоких мер. Но разговор двух мужчин за устроенней чашкой чая сегодня принял решительно мирный тон, ведь обсуждение ушло в сторону вопроса поставок медикаментов в городские больницы, которые курировали французские оккупационные власти. — Que voulez vous de moi, mon ami? Друг мой, чего вы хотите от меня? Вы знаете, как хорошо наше правительство относится к турецкому народу, но оно не может больше позволить себе выступать в качестве донора. Мы несём огромные потери на своих фронтах, наши союзники втягивают нас в водоворот иных событий, падение Германии, советская власть, гражданственностей войны и резолюции. Мы обескровлены также как и вы... — Я понимаю вашу позицию, но прислушайтесь к голосу здравого смысла. Ещё пара месяцев и местное недовольство народа текущей ситуацией может вылиться в широкомасштабные протестные движения. Вы видите примеры повсюду,не закрывайте на них глаза. — Примеры? Движение суфражисток? Это несерьёзно. А виной всему прежде всего недостаток образования. Скажу вам по секрету, когда будет заключён окончательный мир, ситуация изменится в корне. Вот вы, например, разумеется знаете хотя бы одну из тех знаменитых листовок Халита Икбаля? Могу поспорить, что сейчас любой встречный нам сейчас на улице ребёнок не сможет даже строки процитировать. —Господин д’Эспере, простите мне мою дерзость, но позволю себе не согласиться здесь с вами. Этот народ движим подлинным патриотизмом. Я уверен, что даже не умеющие читать хранят эти слова в каждом вздохе, который делают. Готов спорить на что угодно, что вон тот мальчик, который чистит ботинок нашему майору, знает наизусть любую листовку. — Вы так наивны, мой молодой друг... впрочем, давайте поспорим. Скажем, проигравший устаивает званый ужин. Мы так давно знакомы, однако ещё ни разу не являли свету нашу давнюю дружбу со времён вашего обучения. Мужчины пожали друг другу руки, и, пряча улыбку за пышными усами, Франсу д’Эспере поднялся из-за столика и направился к мальчику. Ибрагим, указав официанту не уносить чашки и подождать их скорого возвращения, припустил шагу в сторону генерала. — Buyrun, efendim, слушаю вас, господин, — мигом ответил маленький мальчик. — Скажи мне, знаешь ли ты кто такой Халит Икбаль? — начал из далека генерал. — Elbette! Конечно! Кто его не знает? — И ты можешь наизусть рассказать его произведения? — уверенность генерала пошатнулась, но он решил не отступать и не подавать виду. Мальчик поднёс руку к груди, туда где находится нагрудный карман его пиджака и где, по всей видимости, лежал какой-то плотный свёрток. Флаг? — подумалось Ибрагиму. И с гордым видом начал декламировать: — Твои сыновья на Кавказских горах превратились в камень от мороза, но они не склонились! Сколько ещё ты будешь склоняться? В Суэцком канале, в Аравии от жары и без воды у них дыхание остановилось, лёгкие высохли, но они не склонились! Сколько ещё ты будешь склоняться? На этом месте мальчуган запнулся, слова никак не хотели вспоминаться дальше: Ты уже склонился, насколько мог... Но раз уж склонился, даже не вздумай подниматься, не взяв свой флаг с пыльной земли! Он поднял на двух господ глаза полные счастья и гордости: — Вот! Ещё недавно вышла новая листовка, но пока я не успел ее увидеть. Брат Мустафа обещал мне прочитать ее вслух. Вы не желаете почистить обувь, господин? Генерал замялся, но, желая отблагодарить ребёнка, сунул ему золотую монету, по-отечески потрепал его по голове и вернулся за столик. Ибрагим в свою очередь добавил: — Aferin! Молодец! Благодаря таким мужчинам наша страна не будет знать бед и несчастий,— затем довольный осуществлением своего тактического плана направился за генералом. — Да, друг мой,— усмехнулся д’Эспере,— il m’a piégé! Провёл он меня! Ибрагим пожал плечами и ждал второй части разговора. Выигрыш несомненно был тщательно разыгран, ведь для выполнения задания ему надъедало проникнуть в высшие круги общества, к тем, кто занимался разработкой проекта мирного договора. Но кто поверит молодому прохвосту, если только за ним не будет стоять весомой фигуры? — Пари есть пари. И раз я обещал, не быть мне «Совершенно безнадежным и отчаянным франком», если не приглашу вас на званый вечер в моей доме на следующей неделе. И мой вам отеческий совет, приходите туда с очаровательной спутницей. Иначе на вас будут обращены взгляды сверх меры... со стороны заскучавших жён министров и послов, желающих сыскать своим дочерям выгодные партии. — Нижайше благодарю вас и за приглашение, и за совет. — De rien. Не стоит благодарности. Новое общество будет вам полезно. Затем разговор плавно перешёл к обсуждению очередных неудач командования на фронтах, политике левых и правых и прочим наискучшейшим вещам, что наши герои провели в кафе добрую половину утра и в конце концов все же разошлись по своим рабочим местам. Ибрагим уже знал, кого он пригласит на этот шикарный вечер. Осталось лишь добиться согласия так внезапно полюбившейся его сердцу молодой турчанки.***
Хиляль распрощалась с матерью и сестрой и отправилась в свою комнату. Нет, конечно, она рада, что Леон вернулся домой, что он живой, что у него появился шанс вернуться к нормальной мирной жизни, что он нашёл брата в конце концов! Кому она врет?! Она ужасно скучает и желает вновь его обнять, уткнуться носом в мужскую грудь, заглянуть в глаза, полные любви. Представив Леона в греческом доме, Хиляль вдруг ощутила непонятное ей чувство: что это было? Мгновенный,едва заметный укол ревности, ведь на родной земле он будет окружён молодыми девушками, которые не преминут шансом завоевать сердце неженатого офицера с блестящим карьерным будущим. Имела ли она право до сих пор рассчитывать на его верность? Он не был ей ни мужем, ни даже помолвленным с ней. Но его слова зародили в ней надежду. В его обещания хотелось верить. Ne zaman gökyüzüne baksan ve bir hilal görsen benim ona baktığımı ve seni düşündüğümü bileceksin. Девушка посмотрела на небо в надежде увидеть луну. Все, как назло, оказалось затянуто облаками. И Хиляль, предпочитавшая излагать свои мысли на бумаге, наконец, почувствовала вдохновение, к ней пришли слова, которые она обязательно должна сказать Леону. Когда она села на стул, к ее нескончаемому удивлению, заметила, что на письменном столе творился полный беспорядок. Она мельком проверила все бумаги на предмет пропажи. Ничего не украли, несколько книг были передвинуты с их привычного места. Девушка коснулась пальцами груды свитков со своими черновыми записями как вдруг ей на колени выпало запечатанное письмо. Сердце пропустило удар, дыхание остановилось. Даже не видя подписи, она уже знала, она чувствовала, что это письмо от него. Машинально оглянувшись по сторонам Хиляль прижала письмо к сердцу так крепко, будто это была самая большая драгоценность в ее жизни (а ведь так оно и было!), и поторопилась выйти из дома и найти уединенный уголок, чтобы прочитать послание. Девушка буквально летела по воздуху, не чувствуя земли под ногами. Единственное место, которому она могла доверить это важное ответственное дело оказалась типография. Лампа мерцала в полумраке, практически не освещая пустынного здания. Но этого света вполне хватало, чтобы прочитать письмо. Девушка надломила печать и развернула листок. Пахло чернилами и чем-то ещё, едва уловимо. Моя Хиляль, ты изменила меня. Ворвавшись так стремительно в мою жизнь ты внесла в неё краски, новый смысл. Я обрёл свою родину. Бывает ли у человека две родины? Бывает ли их больше? То ли место, где ты родился, считается родиной или то, где ты нашёл любовь? Может ли человек обрести родину лишь спустя годы, после того как его душа пришла в это мир? Оживает ли душа вместе не с первым криком младенца, а с первым ударом сердца во имя любви? С первым прикосновением к любимой? С первым поцелуем? Я вернулся в Грецию. В те края, где я рос, но я их не узнаю, Хиляль. Говорят, будто мы возвращаемся в определённые места и не узнаем их не потому что изменились они, а потому что изменились мы. Хиляль, я будто иностранец в своей собственной стране. Мне чужды ее нравы, мне чужды люди. Я стараюсь найти в людях тот же огонь, что горит в тебе,но не нахожу. Я тону, будто в глубоких водах, среди сотни лиц, меня окружающих, и как терпящий бедствие корабль ищу надёжный берег для пристанища. Эй любимая, позволь мне ещё раз найти покой вблизи берегов твоей страны. Утонуть в глубине твоих глаз цвета Босфора. Ты мой Стамбул, ты мой Измир, ты моя непокоренная гордая Смирна. Твой голос владеет мной ночью. Ты мой полумесяц, ты спутник моих ночей. Даже когда тучи закрывают ночное небо свет месяца проникает в мою комнату, в мою душу. Он напевает на турецком свою колыбельную, тихо и нежно погружая меня в детство. И в этом сладостном сне моя душа устремляется к твоей. Я хочу услышать шум моря, всплески волн, омывающих ту скалу под деревом, что стала для меня раем на земле. Вдохнуть запах того леса, равного которому нет больше на целом свете. Услышать пение птиц, подобное которому услышишь лишь в райских садах. Почувствовать мягкость твоих волос на своей ладони. Ты мой шёлк, ты все богатства этого мира, ты моя роза, моя душа, моя любовь. Я не жалею, что мне пришлось тебя отпустить. Но лишь понял, как сильны мои чувства к тебе. Благодаря разлуке я узнал эту боль, огонь тоски сжигает меня изнутри. Какой контраст с тем спокойствием и умиротворённостью, которая царит здесь вокруг меня! Если Смирне когда-либо и доведётся оказаться под полной оккупацией, я верю, что она сможет остаться самой собой и не позволит этому миру изменить ее. P.S. Надеюсь, ты уже довольно тщательно обследовала то место, на котором стоишь в эту минуту. Скажи мне, прав ли я, утверждая, что ты сейчас в типографии?