Темные времена

      Сечна показалась путникам ближе к полудню, когда длинная вереница телег и всадников повернула с берега Сирей-реки. Уже прогретый воздух и рано поднявшееся солнце предвещали скорое окончание Травеня. В путь выдвинулись рано, и порядком утомленные караванщики и княжьи люди немного оживились. Помимо людей обоза, Рослава — молодого северного князя, посаженного в Родане — сопровождали малая дружина и несколько приближенных. Сам юноша ехал одним из первых, и всё — от расправленных плеч и стройного стана в дорожном дорогом кафтане до плотно сжатых губ, — выдавало в нем князя. Но в его отрешенном взгляде не было ничего презрительного, а лицо с тонкими чертами не выражало гордого пренебрежения, часто бывавшего у его старшего брата, внешне так похожего на Рослава. И все же он оставался юношей: высоким и худощавым, в бледных веснушках и с разбитыми от частых тренировок руками. Ему пришлось стать удельным князем в шестнадцать, сразу после обряда мужчины. Все детские забавы остались позади, сменились на нелегкий груз ответственности, возложенный отцом. И, пожалуй, не нашлось бы никого на Севере, кто сказал бы, что Рослав недостойно правит от имени великого князя.
       Сечна отмеряла половину пути в столицу, и если всегда посад был лишь проезжим местом для отдыха лошадей, то сегодня молодой князь имел и иную цель. Великий князь Вячеслав дал свое благословение на объединение родов и на брак сына. И невестой ему стала дочь посадника Сечны. Старый Вольха был дружен с великим князем, и о браке детей нередко заходила речь. В свои семнадцать весен Рослав уже был готов к воле отца. Сам Вольха и передал ему этот наказ, как и весть о болезни отца, торопя юношу в столицу, словно сам знал то, о чем ему говорить не стал.       У самой кромки леса, откуда было рукой подать до города, в отдалении от остальных деревьев возвышался кряжистый дуб. Его почерневший, изрезанный ствол выдавал в нем оберег-древо, которые росли при любом подъезде к северным селениям. Рослав поровнял со своим гридем коня, приказав остановиться. До города оставалось недолго, но отец учил отдавать дань богам: когда выезжаешь — на добрую дорогу и путеводную звезду, — и когда приезжаешь — за легкий путь и на гостеприимный кров.       Коротко протрубил рог, и обозу было велено остановиться. Ближник Верест, до обряда мужчины бывший Рославу наставником, также спустился на землю, открепив седельную сумку и последовав за князем. Гридь придержал под уздцы их лошадей, пока они вдвоем сошли с дороги к божьему дереву. Лики и руны на стволе встретили их мерным шелестом ветра в кронах, а в кружевной тени листвы, среди высокого полевого дерна и переплетённых корней, проглядывал жертвенник. Мужчины — белокурый юноша с задумчивым взглядом и бывалый воин, не расстающийся с мечом, — не спеша подошли. Рослав провел ладонью по теплому крошащемуся камню с чашеобразной выемкой и узкой дорожкой-стоком. Верест откупорил небольшой дорожный мех и протянул князю. Раньше богам приносили куда более щедрые жертвы, чем простое вино, сейчас же желобок тронулся налетом мха, а с сетки трещинок сбежала в траву ящерка. — Благодарю за мирный путь, за хлебородную землю и долгий день. Прошу ясный разум, твердость руки и меч в ножнах. И за долгие годы великого князя, — слова Рослава поднимались выше, теряясь где-то среди ветвей, а пряный багрянец пролился на жертвенник, заполнив и стертые руны, и тонкий желобок, по которому дань стекала под корни дуба. — Во славу вашу. Эту незатейливую молитву Рослав однажды слышал от пахаря, после чего и сам стал обращаться к богам с теми же словами. "Разве не за то же должен и князь молиться, за что молятся его люди? Разве я выше их?"
       Воин тоже что-то коротко проговорил одними лишь губами. Затем обратился к юноше:
 — Негоже нам так скоро ехать, повременить бы с обручкой. Сваты да вено, все словно в спешке. Отчего нас Вольха торопит, что в Сечне лишь на гуляния задержимся? И так ведь уже через два дня в Славне будем; если лошадей сменим, да галопом — сутки.
 — Вольха говорит, нездоров отец. Это тревожит меня. И потому я потороплюсь и вечером же отправлюсь.
 Мужчина сощурил светлые голубые глаза:
 — Почему же про одного себя говоришь, княже? — Ты останешься в Сечне, сколько потребуется, следом за мной Вольху с дочерью сопроводишь. Тебе мою невесту доверяю. А я уже не мальчишка и без няньки доеду, — бывший наставник нехотя кивнул, молодой князь улыбнулся.— Да и ты слишком осторожничаешь, что и в скорой обручке подвох выискиваешь! Свадьба-то честь по чести будет. В мыслях Рослав часто возвращался к вести о женитьбе. И к тем дням, когда ему так же случалось проезжать через Сечну по пути к столице. И дочь Вольхи он видел несколько раз — то мелькнёт девичье лицо в окнах, то она решится поднять серые глаза, выходя приветствовать, и тут же прячет в ладонях вспыхнувшие щеки. И от этих дум ему делалось тепло. — Отец давно уже говорил о браке, чему теперь дивиться? Ему добрый союз понадобился, вот и торопит. Нам ли знать, что у него в думах!
 Верест, нахмурившись, всматривался в видневшиеся бревенчатые стены:
 — Одним лишь великий князь живёт — освобождения от дани хочет. Я слышал, как Светослав возвратится с Берегов, вместе собирать мечи станут. В Сечне людей им в дружину не найти, а вот монетой Вольха поможет. Коль в родне с князем станет. Рослав промолчал. Ведь и сам понимал. — Сохранят нас боги от новой войны, — пробормотал Верест, обратив лицо на небесный лик Праотца. Жертвенный камень совсем опустел, приняв подношение путников. Юноша обернулся на обоз, ожидавший на дороге под наливающимся солнцем. — Пойдём, пора. И нечего нам сейчас придаваться чёрным думам, когда нас ждут на светлый праздник! Ну же, — он положил руку на плечо воина, — даже мой брат, давно променявший терем на походный шатёр, приедет к Червеню. Он должен был уже закончить на Берегах. Верно, в другой день он не был бы со мной приветлив — думает, что отец меня видит наследником, — но не на моей свадьбе. Мы расстались врагами, он сам таковым меня считает. — Светослава ввели в заблуждение. Сейчас его окружают люди, готовые настроить против любого — даже брата, — если он будет соперником. Будь у меня возможность его увидеть, я давно втолковал бы ему, что ты никогда не станешь ему врагом.
 — Я знаю, — вздохнул Рослав, — как ты предан брату. Я слышал, в одном из набегов он нарек тебя названым братом, — зеленые глаза печально всмотрелись в горизонт с кромкой посада. — Жаль, что мне не стать ему столь же близким. Светлые с серебром волосы княжьего ближника трепал ветер, короткая борода, просквозившая белыми нитями, делала мужчину старше своих тридцати. — Наша с ним дружба имела преимущество: я сын пахаря и, как бы высоко я ни поднялся, всегда им и останусь. И мне никогда не бывать соперником Светославу, не стать государем Севера. А вот тебе ... 
— Нет, Верест, нет. Я поговорю со Светославом, мы снова разделим чарку и хлеб. Не должно быть между братьями раздора. Славна достанется Светославу, он достоин отцовского места. Мне будет довольно, если он просто будет прислушиваться к моим словам, когда станет великим князем.
 — Кто окажется на престоле, рассудят боги и твой князь-отец. Ты стал бы мудрым правителем, Рослав.       Город навис над караваном сторожевыми башнями, встречая раскрытыми основными воротами. В душном солнечном мареве Рослав, сощурившись, разглядел над сводом проезда зелёный стяг — вставший на задние лапы медведь. Полотнище же правящего рода Славичей везли перед караваном, и красное поле с ощетинившимся волком хлопало на ветру. Сечна была не самым большим городом и уступала даже Злотне, также не имевшей пристаней.
       Всадники и повозки только въезжали в Нижний город, когда люд уже повалил встречать. Прямая, тянущаяся в Вышний город дорога вела через ремесленные и торговые улочки к двору посадника, на котором накрыли столы для всех, кто пришел бы поднять чарку за молодого князя и его невесту.
       С приездом гостей поднялся гул: — Гляди, сваты едут! — Нынче сам князь к посаднику приехал! Рослав лишь улыбался, приказав раздавать с приготовленных в обозе коробов орехи, сладости и медяки.       Будь приезд князя не древним обрядом, когда семья невесты принимала сватов в доме, сам посадник вышел бы встретить и поклониться сыну Вячеслава. Пока уводили лошадей, снимали с телег груженые сундуки и лари, привезенные в выкуп, первыми по обычаю в терем вошли сваты. Во дворе разливали пиво и воду для прибывших, поднеся и Рославу мех с хмелем. Юноша отхлебнул немного, во рту сразу стало кисло, а скулы свело. Поморщившись, он протянул бурдюк Вересту. Мужчина приложился к питью. Затем, обтерев усы ладонью, наклонился к Рославу:
 — Будь осторожен с Вольхой. Он не враг твоему отцу, но лишь потому, что великий князь еще силен и вмиг не оставит от него и его рода сырого места. Но теперь, когда он выдает за тебя свою дочь... Такие, как он, всегда поднимаются высоко, но падают рано или поздно. И, если он что-то задумал, лучше не ввязывайся.
 Верест распрямился, при своей громадности возвышаясь над юношей на целую голову, отхлебнул пива еще, поморщился, и сунул мех в руки проходящего мимо прислужника.
 — Благодарю за науку, — Рослав оглянулся на высокий терем посадника, ожидая, что будет дальше.

***

      Походный лагерь разбили на крутом берегу, всего в двух днях пути войска до столицы и в десяти до Горичи, куда должен был возвратиться Светослав как удельный князь. Дружина же праздновала получение своей доли и скорое завершение их похода на Каменные берега, которые противились платить северным князьям оброк, наложенный на них еще две сотни лет назад. Не зваться бы тогда старшему княжичу самым лихим воином на Севере, вернись он ни с чем. К тридцати годам за свой крутой норов не раз был в немилости у отца, но всякий раз новой победой во славу своего рода Светослав искупал вину. И после этого удачного похода князь вез отцу не только золото и мех, но и таля, взятого для пущего устрашения правителя Берегов.
       В полдень, когда сторожевые изнывали под жарким солнцем и мечтали о кружке кислого пива, на дороге показался одинокий всадник. Его взмыленный конь едва перебирал ногами, а сам наездник, обессилевший без сна, с трудом держался в седле, безвольно опустив голову. Когда же сторожевые поспешно схватили коня под уздцы, юноша все же нашел в себе силы ответить, к кому он был послан. Отказавшись от воды и еды, гонец велел тотчас вести его к князю.
       Сам же Светослав тем временем принимал иного гостя. Хоть и чтил князь веру предков и сам молился Праотцу и другим богам-покровителям Севера, стараясь замолить старые дела, все чаще верил своему мечу, ему одному лишь поднося кровавую дань. И все же, веря северным чурам, князь не гнушался и совета колдунов, не служащих никаким богам.
       Вериху-ведьму князь встретил на обратной дороге с Каменных берегов. И сколько бы приближенные ни отговаривали своего господина, а он все равно настоял на разговоре со странствующей ведуньей. И даже в княжеском шатре, ожидая колдунью, Светослав вполуха слушал спорящих мужчин: — Уж про Вериху-то что сказывают! — Пусть сказывают, много ль правды в бабьих сплетнях! — криво усмехнулся наемник Лют, — Слухи лишь, а все одно — идут к ней. — Так зачем идут-то? Заговор просить, приворот, а то и сглаз — все даст за монеты! — Уж не мальчишка, Геней, а аки девка в слухи веришь! Сколько говорили и еще говорят злые языки про Парфирь, а ведь все выдумки — сказки детям рассказывать. Нет уже на Севере ведьм. — Сравнил светлую княгиню с Верихой-ведьмой! Гридь приподнял полог шатра, пропуская ведунью. Князь поднял руку, заставляя дружинников умолкнуть. — Все вон, — коротко бросил Светослав. Мужчины, замолчав и поклонившись, оставили колдунью с князем наедине.       Вериха смерила уже полвека, но ее темные волосы еще миловала седина, хоть по лицу со смуглой кожей и пролегли первые морщины. Одни говорили, что Вериха пришла из Солнечных городов, как называли их северяне. Другие же считали, что она родом из-за Каменных берегов, из-за Рассветного моря. И правда, не северных земель была эта черноокая женщина, поклоняющаяся одной ей известной силе. Карие, густо чернёные глаза обвели взглядом шатер, остановившись на князе, все так же неподвижно сидящем за неубранным столом. — Ты хочешь о чем-то спросить меня? — говорила она по-северному, чисто. Ведунья немного приблизилась, и латунные бусины и медные медальоны в ее смоляных косах зазвенели. — Куда ты идешь? — Моя дорога через весь Север, не ищу себе долгого пристанища, — она сощурила глаза, всматриваясь в лицо северянина — красивое и еще молодое, в обрамлении золотых кудрей. — Но ты ведь, верно, не за тем позвал меня, чтобы спросить о моем пути? Да и я на твоем не случайно оказалась. А теперь спрашивай. Она села за стол и оказалась так близко, что Светослав почувствовал горький запах трав и курений. И мужчина, хоть виду не подавал, чувствовал, как в волнении сжимаются пальцы на его левой руке. Единственный вопрос, который он задавал из раза в раз, и никогда не мог получить ясного ответа: — Какой будет моя смерть? Светославу часто приходилось задумываться о смерти, так часто он отнимал жизни у других. Свою он тоже представлял. В ней он умирал, как подобает воину, с мечом в руке, так и оставаясь непокорным врагу. Но истинной своей кончиной князь был одержим — он искал тех, кто знал бы ее наперед. Чтобы предотвратить, даже если пришлось бы отречься от своих богов.       Вериха даже глазом не повела, словно и ждала этих слов. Она извлекла из складок юбки короткий нож и подала костяной рукоятью вперед: — Лишь кровь ответит на этот вопрос. Светослав без колебаний выставил вперед левую руку, пальцы на которой почти свело, и сделал длинный разрез. Когда струйка крови заполнила уже все бороздки и впадины на ладони, ведьма наклонилась и обхватила ее своей смуглой рукой. Губы ведуньи втянули соленой крови. Вериха удовлетворенно улыбнулась и закрыла глаза, что-то напевая. Сейчас, в полумраке шатра и среди тающего белого дыма жаровни в глубине, она вызывала страх — утробный, первобытный, гонящий прочь. Но Светослав не двинулся с места, не отводя глаз от вещуньи. — Ата хиннэ о ин, рихе елед а! — закончила она свою полумольбу на чужом говоре, полупесню с горным напевом. — Против своих богов действо совершил, против рода, — сказала она хрипло. Князь кивнул, почувствовав болезненное покалывание в ладони, сжатой ведьмой: — Что богов обидел, давно было, уже замолил, щедрыми дарами выкупил прощенье. — А разве вымолить? Еще помнят, еще ждут своего часа. Впрочем, ладно, не со мной тебе об этом речь держать, я не вашим идолам поклоны кладу, — она дернула плечом, и в тусклом свете блеснули кольца, что пережимали ее длинные косы с крашеными бусинами. — Да и не о том дело пойдет, не о богах. Змей, что день ото дня крепче сдавливал грудь князя, казалось, новым витком сжал сердце. — Ты умрешь не как воин и похоронен будешь, не как подобает мужчине, — хрипло выдохнула ведьма. — А смерть свою примешь от руки того, в ком и врага искать не станешь, — она кинула взгляд за спину мужчины, на вход. — С собой ты не привел своего палача. — Кто же это? — князь старался говорил ровно, но страх так и сочился через слова, словно вода лилась сквозь пальцы. И ворожея это чувствовала. — Ты называешь его братом. Ведьма выпустила его руку и отступила.       Князю умел сдерживать свои чувства, ведь только так мог стать лучшим поединщиком. Лишь кулаки сжались, да потемнели глубокие изумруды глаз.       Не раз ему приходилось думать, что было бы, случись смута или завещай отец трон Рославу. Отец не оставил бы брату престола! Не ему — мальчишке, не познавшему грубой сечи, не прошедшему столько бурь! Светослав плохо знал брата, им не случилось стать друзьями — тот был еще слишком мал, когда старший княжич уже ходил с отцом в походы. Север должен быть силен, чтобы однажды освободиться от степных ханов. «Рослав слаб, а я выстою, — думал Светослав, — даже если придется заплатить такую цену. Пока жив он — угроза, лишний повод неверным боярам взрастить в себе мысль мятежа. Лишь одному Славичу землю топтать. И то буду я». В неровном свете свечей лицо его сделалось жестким и острым. Он давно уже все решил.       Князь обтер кровь с ладони краем расшитой скатерти. — Ступай, — сказал он тихо вмиг севшим голосом, — тебе заплатят. Вериха не сдвинулась с места, не сводя чёрных глаз-гагатов с мужчины. Недобрый взгляд, насмешливый, знающий наперёд. — Сан-на о йохун! — скривились её губы, обнажились зубы в кровавой поволоке. — Я давно хотела тебя увидеть. По всему Северу говорят о бесстрашном князе, что не знает себе равных в бою. О да, они правы! Я очень долго хожу по этой земле, и однажды, один северный жрец хотел научить меня вашей вере. Отец сковал тело, Марь наполнила его, что сосуд, кровью, Солов вдохнул жизнь, а Пряха облачила то тело в полотно — Судьбу, что сама соткала. И твои боги дали тебе силу и отвагу, гордость и величие. Дадут и сына, которого ты так ждёшь. Одного они тебе не дали — человеческого сердца. Светослав, сжавший в кулаке край скатерти, сдернул её. Блюда и кувшины со звоном полетели со стола. Князь сдержал себя от порыва оборвать жизнь ведьмы одним взмахом кинжала или ее же ритуального ножа. — Пошла вон, — процедил он сквозь сжатые зубы. — И никогда больше не появляйся у меня на пути, иначе, клянусь, я вырву твой язык. Женщина поднялась, зазвенев браслетами. Но не успела Вериха и шагнуть прочь, как полог отдернули, впуская внутрь яркое солнце и молодого гонца, кланявшегося и протягивающего свиток. Светослав поднялся и, перешагивая рассыпавшуюся снедь, в пару шагов преодолел расстояние до юноши, выхватив послание. Ведьма сощурилась на гонца и осклабилась. Ладонь еще кровоточила, и несколько капель испачкали грамоту. Мужчина жестом руки отослал посыльного прочь.       «Великий князь Вячеслав предстал пред богами на восьмой день от новой луны. О том известно лишь боярам, решившим утаить смерть государя, дабы вместо истинного наследника, под предлогом воли князя, возвести на престол младшего княжича, с которым вступили в сговор. В хвори великого князя также виновны бояре, не желавшие его истинной воли. Великому князю Светославу».       Под последними словами стоял грубый росчерк.       Колдуньи в шатре уже не было, лишь все так же чувствовался горьковатый запах трав. Светослав, покачнувшись, вышел. Дневной свет на мгновение ослепил его. Врезавшиеся в память слова не давали вздохнуть, в висках стучала кровь, а перед глазами — лишь оскалившееся в усмешке лицо Верихи-ведьмы. И мысль лишь одна — глухая, решенная: «Рослав».       Еще солнце не успело утонуть за верхушками сосен, когда из походного стана выехали пятеро всадников, сразу же погнав лошадей на север. Сам же лагерь спешно снимался.

***

— Гость к вам пожаловал непростой, — по обычаю заговорил сват, — а богатый купец на ваш дорогой товар! — Купец! — улыбнулся Вольха, гладя бороду. — Никогда товара не держал! — Так люди бают, — продолжал краснощекий сват, — есть у Вольхи Селениныча камень-самоцвет, так у нас к нему оправа! Посадник не уступал. Тогда вышла сваха: — А слышали, что голубка в тереме живет, так для нее и ясного сокола не жаль! — Разве что сокола! Какого роду-племени будет? — Славич, а зовут Рославом! Сколько ж просите за свою лебедушку? За нее и двадцать сундуков дадим! — Будь по вашему, уступлю такому купцу! — довольно ухмыльнулся посадник, ударяясь руками со сватом. Вольха был так сговорчив, что сваты уже скоро сошлись и на сроке обряда, и на вене. После «рукобитья», когда на дворе уже толпились люди, столы были вынесены, а яства расставлены, открыли дверь, пропуская Рослава в дом. Юноша вошел, в пояс поклонившись хозяину дома — сейчас Вольха принимал его не как князя, а как зятя. Посадник сам приезжал за ним в Родан — удел Рослава, но в Сечну поехал вперед, дабы должно встретить. Вольха носил дорогой кафтан, подбитый черным мехом, был полон и уже не молод; предпочитая не оставлять надолго стен города, если и приходилось выезжать, отдавал предпочтение повозкам, все реже садясь в седло.       Сенные кинулись за двери на женскую половину, послышались голоса, после чего вошла и сама невеста. У Рослава отлегло от сердца, когда она лишь показалась в дверях. Такой он ее и запомнил — бледное лицо, опущенные серые глаза и в кулак толщиной пшеничная коса. Возможно, дочь посадника и не была самой красивой девкой из северных княжеств, но Рослав не знал у других женщин таких дымно-серых очей и нежного голоса. — Здравствуй, — шагнул он к ней. Вельга наконец подняла глаза. Рослав расслабленно рассмеялся. Она! И протянул к ней руки.       В терем внесли сундуки с подарками и веном: расписными блюдами, мехами, кувшинами вин из Солнечных городов, отрезами тканей, костяными гребнями и ониксовыми браслетами.       Вельга с волнением отвернулась, перекинув тяжелую косу на спину. Рослав приблизился и распустил ленту с серебряной лунницей. Медленно расплетая пряди, он чуть наклонился к белой девичьей шее, перевитой рядами яшмовых бус, и спросил так тихо, что слышала лишь девушка: — Помнишь, как прощались тогда, зимой? — Рослав помнил: у нее была горсть мерзлых ягод и красные от мороза щеки, когда он подошел проститься. Тогда, среди первого выпавшего снега и обледеневших калин, он впервые ее поцеловал. Он помнил и запах молочно-белой кожи, и дрожащие ресницы, и рассыпавшиеся ягоды, лопнувшие рубиновым соком под сапогами. — Помнила ли, ждала?
 Она вздрогнула. Пальцы юноши, перебирающие шелковые пряди, дошли уже до лопаток. — Ждала, — тихо выдохнула она. Волосы светлой волной рассыпались по плечам, закрыв девушку до самых коленей. Не зваться ей больше "однокоской", носить до свадьбы распущенные волосы, пока на обряде муж не соберет ее волосы в две косы.       Вельга повернулась, уже не пряча глаз. — Ну, веди, Рослав, невесту к народу! — с трудом оторвав восхищенный взгляд от ларей, посадник повел молодого князя с дочерью к дверям. — Ты прости, Вольха, что на долго не останусь. Ждет моего приезда великий князь в Славне. — Полно, Рослав! Засватанье идет ладно, и богам угодим, и людям на что посмотреть будет! Теперь отдохни и выпей за праздник. А от твоего скорого отъезда ни молодой, ни дому моему обиды не будет. Только бы к великому князю доехал в срок, а свадьбу в столице справим. Он с улыбкой похлопал юношу по плечу. В глазах посадника Рослав прочитал довольство и радость случившейся обручкой, хоть и было в них что-то скрытое, тревожащее молодого князя.       День таял быстро. Полный горожанами и просто заезжими людьми двор сменял музыкантов на потешников с ручным медведем, а их — на танцующих полонянок. Рослав видел бессчетное множество и странствующих балаганов, и гусляров, а потому, сидя с Вольхой и его дочерью на возвышении, лишь изредка подносил к губам чарку, слушая подходящих вполуха. Им поднесли подслащенного медом вина, и Вельга тоже пригубила кубок. Ее стеснение не прошло, но она уже непринужденно смеялась, мелодично звеня серьгами. Рослав накрыл ее бледную ладонь своей рукой, найдя ее под скатертью, а девушка переплела их пальцы. Она смотрела на жениха жадно, словно не могла наглядеться, ловила каждое его слово и боялась рассоединить рук. В пятнадцать дочери посадника уже посчастливилось стать невестой князя, а позднее — и его первой женой. Вольха, верно, долго ждал этого дня. Сам посадник сидел рядом, по левую руку. Рослав отметил, что как и все Вольха был весел и не отказывал себе громко посмеяться, но не притрагивался к подносимому хмельному питью и оставался бесстрастен взглядом.
       Верест, хоть и не сидел на высоком месте рядом с князем и его невестой, всегда находился подле, почти по-отечески добро наблюдая за бывшим воспитанником, но никогда не оставляя осторожности, оглядывая двор.
       Когда солнечный диск клонился к крышам домов, была пропета последняя песня. Ее затягивали незамужние девушки, и печальные их звонкие голоса плелись с красным маревом заката и пряным вином, разливаемым ими. Рослав с Вельгой поднялись, встав друг напротив друга. Вытянув из волос расшитую ленту, девушка повязала ее на запястье молодого мужчины. Рославу же подали сверток тяжелого белого кружева. С давних времен скрывали лицо обрученной девушки до свадьбы, пока она умирает для рода своего и рождается для рода мужа. И, пока не пришел день свадьбы, никто не должен был видеть лица «умершей». — Мы встретимся в столице, — тихо проговорил юноша. Их губы встретились. И целовала Вельга его так, словно прощалась на век с ним. Слеза задрожала в девичьих ресницах и обожгла ее щеку.       "Что ты плачешь, глупая? И в печали кручинишься, и от счастья не радостна". Рослав стер слезинку, пролегшую дорожкой к уголку губ. — Я прошу тебя, возьми меня с собой. Или останься до завтра. Так тревожно, что сердцу покоя нет. Я прошу тебя, моя любовь, не оставь меня. — она заплакала горше. Она чувствовала холод, от которого немели ее пальцы в теплом духе вечера. Рослав коротко коснулся ее лба губами. Ткань с шелестом накрыла невесту с ног до головы, закрыв от молодого князя и ее блестящие глаза, и раскрасневшиеся щеки под пеной беленого кружева. Их руки снова нашли друг друга. Ее горячая ладонь цеплялась за него и не хотела отпускать. — Сохранят тебя боги, — дрогнувшим голосом проговорила она, прежде чем подоспевшие девушки увели нареченную за собой.

***

      Небосвод дотлевал алым, когда Рослав велел собираться. Вересту не по нраву было отпускать своего князя в сумерках, но отговорить не мог. А потому воин сам отобрал отряд, сопровождающий Рослава, обоз же оставался частью в Сечне, частью ехал в столицу уже с княжьей невестой. Вакул — старший княжий гридь, — кивнул, соглашаясь с решением бывшего наставника. — Скоро свидимся, — сказал Рослав, подходя к Вересту проститься. Они обнялись. — Прости все обиды и приезжай. — Не держи зла, княже, коль чем провинен. Боги пошлют тебе лунную ночь и легкую дорогу. Последним подошел посадник. Вольха уже с трудом скрывал волнение, словно ему самому не терпелось поехать с отрядом в столицу. — Были ли вести из столицы про великого князя? — Нет, — покачал головой Вольха. — Значит, все еще спокойно. Я молю богов за государя. Но тебе лучше не мешкать. И мы с Вельгой отправимся следом. Тебе предстоит много... хлопот. Но я буду рядом, Рослав, и я сочту за честь помочь тебе. Во всем, — подчеркнул он последнее. Рослав кивнул, обдумывая слова посадника, затем развернулся и, потрепав своего Снега по белой гриве, сел в седло. Его гриди и провожатые взяли факелы. Помедлив, юноша оглянулся на терем. В окнах на женской половине мелькнуло белое покрывало. Совсем скоро отряд скрылся от взгляда княжьего ближника за воротами.       Ночь и вправду выдалась светлой, и серебряное блюдо луны среди россыпи звезд показывало всадникам дорогу, уходящую через поле в просеку. Городские стены остались за спиной, а едва остывший воздух был прян скошенной травой. Рослав ехал позади старшего гридя, не гоня лошадь: путь был неблизкий. Ночная прохлада отрезвила его голову, заставив вспоминать и прошедший день, и прощальные слова Вольхи, и предостережение Вереста. И горячие, с солоноватым привкусом слез, губы Вельги, ее взволнованные глаза ...       Рослав был так погружен в свои мысли, что не сразу опомнился, когда отряд уже оказался в просеке. Оберег-древо они миновали уже давно. Князь раздосадовано покачал головой, про себя прочитав короткую напутственную молитву северным богам. Лес как всегда полнился своей песней звуков — то птичьих вскриков, то далеко, где-то в чаще, хрустнет сук под тонкими ногами оленя. Дорога — широкая для торгового пути, единственная правящая от Сечны в столицу, — вела все дальше, мимо сырого валежника по обочине, дальше, дальше, в лешего владенья.       Первым ехал старший гридь Вакул, знавший, казалось, каждое дерево и каждую тропу. Его молодой помощник, держащий факел с дрожащим пламенем, вглядывался в дорогу. Была уже глубокая ночь, и Рослав гнал от себя сонный морок, когда Вакул вдруг напрягся, вслушиваясь в шорохи леса, и лошадь его перешла на шаг. За ним одернули своих лошадей и остальные. — Нам едут навстречу, — бросил он, а затем обернулся к помощнику. — Поедешь узнать, кто. Парень кивнул, ударив коня каблуками. Рослав видел, что в любой момент рука гридя выхватила бы меч, попадись им лихие люди. В случившейся тишине трещали факелы, и громко дышали лошади, переминаясь. Младший гридь отъехал уже так далеко по дороге, что свет его факела виднелся смутно. — Кто это может быть в такое время? Не нарваться бы, — бормотал кто-то. Вскоре послышался приближающийся топот копыт нескольких лошадей. Пламя осветило младшего гридя и пятерых конных. — Ну, покажитесь! — крикнул Вакул, когда мужчины приблизились достаточно. — Отчего в ночи без огня? Рослав всмотрелся в приехавших: из-под шерстяных плащей проглядывала кольчуга, у каждого был меч, а у крайнего еще и добротный лук с полным тулом. Дружинники, замерев, ждали приказа. — Лют? — нахмурившись спросил старший гридь, но рукоять меча отпустил. — Что верный пес Светослава делает так далеко от своего князя? Лют тронул коня, подъезжая ближе. Рослав видел его впервые. У него было широкое лицо, с левой стороны лба стесанное ударом так, что вместо брови была лишь кожа в рубцах, хорошо освещенная факелом. Оба глаза были целы, и они цепко всматривались в каждого, остановившись на Рославе.
 — Здрав будь, светлый князь, — пропустив мимо ушей вопрос Вакула, Лют обратился сразу к Рославу. — Везем тебе вести от нашего господина. — Что же Светослав просил передать? — юноша вскинул бровь. Всадник осклабился: — Что недостоин его брат престола в Славне и не носить ему гривны великого князя. Рослав не успел и схватить меч, как Лют уже замахнулся своим. Но его удар со скрежетом был отражен Вакулом. Младший гридь, погнавший было лошадь к своим, вдруг покачнулся в седле, а затем и вовсе завалился вперед, показав вспоровший спину метательный нож. Дружинники уже достали оружие. Их было десятеро против четверых людей Люта. Но лучник, быстро приладивший стрелу, спустил тетиву. Острие ее глубоко вошло в шею ближайшего к Рославу воина. Юноша сам успел отвести удар, обрушившийся на него справа. Зазвенела сталь, сверкнула при новом замахе.
 — На кого руку поднял, безродный, — прохрипел Вакул, — на князя! — Другому служу! — огрызнулся мужчина, занося меч вновь. Противник Рослава на мгновение открылся под прямой удар, поднимая руку, и княжеский меч, описав плоскую дугу, вошел тому в бок. Князь успел увернуться, когда уже занесенное оружие опускалось в слабеющей руке, но ребро меча все же глубоко рассекло одежду и плоть. Рослав вскрикнул, а порванный рукав быстро обагрился. Конь мертвеца заржал, испуганно взбрыкнул под обмякшим телом. Он отскочил в сторону, и появился проход, достаточный, чтобы из самого пекла вынесла лошадь.
 — Уходи, князь! Уходи, пока держим! — рыкнул Вакул, навалившись всем телом, чтобы дать отпор и разворачиваясь так, чтобы закрыть Рослава больше. Перед лучником рубились двое, потому он не мог прицелиться. Но он спустил тетиву, и стрела со свистом вспорола воздух в ладони от белокурой макушки юноши. Рослав хотел было вновь занести сталь, но лишь вскрикнул от боли, когда попытался поднять руку. Он, перекинув поводья, ухватился за рану, зажимая ее ладонью. Липкая темная кровь засочилась сквозь пальцы. Следующая стрела просвистела совсем рядом, но вонзилась в круп крайней лошади отряда.
 — Живым нужней будешь! — натужно просипел старший гридь. — Ну! И Рослав стегнул Снега. Тот заржал и понес вперед. Припав к лошадиной шее, молодой князь смог проскочить и от развернувшегося на него крупного наемника. Снег ошалело несся прочь. Рука во взмокшем от крови рукаве едва держала поводья.
 Тупой от боли крик, ржание лошадей, скрежет и звон — все смешалось. — Не упусти! Лучник, получив цель на открытой дороге, вскинул лук. Княжий гридь предупреждающе закричал, обернулся: — Рослав! Запела тетива.       Вакул не успел отвести удар. Клинок вонзился в грудь. Гридь схватил ртом воздух, но хлебнул лишь подступившую кровь, хлынувшую изо рта. А стекленеющий взгляд остался прикован к дороге, к мчащемуся белому коню. С пустым седлом и залитым кровью боком.       Юноша лежал на земле. Стрела обломилась и глубоко вошла между ребер, когда он упал на спину. Глаза застыли обращенными в небо.       Занимался рассвет.