Темные времена

      Парфирь неторопливо плела затейливую косицу на манер горичан устроившейся подле неё дочери. Княгиня пела на забытом языке, которого на Севере уже и не помнили, а кольца и грозди самоцветов покачивались у ее висков. Обряженная в лазурь и бирюзу, со стекающими по груди бусами, княгиня за своим занятием производила на служанок величественное и пугающее впечатление. Не зря ее за глаза называли ведьмой, однако прямо сказать никто не решался. Женщина сидела на застеленной лавке, княжна — на ковре, прислонившись спиной к коленям матери. Сквозь медово-золотые пряди Парфирь пропускала нити с крашеными бусинами на концах, на каждой из которых княгиня лично вывела защитный символ, плела волосы с медными медальонами и узкими лентами. Северяне не носили таких кос, но горичанка и не ровнялась на них. Рыжие волосы — вот все, что досталось Парфирь и ее дочери от древних князей Горичи. Даже имя девочки — и то родовое имя северных государей — Зареслава. Город с узорными теремами, пестрыми улочками, медными колоколами и синими стягами, пристани с гружеными ладьями и грозными драккарами — всё это досталось князю Славны. Даже она — княжна великого града — была отдана завоевателю. В старых песнях и перевитых прядях она находила себе утешения, вспоминала, чему её учили в безлунные ночи, и кручинилась, что истинного ремесла своих сестер не успела перенять. Уж их по праву нарекли колдуньями.       С последней прядью закончилась и песня. Женщина погладила дочь по круглой веснушчатой щеке и пообещала прийти вечером. Пятилетняя девочка послушно кивнула матери, и, ухватившись за руку сенной девушки, позволила себя увести. Парфирь распрямилась, сложила на коленях руки. — Велите готовить мне повозку, богам хочу поклониться. Расторопные служанки поспешили исполнить наказ госпожи.       Княгиня ещё сидела, зажав в руке резной гребень и задумавшись. Принесенное накануне прислужником послание от верховного жреца не давало ей покоя. Говорящий-с-богами хотел ее видеть, а без нужды к себе он никого не звал и сам не являлся. — Ты все-таки поедешь к нему, госпожа? — послышался голос старого слуги, а вскоре и он сам появился перед очами княгини. — Что может предложить тебе жрец чужих богов? Старик — худой и сутулый, словно уже начала тянуть его к себе земля, — подал своей хозяйке покрывало для волос. — Когда ты уже привыкнешь, Якуш, что я ныне северным богам служу? — Нашим богам не нужно, чтобы ты им служила, гнула спину да колени, нашим богам мы сыновья — дети Елея и Амирь. А здесь ... — слуга собрался было сказать, но передумал, махнул рукой и промолчал. — Славна и без твоих речей принимает меня нерадостно. Верные люди в Горичи остались, так хоть не накличь на меня беды, поминая былое да кляня северных чуров. Муж мой грозился уже тебя языка лишить, а ты знаешь — лишит, да ещё и голову снимет. — Что мне плаха, что мне дыба? Дряхлый я да бестолковый, что с меня взять? — старик дернул плечами, передавая женщине ларец с украшениями. — Я боюсь только за тебя, госпожа. Слуга чужих богов позвал тебя к себе, подальше от лишних глаз и ушей. Что может быть в этом хорошего? Княгиня постучала унизанными кольцами пальцами по скамье. — Против меня ему строить козни поздно: я княгиня Севера, и я глубоко пустила корни. Разве что помощи моей просить захотел. Наконец-то стал считаться со мной, понял, что нынешний государь принимать его не станет. А я поеду, послушаю, что он мне скажет. Парфирь лишь строила догадки. Но ей хотелось услышать от Говорящего-с-богами только одно: что муж её одумался, отказался от восстания против Степи, согнул свою гордую спину и перед ханами, и перед богами. Светослав был горяч и порой безрассуден, и Парфирь этого боялась. Её слезам, речам и мольбам было не сберечь князя, как уходил много раз, он ушел бы снова. И в этот раз она не знала, защитила бы мужа заговоренная ею кольчуга.       Утро после княжеской свадьбы было тихое и безлюдное, хоть гуляния должны были продолжаться и на следующий день. Пренебрежительно оглядывая неубранные столы, рассыпанное по дороге до терема зерно, княгиня поспешила скорее миновать двор.       Поздно получив в Горичь вести о кончине Рослава, Парфирь ещё скорбила по молодому князю. И вчера, когда она только прибыла к столице, не сразу смогла понять, что было поводом праздника. Встречавший ее на пристани боярин Микула, покраснев шеей и понизив голос, сказал, что Светослав воспользовался «правом брата» и нынче его свадьбу гуляют. Тогда Парфирь лишь крепче сжала руку дочери, ничего не ответив.       Что могла сказать она — нелюбимая и нежеланная жена? Даже когда Парфирь была плененной княжной, ее красота, юность и ум не трогали сердца северного наследника. Боги то ли её, родные, прогневались на нее за отречение от веры и неизменно посылали ей мертворожденных детей, то ли новые не принимали. Даже когда родилась Зареслава, Светослав остался к жене холоден. Но ей было не привыкать видеть подле мужа других. Из каждого похода он возвращался одинаково: он привозил победы и шрамы, добычу и славу; он привозил своей княгине скатный жемчуг и лунный шелк, звенящие серьги и бронзовые зеркала; он привозил истории, которые потом среди тающего воска и чарок с брагой гусляры складывали в песни; он привозил других жен.       Парфирь видела много свадеб Светослава — издалека, она никогда не спускалась к празднику. Так и стояла она у окна — белая и гордая, словно смотря, кто на этот раз пришел занять ее место.       Якуш первым оказался у повозки и помог своей хозяйке взобраться в нее. Когда тронулись и лошади понесли за ворота, Парфирь огляделась по сторонам, присматриваясь к чужим для нее улицам и домам. Теперь это был ее город. Многолюдней и богаче Горичи, но и на десяток столиц княгиня не выменяла бы своего: древнего и гордого, палевно-лазурного, облитого солнцем и кровью войн. Как столица не пришлась ей по нраву, так и Славна — матерь Северных городов — принимала ее не радушно.       Впереди показались восточные ворота, повозку затрясло. В Нижнем городе теснились мастерские и лавки, уличные лотки, корчмы и избы. Летний воздух прогрелся, и пахло снедью, лошадьми и дымом. Якуш повел носом, поморщился, недоверчивыми глазами всматриваясь в горожан. — Чужой город, чужие боги, — бормотал он, откинув за спину косицу некогда рыжих волос с единственной нитью глиняных бусин — их сама мастерила и расписывала тогда ещё маленькая княжна Парфирь. Княгиня не ответила. Как жена, она должна была принять веру мужа. Северянам и их жрецам Парфирь была чужой, свои же, кто не считал ее предательницей, старались не вспоминать о том, что сами некогда не смогли уберечь свою княжну. — Тебе здесь и солнце холоднее, и трава бледнее. Но я здесь останусь, а тебя хоть тотчас отошлю обратно, — при этих словах своей хозяйки слуга вжал голову в плечи. Повозка пересекала торговую площадь, лошадей пустили шагом, и возница, то и дело крича, замахнулся плетью. Стоял гам, и полная женщина в сползшем платке протягивала пряники. Пестрые ленты, повязанные на столбы и ворота, рассыпанный в пыли дороги остролистый огнецвет напомнили Парфирь о вчерашнем празднике, и она приказала сопровождающим ее скорее проложить дорогу.       Капище Славны было одним из немногих вне городских стен. В Горичи святилища Елея и Амирь — Жизни и Смерти — находились в крытых чертогах, в центре; головы идолов золотили и венчали обручами, а в их глазницы вкладывали малахит и бирюзу. На Севере чуров ставили под открытым небом, в два мужских роста, от времени, дыма и жертвенной крови они темнели, и их лики смотрели сурово и грозно. Парфирь они внушали священный трепет, и каждый раз, выливая вино на жертвенник, она думала, что их лица наблюдают за ней.       Сегодня ей тоже это показалось. И это она сочла добрым знаком: боги были здесь. Поднимающийся белесый дым обволакивал запахом меда, трав и древесных смол. Княгиня задержалась у огня, вознося свои молитвы.       Якуш оставался поодаль, и не желая навлечь на себя гнев чужих богов, и не мешая своей госпоже. Старик лишь с успокоением подумал, что в подол каждого платья хозяйки он вшил нить из своих оберегов. Слугу не пугало, что Парфирь могла об этом узнать. И всё же одной вещи он боялся. Якушу даже не хотелось думать, что однажды, когда Светослав вернется из своего похода не со щитом, а на нем, Парфирь взойдет за ним на краду. Лишь потому горичанин ни разу не осмелился пожелать северному князю хвори или поражения. Хотя чужаку, севшему на древний престол князей Горичи, он хотел бы подсыпать в кубок меда медленный и страшный яд.       Из-за деревьев к открытому капищу вышла жрица и безмолвно попросила княгиню следовать за ней.       Верховный жрец сидел на низкой скамье, его тусклые глаза, почти не моргавшие, были обращены на небо. Парфирь думала, что тот даже не заметил ее прихода, однако старик обернулся на пришедшую: — Я ждал нашей встречи. Легка ли была твоя дорога к Славне? — Отец послал светлые ночи и покорную воду под веслом.
 — Когда плакал Горичь, ты пришла ко мне испуганной девочкой, ныне же пришла ко мне княгиня Севера. Праматерь неустанно прядет наши судьбы, вьёт нить, не оборвать и не изменить. 
— Я на каждой заре возношу мольбы к Матери, лишь бы она не оставляла меня, — Парфирь сжала руки.
 — Это верно, — Говорящий-с-богами улыбнулся. — Твоих слов она не забудет, всё даст, о чём просишь, — он нащупал посох, прислоненный к скамье, поставил его и поднялся. — Пойдём, княгиня, мне есть что тебе сказать.
 Женщина подала Якушу знак, чтобы тот не следовал за ней. Жрец оперся о свою палку и медленно зашагал по тропе с выступающими узлами корней. Небо налилось синим, похожим на стяги с пристаней Горичи, и взбухло охристо-золотым. — Я позвал тебя подальше от Княжьего терема, ведь мне ныне туда дороги нет. Сама знаешь, что князь наш верит чаровникам больше, чем мне. Светослав блуждает в ночи без огня, и мне ему не помочь. Однако, я знаю, что и тебе это не под силу. Буду лишь просить тебя, княгиня, чтобы ты не оставила народ в те Темные времена, что грядут. Парфирь вздрогнула и только крепче сцепила руки. — Десять зим назад ты просил меня его вывести, вымолить. Обещалась, у богов же взамен просила милости мужа. Кабы знала, что горше слез мне милость его будет, бросилась бы с высоких стен на остры копья. — Ты понапрасну так говоришь. Знаешь ведь, что нет крепче брака, чем по расчету. Пока ты подле него, Горичь супротив не встанет. Княгине совсем не хотелось слышать об этом. — Ты мудра, — продолжал жрец, — ты предана и не оставишь его в эти тяжелые времена. В тебе хватит терпения принять его жен, простить обиду. — Вчера Светослав взял себе только одну жену, — с трудом выговорила женщина. — Другую еще не нарекли княгиней, — жрец немного помолчал, оглянувшись на горичанку. — Сейчас Северу как никогда нужен наследник, которого она носит. Лицо Парфирь стало белее полотна. Она остановилась, глаза сузились.       Весть о том, что Светослав женился, была для княгини тяжела, однако она готова была её принять. Князь рано или поздно отослал бы от себя ту юную девицу, которую взял «правом брата». И Парфирь снова осталась бы с ним, как и прежде. Узнать же о наложнице, носящей под сердцем его дитя, было сравни удару бичом. Отчего древние боги к той были милостивы? Отчего они решили так жестоко наказать Парфирь? Не она ли заслужила более остальных щедрости богов взамен того, чему они позволили случиться с ней?..       Жрец ждал злости, обиды, ревности. Но прекрасное лицо женщины не выразило ничего.       Совладав с бешено забившимся сердцем и сохранив ледяное бесстрастие, княгиня сказала: — Мне то было не известно. — Твою дочь скоро станут сватать, и ей не будет нужды в заботе матери. Светослав же, получив наследника, захочет отослать тебя обратно, чтобы в Горичи было спокойней. Я думаю, нам обоим это будет не на руку. И уверен, — старик накрыл узкую ладонь Парфирь своей, — ты примешь верное решение. Она понимала, что однажды это повторится — однажды Светослав женится вновь. Пусть ей сейчас было уже не так больно, как тогда, женщина знала, как она поступит. Глаза верховного жреца заблестели, когда он увидел, каким решительным вдруг стало лицо княгини, когда она сжала губы и холодно кивнула. Говорящий-с-богами отстранился. — Я буду на твоей стороне, когда это понадобится. А ты помоги мне. Я позвал тебя не просто так, дочь Горичи, отнюдь не дела княжьих жен решать. Ты сможешь справиться с этим и без меня, я же хочу сберечь Север, пока по нему не прошла тризна. Княгиня распрямила спину, кровь прилила к ее щекам. Чароитовые глаза в начерненной оправе ресниц выжидающе смотрели на верховного жреца. — Ты знаешь, скоро капище перенесут в город: чуров станут выкорчевывать из земли, вырывать, словно жилы из тела. Так их хотят защитить от степняков. Эта земля была последним местом силы, уже истощенным источником колдовства на Севере. Теперь не станет и его. А жрецам и ведунам останется лишь «пить себя», платя за это сполна. Однако тебе ли этого не знать, дочь Горичи? — он сощурил на княгиню глаза. — Твой род был последним, кто брал силы из земли. Север иссяк, магии больше нет ещё со времен его завоевания, и нет пока никого, кто сравнился бы с Зарей Утренней — первой княгиней Славны. Твои сестры были умелы, но и они не были ровней ей. Светослав готовится к войне, к единственному, что он умеет. И когда Степь придет, мы не сможем сделать ничего. — Заря Гориславна была самой искусной ведьмой, как говорили, — Парфирь изогнула лук темной брови, — но ведь даже она не защитила Север, когда пришла Степь. Как и мои сёстры, когда Горичь взывал к ним. Это ли не доказывает, что колдовства и нет вовсе? Чему суждено было случится, то случилось. Есть те вещи, которые не властны изменить даже самые сильные. Жрец не ждал, что женщина скажет слово против. — Если боги решат наказать Север за самонадеянность нового великого князя, это будет жестокая кара. Расскажи, княгиня, что ты знаешь. Сестры учили Парфирь читать по птичьим внутренностям, шить особым стежком против сглаза и собирать травы, цветущие лишь в полночь. Сапфирь ведала, как ухватить первый лунный луч серебряной иглой, а Эсфирь знала, как свить песню, слова которой заставляли кружить веретено с лунной пряжей, а потом соткать крылья, с которыми человек летал бы подобно птице.       Колдовство было ремеслом, которое Парфирь так и не удалось постичь. Из-под её пальцев выходили лишь слабые чары, тонкие и хрупкие, подобные первому льду. — Я ничего не могу сделать, — тихо и твёрдо проговорила Парфирь. — «Плач Горичи» лишь легенда — моих сестер казнили в ту ночь. Она не лукавила, что не могла помочь. Но свою слабость предпочла скрыть за незнанием.       Говорящий-с-богами помолчал, затем произнес: — Магия ушла из земли, жрецы сохраняли её остатки веками. Все попытки тщетны — в земле лишь крохи. Все древние знания, колдовские премудрости — всё это уже стало небылью. «Легендами», коли угодно. Остались лишь те, кто готов обречь себя на муки, вытачивая «силу» из своих костей, вытягивая из жил, пока они не «выпьют» себя без остатка. — Сестры говорили, что нет страшнее смерти. Однако я не верю в это. Будь у них такое знание, разве они не спасли бы Горичь? Не остановили бы того, что случилось со мной? — почти выплюнула она, прекрасное лицо дрогнуло гневом. — Ты и сам знаешь, жрец, что в ту ночь, меня, простоволосую и нагую, бросили в ноги великому князю Вячеславу. Мне было четырнадцать весен, и северяне решили, что я буду хорошей утехой их государю на победном пиру. Я помню как сейчас, что в руке он держал меч, не вытертый от крови моего отца. Вячеслав оттолкнул меня носком сапога, словно я была грязной собакой, назвал ведьмой и велел своим людям проверить, умею ли я так же летать, как говорили о моих сёстрах, коли столкнуть с городской стены. Светослав остановил отца, сдернул со стола скатерть и позволил мне прикрыться. О, он сделал это не бескорыстно! Но жизнь сохранил мне он, а не мои чары, не мои боги. Светослав сказал, что, если я стану его женой, Горичь не поднимет против Севера головы. Престол предков стал моим приданым, сама я — безопасностью Светослава. — Она говорила с ледяной жесткостью, вспоминая давно пережитое и уже не ранящее её. — Зная обо всем случившемся, ты думаешь, что я могу тебе чем-то помочь? Ты — жрец, так помолись же богам, чтобы они не оставили нас. Княгиня подняла ладонь, подавая знак, что разговор окончен. На виске бритого черепа волхва дернулась жилка. Он ей не верил. — Ныне это твой народ, это твоя земля. Спаси и своего мужа, и свою дочь. Не отвечай сразу, подумай. Каждый за что-то будет готов принять такую участь. Подумай, княгиня! Парфирь развернулась на пятках и быстрым шагом направилась прочь из Божьей рощи.       Прошло десять лет, как сестры — нави — жили лишь своими именами в сизых водах рек, десять лет, как она не давала усомниться в своей верности Северу. И всё же помнят, не забывая напоминать ей, кто она и кем она не стала. Собственное бессилие точило хуже чужих слов, что бросали ей в спину.       Увидев свою госпожу чернее тучи, Якуш лишь цокнул языком и недобро покосился на возвышающихся чуров. — Ладно вода льётся, да в сите песок будет, — пробормотала княгиня, опираясь на поданную руку слуги и поднимаясь в повозку. — В терем возвращаемся, да поскорее.

***

      Ещё с ранних петухов на Княжьем дворе служанки из Сечны поняли, что что-то изменилось. На кухне и в девичьих рассказали, что приехала новая хозяйка. Прислуга судачила и шепталась, отвлекаясь от работы, за что старшая баба обещала им палок, однако особенно суеверные всё же сказали старой Нянюшке, что приехала в столицу княгиня, да не иначе как ведать и колдовством промышлять.       Чернавка, чистившая котлы, вполголоса говорила своей товарке: — То-то начнётся! Говорили, на каждую луну на дворе Горичи чёрную козу закалывали, кто дурное думал про княгиню да порог переступал, того хворь брала! Старая служанка Вельги отставила свою тарелку, прислушавшись. — У князя нашего почитай четыре жены ещё после Парфирь были, так ведь изжила их старшая княгиня! Ту, что государь вчера женой назвал, жаль будет, коль тоже изведёт. А Вельга Вольховна про нас не забыла в свой праздник — от её имени ведь всем раздавали и медяки, и лепешки свадебные. Из огня да в полымя — князь с крады спас, так от него самого кто сбережёт, от старшей княгини?.. — Беда будет, если враждовать станут. Им-то ругаться, а спины наши биты будут. Уберегут нас боги! — Все поменяется, если наследник будет. — Рано ещё об этом. Будем молиться, Матерь сбережёт. Нянюшка покачала головой, узнав о приезде Парфирь. Она понимала, что молодые привирали о старшей княгине из Горичи, но повторила про себя молитву Матери и пошла не в покои молодой государевой жены, а к посаднику Сечны.       Вель­га не под­ни­малась с пос­те­ли до са­мого по­луд­ня. Только когда пришла Нянюшка и сказала, что Вольха Селениныч хочет ее видеть, молодая княгиня велела набрать ей воды погорячее. Пока Адарочка принесла бадью и сенные девушки забегали с ведрами воды, старая служанка прибрала постель. Скомканную простынь она нашла под лавкой и торопливо убрала с глаз хозяйки. Дочь по­сад­ни­ка опус­ти­лась в зас­те­лен­ную тканью бадью, ис­хо­дящую па­ром, при­нялась те­реть пле­чи и но­ги раз­ве­дён­ным мыль­ным цвет­ком, и ей наконец ста­ло лег­че. Ей ду­малось, что она смо­ет с се­бя и гру­бова­тые лас­ки, и по­целуи, и запах мужа. Мо­лодая жен­щи­на, док­расна рас­те­рев рых­лое те­ло, се­ла и, прис­ло­нив­шись спи­ной к стен­ке ло­хани, поз­во­лила во­де ус­по­ко­ить её мысли. На тон­кой ко­же бё­дер прос­ту­пили сле­ды рук, и всё те­ло ло­мило тя­жестью, ко­торую Вель­га ис­пы­тала впер­вые.       Ня­нюш­ка пог­ла­дила вос­пи­тан­ни­цу по во­лосам. От при­кос­но­вений ее рук, сма­зан­ных мас­лом, кня­гиня об­мякла. Ада­роч­ка се­ла на пол ря­дом с ку­пелью, и, по­ложив на стен­ку ­согнутую в локте руку, опус­ти­ла на не­е под­бо­родок. Лю­бомир иног­да за­мечал, что слу­жан­ка очень по­хожа на свою сверс­тни­цу, по­сад­ни­кову дочь: так же по-се­вер­но­му свет­лень­кая, се­рог­ла­зая, раз­ве что нос вздер­ну­тый да ску­лы по­шире. — Хо­чешь на по­дар­ки взгля­нуть, гос­по­жа? — де­вуш­ка улыб­ну­лась, и её рас­крас­невши­еся от па­ра ще­ки на­лились пу­ще преж­не­го. — Та­кие тка­ни и ук­ра­шения раз­ве что ца­рицам впо­ру но­сить. — Нра­вят­ся? Возь­ми се­бе лю­бые серь­ги, ка­кие по сер­дцу при­дут­ся, — да­же не под­няв глаз, от­ве­тила Вель­га. — Что ты, гос­по­жа?! — Ада­роч­ка ок­ругли­ла гла­за. — Раз­ве мож­но! Ку­да мне твои серь­ги, я ж на ре­ку сти­рать пой­ду, так и оброню! — Возь­ми, возь­ми, — мах­ну­ла ру­кой кня­гиня. Слу­жан­ка хо­тела бы­ло что-то ска­зать, но гла­за её заб­лесте­ли, она бро­силась к сун­ду­кам и ско­ро вер­ну­лась с па­рой се­реб­ря­ных се­рег с лун­ни­цами и си­ними ка­меш­ка­ми. Ос­то­рож­но за­вер­нув в пла­точек, она спря­тала их за по­яс и сбив­чи­во за­гово­рила сло­ва бла­годар­ности. Ста­рая Ня­нюш­ка толь­ко под­жа­ла гу­бы и ни­чего не ска­зала.       Вель­ге хо­телось не ду­мать ни о чем и за­быть­ся. Не вспо­минать о свадь­бе, о по­дар­ках, о том, что от­цу ско­ро при­дёт­ся у­ехать, и он уве­зёт с со­бой Ми­ра, и ос­та­нет­ся она од­на.       Ма­муш­ка взя­ла вос­пи­тан­ни­цу за ру­ку: — Всё хо­рошо бу­дет, ми­лая, всё за­будет­ся, всё стер­пится. С му­жем будь по­лас­ко­вей, улы­байся ему, ис­полняй всё, что ска­жет, и не пре­кос­ловь. У муж­чин есть сталь для за­щиты, а у нас есть муд­рость и хит­рость. Твоя мать однажды сказала, что тебе суждено будет подняться высоко. А слова её часто были вещими. Ей ведь было едва больше четырнадцати весен, ещё меньше, чем тебе, когда её привезли к свадьбе. Она была умной и проницательной женщиной, немало кто счел бы её за ведающую. А ты похожа на свою мать. Даже больше, чем ты думаешь. Мо­лодая жен­щи­на кач­ну­ла пле­чом, вско­лых­нув во­ду. — Ес­ли ты ос­та­нешь­ся со мной, я бу­ду не так оди­нока. — Ко­неч­но же, ос­та­нусь, ку­да мне от те­бя деть­ся? Я еще тво­их де­ток на ру­ках по­качаю, — и слу­жан­ка сда­вила ла­донь Вель­ги и улыбнулась. — Своих боги не дали, так за тобой да братьями-сёстрами твоими ходила. Вон, Любомир мается в тереме, мне за ним ног не хватит угнаться! Что учудил на днях! Влез на крышу конюшни, кошака драного ловил. Морда того зверя страшная, ухо рваное, тощий, так ещё и рыжий! И сдался он мальчонке? Ведь не поймал! Я то расскажу Вольхе Селенинычу, пусть дядьку ему приставит, что ему няньки? Он-то с батюшкой твоим вернётся, а я при тебе нужней буду. Во­да поч­ти ос­ты­ла, и ста­рая слу­жан­ка пос­пе­шила об­те­реть свою гос­по­жу и по­дать ей платье. Вель­га бла­годар­но улыб­ну­лась и да­же поп­ро­сила при­нес­ти ей пи­рога с мо­локом. По­ка мо­лодая кня­гиня ос­та­лась рас­че­сывать во­лосы, обе слу­жан­ки скры­лись за дверь­ми. Сто­ило лишь им отой­ти по­даль­ше, Ня­нюш­ка пой­ма­ла Ада­роч­ку за ло­коть. — Ну-ка, бесс­ты­жая, стой, — мо­лодая прис­лужни­ца вздрог­ну­ла и ис­пу­ган­но от­сту­пила к сте­не. — В кня­жес­ких серь­гах хо­дить уду­мала, а что го­вори­ла: «Ца­рицам в по­ру но­сить!» Не ина­че как ца­рицей ста­ла! Жен­щи­на ух­ва­тила её за по­яс и вы­тащи­ла за­вет­ный пла­точек. Ли­цо де­вуш­ки вы­тяну­лось, и она вы­пали­ла: — Эти серьги мне княгиней дарены! Не отдам! Из-за дернутого пояса выпала медная монета и со стуком ударилась о дощатый пол. — Ду­реха ты бес­толко­вая да на подарки падкая! — Ня­нюш­ка всплес­ну­ла ру­ками. — Чье? Отвечай! Адарочка залилась краской, старая служанка же отвесила ей пощечину. — За госпожой тебе следить наказали?! К княгине-ведьме в услужение перешла? — Нет, нет, — мотала головой испуганная девушка, — Я бы и не подумала против Вельги Вольховны! — Я тебя с малых лет ... а ты! Где взяла, украла? За воровство Вольха Селениныч плетью жалует! Молодая служанка ухватила старуху за руки: — Не брала, богами клянусь, не воровала! Не губи, насмерть забьют же! — Чья же монета при тебе? Адарочка оглянулась и дрожащими губами произнесла: — Молодого ялха. Старшая служанка переменилась в лице: — Ты ска­жи, ло­жилась с ним? Вижу, что не приневолил, коли одарил! — и нат­кнув­шись на по­тупив­ший­ся взгляд, схва­тила де­вицу за ко­су. — Глу­пая дев­ка, во­лос до­лог, да ум ко­роток! По­ка я мес­та не на­хожу, гос­по­жу на­шу вы­хажи­ваю, она но­гами с ял­хом пе­репу­талась! Смот­ри, чес­тной на­род, яс­мой она ста­нет, всем нам еще батогов на­да­ет! Ну-ка, сту­пай на двор, до хо­лодов те­перь за ку­рями хо­дить бу­дешь! И смотри, сегодня же отвару выпьешь. Тяжелой тебе да бесчестной при госпоже оставаться не позволю! От­пустив на­конец рас­пла­кав­шу­юся де­вицу, ма­муш­ка пос­пе­шила на кух­ню.       Вельга боялась, что Светослав пошлёт за ней или придёт ночью, а потому, когда в дверь постучали, молодая княгиня вздрогнула и даже хотела сказать, что ей нездоровится. Однако дверь открылась, и на пороге появился посадник Сечны. Лицо Вольхи отекло после выпитого накануне, хоть глаза смотрели цепко и трезво. Он прошёл в покои и сразу же направился к дочери. — Прими мои поздравления, княгиня, — последнее слово он выдохнул с хмельной радостью. — Боги пошлют вам долгих лет и много сыновей.       Вельге меньше всего хотелось видеть отца. Она чувствовала себя преданной и проданной. Как он мог? Как он мог поздравлять её, улыбаться, поднимать вчера чарку за здравие князя с княгиней?.. Посадникова дочь хотела верить, что отец так же сохранит память о Рославе, как и она. Не Вольха ли так радел за их брак, торопил? Посадник позабыл о молодом князе слишком рано. — Как будет угодно богам, — молодая женщина опустила глаза. — Я буду молиться, чтобы быть хорошей опорой мужу и доброй хозяйкой северной земле. — Об этом не тревожься. Я буду приезжать к тебе, а через верных людей ты сможешь мне передавать всё, что случится. — Когда же ты возвращаешься? Я бы хотела попрощаться с Любомиром. — Мы останемся до окончания праздничных дней. Я завершу все дела в столице и тогда вернусь в свой посад. Не стану дольше дозволенного задерживаться, — Вольха Селениныч сложил руки на животе. — Если бы великий князь приблизил меня, ввел в Совет, мне бы не пришлось оставлять тебя. Светослав тратит казну отца не задумываясь, а, когда он будет собирать войско, ему понадобится много золота. Может, тогда он и пошлет за мной. Впрочем, незачем утруждать твою голову мужскими заботами. Ты так хороша и юна, пусть лишь взгляд на тебя услаждает душу великого князя. Старый посадник наклонился и поцеловал дочь в лоб.       Двери покоев открылись, и вошла Нянюшка с блюдом еды. Поклонившись господину, она поставила свою ношу на стол и собралась уйти. Но Вольха Селениныч уже распрощался с Вельгой и сам остановил служанку возле дверей. — Покажи простынь, что вчера стелили, — тихо велел он. Полонянка подала ему свернутую ткань. Посадник оглянулся на дочь, развернул полотно и с удовлетворением заметил на нем несколько капель крови. Вспомнив разговор с верховным жрецом, Вольха решил принести щедрую жертву, чтобы семя великого князя прижилось.

***

      Вечерело, когда в покои княгини вошёл слуга и передал волю великого князя видеть Парфирь и Зареславу и разделить с ними стол. Женщина уже ждала, что за ней придут. А потому с готовностью поднялась. Она была облачена в сарафан из сизо-голубого льна, бисер и вышивка превращали подол в мерцающий речной поток при каждом ее плавном шаге, а от белой шеи на грудь стекали опаловые нити. Маленькая княжна едва не бежала рядом с матерью, обрадованная скорой встречей, что никак не могла повторить прямую гордую спину или размеренные движения своей родительницы.       Светослав ждал их в малых покоях, сидя возле длинного стола, убранного багрянцем. Входя, Парфирь поклонилась ему, и при одном лишь взгляде на мужа княгиня расцвела. Он же поднялся и протянул ей руку. Женщина коснулась ладони губами. — Государь мой, свет мой, как тосковала я вдали от тебя, что в неволе томилась, — говорила она нежно и певуче. — Но вот ты рядом, и мне вновь спокойно и радостно. Князь лишь коротко приобнял жену за плечи и жестом разрешил ей сесть.       Зареслава, зажав край платья, робко поглядывала на отца, а когда она дождалась приглашения, лицо её расцвело улыбкой. Княжна обняла Светослава, ткнувшись в бок, и мужчина опустил ладонь ей на макушку. Князю не нравились в дочери и волосы цвета осенней листвы, и веснушчатая кожа, и с аметистовым отливом глаза; словно она не переняла от него ничего — ничего северного, ничего рода князей-Славичей. Но Заря́ была его единственной дочерью, и он даже любил ее и думал, что однажды она своим замужеством скрепит договор племён. — Моя дочь совсем выросла, — он пригладил ее пушащиеся волосы. — Найдется ли на всем Севере жених, достойный ее? У меня уже есть дума на этот счет. Но об этом позже. Парфирь насторожилась при оброненном Святославом. Однако князь не сказал об этом более ничего. Он обошёл стол и сел так, что Парфирь оказалась от него по левую руку.       Накрыли на стол, разлили в два кубка. У малых дверей остался лишь один прислужник, Якуш замер поодаль за своей госпожой. — Что Горичь? Когда я отправлялся на Берега, я не знал, что отец болен, и вернуться мне придётся уже в столицу. Я был уверен, что ты оказала посланным мною наместникам должный приём. — Горичане не ждали на княжение северян, — подняла подбородок Парфирь. — Своими речами я постаралась сгладить их недовольство, когда и мне пришлось их покинуть. Мне должно быть при муже. — Я рад, что они так преданы тебе, и мне хочется верить, что ты так же предана мне, — он отпил хмеля, сдержавшись, чтобы не поморщиться от кислого привкуса. — Я вверил им город и все дела, пока ты или Зареслава при муже не вернётесь. А ныне, ты верно сказала, ты нужна в столице — в тереме нет хозяйки. Женщины, слуги, расходы терема — это заботы и тяготы старшей из жён. Парфирь сдержанно кивнула, не притрагиваясь к поднесённой еде. — Я забылась, мой господин, и совсем не поздравила тебя со свадьбой. В этом тереме у меня будет сестра. Я обучу её всему, что знаю сама, и буду ей наставницей и подругой. — Ты увидишься с ней. Собери всех завтра. Мне бы хотелось, чтобы в моем доме был порядок, в особенности на женской половине. — Эти заботы не будут отягощать тебя, государь. Я постараюсь разделить с тобой хоть немного тех печалей, что омрачили Север. Будет лёгок путь князей Вячеслава и Рослава к Праотцу. Он кивнул и накрыл ладонь жены своей: — В этой череде печалей есть и светлые вести. Скоро у Севера будет наследник. Наложница-бережанка носит моего сына. Это ли не будет мне знаком на заре правления? Только то, что жрец уже поведал ей, позволило женщине сохранить самообладание. И этих слов она ждала и уже знала, что скажет. Княгиня, не поднимая глаз на мужа, проговорила: — Я буду молиться за здравие твоей наложницы и дитя под ее сердцем. После того, как Светослав остался последним мужчиной из правящего рода, люду и боярам радостно будет узнать о милости богов. Пусть наследник будет и не от законной жены, об этом бы и не вспомнили в Темные времена. Князь собирает мечи, когда он уйдет, ему нужно будет оставить в столице Славича.       Княжне Горичи и княгине Славны горше яда было узнать, что не её сын сядет на северный престол, ведь она ещё надеялась, что боги дадут ей дитя. Муж всё реже звал медноволосую княгиню к себе, всё реже обнимал её тонкий стан, всё чаще смотрел на других. И всё же у Парфирь оставалась надежда — государь послал за ней, государь хочет видеть её подле.       «Обернуться бы мне жгучим пламенем, выжечь в сердце твоём моё имя. Чем не взяла: лицом ли, статью ли? Иль не по сердцу мои танцы были, что ты сам просил? Ах, как звонко пели мои браслеты, как стучали медальоны в косах, как взвивались в пляске юбки! А в руках моих белых играла я кинжалами острыми. Их ли боялся, северный князь? Дотлевала зарею ночь — ты уходил, при мне глаз не смыкал. Полонная княжна: разве её тебе в жены хотел отец, разве её твой народ примет, разве уснешь, когда она подле? За это ли сторонишься, других жен в покоях своих привечаешь? Государь мой, не знать бы тебе моей любви! Не для тебя кинжалы мои плясали, не по тебе и тризну служить станут».       Парфирь вспомнила слова верховного жреца и подумала, что не зря тот вызывал ее к себе. Он сказал, что любое решение её будет правым, и примут его боги, и не прогневаются. — Я встречусь с моими новыми сестрами завтра же поутру, — княгиня высвободила свою руку. — Больно охота взглянуть, хорошими ли хозяйками станут. Я приготовлю им подарки и без своей дружбы не оставлю. Светослав кивнул. Он отставил кубок и обтер светлые рыжеватые усы. — Через несколько дней я встречусь с атаманом Ледяной пустоши. Он посватается за Зареславу, шапку пришлет. Он уже не юн, но и свадьбу торопить не станем. Я намерен отдать княжну, как только начнутся её крови. Ворон будет ждать, она будет его единственной законной женой. Парфирь замерла, и глаза ее сузились: — Никогда такого не было, чтобы кровь Гордого Горичи да Древнего Севера с водой из жил окрайних северян мешали. — Кровь в жилах людей Ледяной Пустоши давно застыла, на Суровом Севере ветер высеребрил их волосы и обратил кожу в камень. Это бесстрашные воины. Знала ли, что отец Вереста некогда пришел из тех земель? Будь у меня целое войско тех же мужей, что и Верест, я взял бы ставку ханов за три луны! — князь довольно ухмыльнулся. Горичанка бросила взгляд на дочь и дерзнула отговорить мужа: — Пустошь первой отказалась склонить голову перед великим князем Вячеславом, — Парфирь нахмурилась. — Они все наемники, они пойдут не за государем, не за атаманом, только лишь за золотом. Много ли стоит верность наемника? — Я могу им дать не только деньги. Их владения — лед да снег, у них нет пашен и лугов, чтобы сеять и кормить скот. Если я предложу им часть земель, они присягнут мне. — Согласится ли Вече? Не выступят ли рода против, коли великий князь решит отдать земли чужакам? — Княжества! — Светослав усмехнулся. — Я не отдал бы Ворону и его людям и хутора на болоте, не будь нужда. Я пообещаю атаману землю на север от Родана, тот Оставленный край, что покинули за время вражды с Горами. Возможно, окрайним северянам не придется там задержаться надолго, кто знает, как решится исход войны? Пар­фирь не зна­ла, что ещё она мог­ла ска­зать Све­тос­ла­ву, не нак­ли­кав на се­бя его не­милос­ти. Её била мелкая дрожь. — Я не вынесу, если ты отдашь нашу дочь ему. — Ещё много зим она будет при тебе, рано ты причитаешь, княгинюшка. — И всё ж, нет разве у древних родов Севера достойного сына?! Того, кому доверился бы ты, не ожидая подвоха, кому бы оставил свои дела? — Свои дела я оставлю своим сыновьям, — хмельно улыбнулся Светослав, — да и спешишь ты меня в рубище рядить. Уж я сам решу, кого зятем назову. А ты ступай к себе, тебя утомила столица, и завтра вновь хлопоты. Женщина знала, как упрям был Светослав. Но согласиться продать Зареславу за наемников княгиня не могла.       Парфирь пала перед мужем на колени: — Государь мой! Вели выколоть очи мои, не видеть бы мне этого супостата! Мечом своим меня изруби, но дочери нашей ему не отдай! Из её глаз брызнули слезы. Ими было не разжалобить мужа, но княгиня была в отчаянии. — Лучше зверям диким на растерзание, чем мужу такому поклониться! Одна у меня дочь, и её отнять у меня хочешь! — Парфирь ухватила Светослава за рукав. — Ты оставил меня, забыл и покинул. Ты ненавидишь меня за мою любовь. Я смиренна, перед тобой на коленях стою, — она целовала его руки. — Прогони, отошли, накажи! Холод твой мне самая страшная кара! Заживо горю, привечая твоих жен! Всё стерплю! — Ты мне только дочерей принесла, да и тех не сберегла. И жена ты ни богам не угодная, ни народу, — он высвободил свои ладони из её. — Милость моя к тебе, что ты здесь, так другого ничего не проси. Светослав смотрел словно сквозь нее, не замечая её крика. И Парфирь от того было страшно. Слова его били наотмашь. — Осуди на любую казнь, — проговорила она обреченно. — Меня осуди, но дочь оставь. Ты на верную смерть её отдаешь. Женщина спрятала лицо в ладонях и зарыдала. Светослав поднялся и отвернулся от неё. — Будь с дочерью. Зареслава впервые в Славне, тебе лучше не оставлять ее одну. Ступай.       Княгине ничего не осталось, как повиноваться.       Сколько нужно ещё её слёз, молитв и страданий? Сколько жертвенной крови и летнего вина хотят боги, чтобы напиться? Однажды глаза её ослепнут от соли, беды выточат на её белом лице морщины, но пока по её жилам течёт горячая кровь, пока её чрево способно дать жизнь, она будет стойкой. Такой, как учили сестры. Огнём, что спалит всех.       Оказавшись в своих покоях, горичанка кликнула Якуша. Парфирь без сил опустилась на лавку. На пол со стуком упал оставленный гребень. Наклонившись за ним, женщина какое-то время зажимала его в руке. Острый зубец впился в ладонь, и боль отрезвляюще вернула княгиню из раздумий. — Принеси мне короб, что с травами, и ларец мой. Подарок новой «сестре» готовить стану. Двери запри и ставни, видеть никого не хочу. Старик, всё исполнив, из угла наблюдал за действиями княгини. — Ты задумала чёрное дело, госпожа. Гадючья трава ядовита. Что твои боги скажут на это? — Я неугодна им. Так чего ещё мне страшиться? Якуш приблизился. Его сгорбленная тень пролегла через всю комнату. Сморщенные пальцы коснулись стола, взгляд пробежал по рассыпанным пучкам трав и ступке в руках княжны Горичи. — Ты ещё не позабыла, девочка, чему тебя учили сестры?