Из столетия в столетие

Годрик Гриффиндор был прославленным мужем: смелый воин, искусный маг, верный друг и далее, и далее. Но многие замечали — да и сам Годрик не отрицал — что терпение не входило в список его многочисленных добродетелей. Не то чтобы это сильно ему мешало; разве что Салазар, бывало, упрекал, но кто там слушал этого змееуста!.. Впрочем, и у Гриффиндора наступил тот период, когда он пожалел об умении ожидать. Правда, это случилось на четвёртом столетии жизни — но тут уже винить стоит того самого змееуста Слизерина и его навязчивую идею стать бессмертным (и загрести под эту гребёнку своих лучших друзей). Годрик до сих пор не мог простить зельевару подобный поступок. И чёрт с ним, с бессмертием, воин ничего не терял — но тот факт, что в его судьбу вмешались без его позволения, неимоверно раздражал! Даже спустя столько времени, вспоминая о Рождестве 975-го года, когда Салазар опоил их своим варевом, Гриффиндору хотелось вернуться в то время, выбросить к чертям собачьим кубок и придушить бывшего друга. Но, увы, путешествия во времени были за гранью возможностей Годрика — только проживать из года в год, сменяя столетие за столетием. Однако, возвращаясь к терпению… Горячее полуденное солнце Италии безжалостно палило всё живое, заставляя страдать всех: растения, животных, людей. И тем более было плохо толпе, собравшейся на площади перед основными воротами Флоренции — и среди этих несчастных был сам Гриффиндор, который уже проклинал и солнце, и себя, и чумной город. Какого черта его понесло в Италию? Нет бы отправиться на Север, к гордым закалённым воинам Скандинавии! Мужчина, удерживая поводья нервно перебирающего копытами коня, поднял голову на выдохе, щуря зелёные глаза на бесконечное небо цвета бирюзы. О, как равнодушно оно смотрело на грешную землю… Это был 1348 год, и вся Европа задыхалась в стальных тисках бубонной чумы, которая костлявыми руками собирала свой кровавый урожай. Крупные города, охваченные заразой, были закрыты для въезда и выезда — тяжелые ворота, окованные железом, были крепко заперты до тех пор, пока эпидемия не уляжется, а стража круглосуточно бдила, не пропуская никого. Даже за деньги невозможно было выбраться — но у Годрика их и не было, а посему этот вопрос его мало интересовал. А вот то, что город был накрыт антитрансгрессионым куполом — злило; видимо, волшебники, работающие на хозяев города, не зря ели свой хлеб. Шёл уже пятый день, как Гриффиндор пытался выбраться из Флоренции, в которой жил последние полгода, и пятый час бдения под воротами. Солнце уже сильно напекло ему голову — тем более, что любимая шляпа так и осталась в Хогвартсе — в животе навязчиво бурчало, а в карманах ещё завалялась пара монет, которые знакомый трактирщик радостно заберет, принимая назад неудачливого постояльца. Развернув верную скотину, уроженицу этих мест, Годрик начал выбираться из толпы, попеременно крича, чтобы его пропустили, и ругаясь с недовольными. К знакомому постоялому двору Гриффиндор подъехал совсем злой: душная, зловонная жара, постоянная неудача, голод, в конце концов! Хотелось скорее запереться в своём номере — уже пятый день отделаться не мог — вместе с хорошим обедом; а после и ванну можно было бы принять. С помощью магии, конечно, чему в своё время научила и приучила Ровена, когда они вчетвером жили в замке её деда (чёрт, как давно это было). Ещё в обеденном зале, где находилась и касса хозяина помещения, Годрик почуял неладное. С Антонио — располневшим, смешливым хозяином в сальном фартуке поверх одежды — разговаривал мужчина, незнакомый зеленоглазому магу. Здесь, по крайней мере, он видел его впервые. Вместе с тем, кошачий нюх (удобно быть анимагом) улавливал смутно знакомый запах… — Антонио, ни черта у меня не вышло — опять! Давай ключ, и обед, как обычно! — Гриффиндор широким шагом зашёл внутрь и бахнул кулаком по деревянной стойке, привлекая к себе внимание. Трактирщик повернулся с виноватой миной, а черноволосый мужчина в зелёном плаще вздрогнул, как будто вслушиваясь в раскатистый бас… — О, уважаемый синьор, я так верил в Вашу сегодняшнюю удачу, что Вы сможете покинуть наш несчастный, проклятый Господом Богом город, что уже сдал ту комнату этому уважаемому господину… Антонио продолжал соловьём разливаться, промокая лысину платком, а вот новый постоялец медленно развернулся лицом к Годрику. Чёрные курчавые волосы, надменный профиль, серые глаза, зелёные с серебром одежды — Салазар Слизерин собственной персоной, не изменившийся за эти четыреста лет. — Ты!.. — Человеческий голос чуть не перешёл в львиный рык; Гриффиндор был зол до чёртиков, и появление предателя лишь больше распалило гнев мужчины, и так несдержанного. — Гриффиндор. — Голос змееуста был сух и холоден: казалось, что он не приветствовал, а констатировал факт. Собственно, так оно и было — никто не был рад этой встрече, кроме… — О, синьоры, так Вы знаете друг друга! Какая чудесная новость, ведь мы сможем договориться… — трактирщик, казалось бы, не обратил внимание на более, чем просто кислые мины мужчин. От одного просто несло жаром гнева, другой был подобно сковывающему льду — время совсем их не изменило. — Верни. Мою. Комнату. Сукин ты сын! — начав тихо, но угрожающе, в конце Годрик взревел, не изменяя своим привычкам. Салазар поморщился, кончиками пальцев прикрыв слуховое отверстие: — Гриффиндор, я тебя прошу, не испытывай мои уши своим рёвом — я только забыл, что это такое. И не стоит называть человека «сукиным сыном», если ты хочешь получить от него что-нибудь. Сколько раз тебе это говорить? — изначально утомлённо прикрыв глаза, под конец речи Слизерин их открыл. Зрачки сузились, во взгляде мелькнула калёная сталь — мужчина был на грани ярости. Сколько можно упрекать его прошлыми ошибками и судить о нём только по бывшим поступкам?.. — Антонио. Ты же не хочешь, чтобы этот дом вспыхнул ночью при непонятных обстоятельствах? — Гриффиндор резко переключился на хозяина заведения, как будто бы забыв о зельеваре напротив. — Что Вы, синьор… В нём вся моя жизнь… Как же так-то… — улыбка сползла с лица мужчины, и он даже побледнел. Антонио давно догадывался, что шумный англичанин с каштановой бородой — чародей; теперь же, после этой угрозы, догадки подтвердились. Атмосфера всё более накалялась — бедный итальянец действительно был зажат меж двух огней, что горели уже не одно столетие. Ситуация разрешилась внезапно, вместе с приходом Марии, старшей дочери трактирщика: спокойная от рождения, после смерти мужа и годовалого сына от проклятой болезни, она стала абсолютно равнодушная ко всему, что её окружало, и работала у отца скорее по инерции. — Господа, что тут происходит? Уж скоро час сиесты, а у нас такие крики разносятся, будто сами черти вылезли из Преисподней на грешную землю. — Её безэмоциональный взгляд подействовал остужающе на горячие головы бывших друзей; оба замолкли, слегка пристыженные, лишь поджав губы в недовольном жесте. — Ах, Мари, рассуди, как поступить, — Антонио, обрадовавшись появлению дочери, женщины рассудительной и не робевшей, должно быть, даже перед королями, быстро заговорил на местном певучем наречии, — синьор Гриффиндор уже добрые полгода квартируется у нас, но сегодня он съехал, и пока этот милостивый сударь отсутствовал, к нам пришёл его благороднейший друг, синьор Слизерин, который пожелал снять последнюю комнату — как раз ту, где жил синьор Гриффиндор. Но пришёл синьор Гриффиндор, и он хочет опять занять её, но я ведь уже принял деньги синьора Слизерина! Женщина, полуприкрыв глаза, внимательно слушала отца, перекрестив пальцы опущенных рук; как только тирада Антонио подошла к концу, она опять подняла потухший взгляд на двоих магов. — Отец, ты сказал, что они являются друзьями… — Ни черта мы не друзья! — Гриффиндор вскинул голову, возмущённый, что предателя приписывают к его близким людям. — …ну, значит, как минимум знакомыми. Комната большая, кровати там две, и вы вполне спокойно можете занять её вдвоём, господа. И Салазар, и Годрик уже начали набирать воздух, чтобы ответить дерзкой женщине, что они думают про её дурацкую затею, как Мария подняла руку ладонью вверх, останавливая мужчин. — Синьоры, вы в безвыходном положении. У нас это последняя комната, и на целый квартал вокруг всё точно так же забито. Дальше идут зараженные районы, и там никто вас не примет, а то и просто не пустят. Можно, конечно, поискать и дальше, — она кивнула головой, — но там с вас сдерут втридорога. А посему — прошу вас прекратить кричать и заселиться уже, — не дожидаясь ответа, женщина развернулась и ушла обратно — на кухню, где уже готовился ужин. — А, чёрт с вами, — сплюнул мечник, — мне ничего другого не остаётся, — с этими словами он выложил на прилавок половину необходимой суммы, но перепуганный Антонио даже не стал торговаться — не в его положении было этим заниматься. — Как бы это ни было печально — мне тоже, — сдержанно вздохнул Салазар. Оба мага, толкаясь и тихо переругивась, ушли, поднимаясь по узкой лесенке на второй этаж, где и была расположена их — теперь общая — комната, оставив хозяина тяжело дышать, держась за сердце, и благодарно молиться Божьей Матери. Уже вечером мужчины спустились на ужин, всё ещё неприязненно смотря друг на друга. Тут они хотели было разойтись в разные углы, но, как назло — точно насмешки Судьбы, игравшей с ними давно, — свободным был лишь один стол. Гриффиндор и Слизерин начали было опять переругиваться, всё громче, но вездесущая Мария, с её пробирающим до глубины души взглядом, быстро пресекла свару. Посадив англичанина и ирландца за один стол, женщина первым делом поставила бутыль вина и два деревянных стакана; ужин был подан намного позже, и пока пришлось его дожидаться, алкоголь развязал языки волшебников — как и более четырехсот лет назад. Первым прорвало Годрика. Как и Хаффлпафф позже, он не умел находиться долгое время на одном месте, скитаясь то в один край, то в другой (а может, именно он её и заразил этим). И проблема была даже не в том, сколько конкретно мужчина провёл в одном городе, нет; он уже рвался в путь, но не мог начать дорогу — чума держала его за поводья, насмешливо смеясь за спиной. — Ты даже не представляешь, насколько мне надоело это всё! Эти стены, эти улицы, эти ворота, разрази их гром! Оно мне уже вот тут, веришь? — Гриффиндор провёл ребром ладони по горлу, грустно смотря то в стакан, где тускло отбивало блики света вино, то в глаза друга — точно такие же пьяные, как и его собственные. — Верю. Самому уже надоело, — вздохнул Салазар, подпирая рукой щеку. Он жил здесь, во Флоренции, последние несколько лет. Пора было уже уезжать, чтобы никто не обратил лишнего внимания на вечную его молодость, но грянула чума и ворота запахнулись прямо перед носом змееуста; а предыдущий дом, где квартировался маг, сгорел дотла, оставив постояльца на улице. — Эх, гори оно синим пламенем! — Годрик отпил глоток и, громко стукнув, поставил посуду назад на столешницу. Еда уже стояла перед мужчинами, но они едва ли к ней прикасались — возможно, понимали, что не будь они такими пьяными, то не вернули бы искренность и открытость, которые потеряли так давно… — А это мы можем устроить, — Салазар резко выпрямился, смотря прямо перед собой, и в его серых глазах можно было заметить отблески огня. — За синий не отвечаю, но пламя — легко. Ответом ему был лишь слегка осоловевший непонимающий взгляд пьяного Гриффиндора, который всё ещё держал кружку в руках, прижимая её к щеке. Город пылал. Проклятая Флоренция горела, взметая вверх дым, языки пламени и людские крики — пожар охватил практически все кварталы, сметая всё на своём пути. Казалось, сама Преисподняя разверзла свои врата… Годрик и Салазар стояли чуть дальше, на пустыре, куда огонь ещё не добрался, наблюдая происходящее. Оба были уже явно трезвые: Гриффиндор никак не мог справиться с шоком, Слизерин же был показательно собран и спокоен; в руках последнего всё ещё горел факел. — Какого… какого чёрта, Салазар, мать твою, Слизерин?! — мечник наконец нашёл силы выдать членораздельную речь, переводя взгляд с горящего города на друга и назад. — Ну, а что? — пожал плечами зельевар, продолжая оставаться образцом спокойствия. — Нет города — нет проблем. Ладонь Годрика размашисто прилетела на его же лицо: он помнил, что ирландец предпочитал искать простые пути решения задач, но чтобы настолько… Но вот плечи Гриффиндора затряслись, и спустя мгновения раздался хохот — басовитый, громкий, искренний. Салазар, смотря на друга, и сам не удержался: сначала его губы тронула улыбка, а потом и смех — намного тише, чем Годрика — раздался над пустырём, вторя мечнику. — Ты больной ублюдок, ты знаешь это? — Гриффиндор, всё ещё посмеиваясь, нахальным движением пристроил свой локоть на плече брюнета. Тот, стоя со скрещенными на груди руками и прямой спиной, скосил хитрый взгляд на друга, не протестуя против столь близкого соседства. — Как будто ты позволишь забыть, — фыркнул Слизерин, закатив глаза. В ответ Годрик лишь опять рассмеялся, всё так же громко, а спустя мгновение выдал рык — настоящий львиный рёв выпущенного из клетки зверя.