Темные времена

— Нет порядка в Славне! Князь по что Совет собирает уже после того, как послов казнил? Грех великий гостей в своем доме убить! — Безумный князь на престоле! И боги, и люди ему не указ! — Боги оставили Север: как брат брата убил, так и стали боги глухи и слепы. В Чертоге на Теремном дворе многолюдно. Князья и посадники, родовитые мужи — все силились перекричать друг друга.       Ворон сидел поодаль, щурил глаза, наблюдая со стороны. Грубой выделки кожу и мех одежд Ледяной пустоши остужанин сменил на кафтан, похожий на те, что носили в столице. Платье сидело кургузо и словно не по плечу, но напоминало о нынешней принадлежности к приближенным Славичей. — Лихой век! Светослав и с людьми с Сурового севера решил брататься! Атаман исподлобья взглянул на сказавшего это. Князь Смольны только сложил на широкой груди руки, заметив будущего зятя государя. Багровое родимое пятно растекалось по его скуле, обнажая от тёмной бороды край челюсти. Оба сына Смолича — такие же крупные и русые, как отец, и только начавшие носить усы — опасливо переглянулись. — Знал бы Вячеслав, что сын его в своем доме принимать врагов станет да в родственники звать! — Полно, Лагод, — посадник Горичи ухватил Смолича за плечо, — мы в государевом Чертоге. — Нет, — махнул Ворон, — нехай говорит. Больно охота мне послушать того, кто меня врагом кличет, а не тех, кого князь давеча казнить велел. — Где были остужане, когда пришла на Север Степь? В сугробах своих да за ледяными реками отсиживались! — Лагод побагровел лицом. — А когда князь Вячеслав племена да города объединял? Сколько лет Стужна признавать ничьей власти над собой не хотела? Да только разбоем и живете на своей промерзшей мертвой земле, что хлеба родить не может! Не выжить вам без Севера! Пришли ведь на поклон, как только высоким местом поманили! Атаман остался сидеть, не закричал в ответ. Но он живо представил, как разбивается затылок князя, когда его ударяют об стену. — Один остужанин, — наконец проговорил он, — стоит десяти северян в бою. Мы рождены для сражений, а не для возделывания земли. В зале закричали: — Пусть придержит язык! — Как смеет этот безродный так говорить? Будет его слушать! Темные глаза Ворона бегали по толпе. Сам он держался настороженно и готов был в любой момент вскочить со своего места. Но тут среди гомона послышался окрик, и мужчины расступились перед воеводой. — Совсем ополоумели? Что вы устроили в Отцовом чертоге? Великий князь здесь! Смолич ледяным взглядом обдал остужанина и отступил, атаман только усмехнулся про себя. Мимо них прошел Светослав, за ним Микула и Свегнев. Уже после появился Верест и остановился рядом с Вороном, возле которого было значительно свободнее. Тот отметил, что княжий ближник впервые встал не подле своего господина.       Бояре с ропотом встречали своего государя. В какой-то миг тихое жужжание голосов заполнило залу, собравшиеся напряженно ждали. — Зачем ты обрек нас? — послышался голос старика, посаженного в Злотне после некогда правившего там Светослава. Когда взгляды обратились на него, тот переступил с ноги на ногу и выше поднял голову. — Уже полетели в Степь вести, что Север ждет войны. Почему не было Совета прежде, чем те речи сорвались с твоего языка? — он крепче сжал посох, на который опирался. — Мужам Севера нашлось бы что сказать, да ты не спросил. Ныне тогда зачем созвал, коли наших слов не надобно? Светослав выслушал речь посадника, затем проговорил: — Из уважения к твои сединам, Бóгдан Вышáтич, я только напомню, что больше я не княжич, а ты — не мой дядька. Впредь говори со мной так, как подобает с великим князем, которого благословили боги. Ворон заметил, как между нахмуренных бровей государя врезалась первая морщина. Мужчина стал ещё больше похож на своего отца рыжевато-русой бородой, станом и привычкой держаться. Хотя, что он, атаман, мог помнить о северном князе, которого видел лишь однажды? — А что до войны, что я объявил, так разве нужно мне вас вразумлять да толковать, что пришло время уйти от гнета Степи? Разве мало вам трёх веков, что ханы князьям указывали? — Светослав оглядел присутствующих. — Я соберу такое войско, которое выстоит против тьмы. И укреплю все заставы к югу втрое, и не дам супостату околицей обойти. Мы будем готовы встретить степняков, когда они станут переходить Сирей-реку. — Рассылайте гонцов по всему Северу, — вперёд выступил Свегнев, писарь за ним нёс запечатанные свитки и давал один каждому князю или посаднику, — а вы сами читайте на площадях своих городов государеву грамоту. Да за исполнением наказов следите. Запасайте урожай, на будущий год некому будет пахать. Смолич первым развернул указ и, хмуря брови, прочитал. Старик из Злотны только сжал свиток в руке. — Мне ли припоминать вам, князья да бояре, — Светослав повысил голос, — сколько родичей ваших в ставке сгинуло? О том ли мне рассказывать, как великого князя Всеслава ханы на пиру казнили? — он говорил все громче. — Или то, что только при отце моем степняки перестали грабить деревни да полон уводить? Позабыли, как сызнова отстраивали сожженные города? — Верно молвил Богдан Вышатич, — Лагод оглянулся на него, — наших речей не надобно. Нам и слова против не положить теперь. Первым поддержал Светослава князь Родана, только недавно получивший город после смерти Рослава: — И что с того? — он отвернулся от Смолича, обращаясь к собравшимся. — Долго вы еще собирались ждать? Да и чего? Знака, времени подходящего? Вот вам знак — ханы грызутся, Серебряное ханство больше Золотому не кланяется и Медное неспокойно. Настал тот век, когда Север поднимет голову! В Чертоге зашумели. Крики недовольства уже мешались с одобрением. — Где сечане? — посадник Злотны вопрошал у государя. — Отчего Вольхи Селениныча нет на Совете? Али кто за него скажет? — Я за него скажу, — пальцы на левой руке Светослава подрагивали, и он крепче сжал резной подлокотник отцова трона. — Тесть мой, перед отъездом своим из столицы, поддержал это решение. И всякое дело мое поддержит. Особливо то, ради чего князь Вячеслав мечи собирал. — Слава князю! — выкрикнул кто-то. — Мы должны исполнить то, что Вячеслав завещал! Я за Север головы не пожалею! — И Берега нам помогут, и Окрайний север. И боги будут с нами, — продолжил Светослав. — Так как мы — дети их — рождены быть свободными. Ворон с довольной улыбкой оглядел собравшихся, что больше и больше уверялись в правоте их государя. А потому, когда выступил вперед Верест, атаман ждал и от него поддержки. Великий князь свысока посмотрел на своего ближника и откинулся к спинке трона. — Мы прогневали богов, когда ты отдал приказ казнить послов. Если бы я знал, я бы не пришёл на ту расправу. Проклят тот, кто убьёт гостя в своём доме. Остужанин переминался на месте, бегая глазами от великого князя к ратнику. Верест прямо смотрел на государя. — Ты взаместо верховного жреца ныне, Верест? — деланно улыбнулся Светослав. — Боги создали нас свободными, чтобы мы прославляли их на земле. И эта победа, которую я принесу, будет в их честь. Я слышу, как ждет этого Праотец, как нетерпелив он, изъявляя свою волю грозами. Гремит в небе его горн, которым он созывает войско. Мы принесем великую жертву богам. И они вложат свою силу в наши мечи. Вокруг Ворона и Вереста загудела толпа, разразилась славящими богов криками. Ближник хотел ответить, но голос его потонул среди прочих. Светослав отвернулся, не став больше слушать бывшего наставника Рослава. — Родан с тобой, княже! — Дружина пойдет за тобой! Не станем боле терпеть степняков на Левом берегу! — Верно, княже! Не дадим им больше Славне указывать! — Стужница с тобой! — атаман вскинул руку, сжимая кулак. Сыновья Смоличи ждали решения отца. Тот же оглядывался и, когда уже дольше тянуть было бы опасно, тоже поднял ладонь. Оба юноши последовали его примеру. — Что же Злотна молчит? — спросил посадник Горичи. — Нам много раньше врага встретить придется, а вам в стороне, авось далече в лесах не достанут? Светослав и сам ждал ответа Богдана Вышатича. Старик перебирал пальцами конец длинной бороды. — Вячеслав давно уже хотел князей объединять. Не на его веку войне этой случиться. Думалось мне, что и не на моем. Раз я дал тебе клятву, государь, — он поднял седую голову, — я ее исполню. А ты, что именем богов обещал, выполни. Ты не мне обещал, а каждому, ты напомнил Северу о свободе, о которой никто из живущих уже и не помнил. А такие слова просто так не говорят. Светослав кивнул и поднялся. — Не быть мне великим князем, пока Славна на коленях перед ханами стоит. Вернусь с победой или жизнь свою положу. Сколько раз Смерть обходила меня стороной, сколько раз Марь миловала, для одного лишь — дать бой Степи. А голову склонив жить не стану. Вновь вверх взметнулись кулаки, мужчины стали выкрикивать имя князя. — Возвращайтесь по своим местам и передайте всем мои слова, — продолжил он, уже перекрикивая их, — да выполняйте наказы. Всех от мала до велика поднимите. За свободу, за наших богов! За Север!

***

      Вельга считала, что может понять, отчего Парфирь никогда не спрашивала об Алеле. Посадникова дочь только представляла, что испытывает эта женщина, так горячо любящая своего мужа. И от того не бередила старшей жене раны. Молодая княгиня приходила к Алеле одна. — Не говорят ли чего в тереме? — Вельга оглянулась на семенившую за ней Нянюшку. — Может, слуги что сказывают? — Как же не говорить? Языки есть, вот и треплют. Только много ль в том правды? — служанка поудобнее перехватила плошку с яблоками. — Совсем, говорят, напужалась она старшей жены, вот и не показывается. Да и пусть, она на сносях уже, а то ведь сглазят ещё. Чем ближе был срок ее разрешения, тем реже она выходила из своих покоев. — Сердце щемит, мамушка, точно чувствует что-то. — За всех то оно у тебя чувствует да болит! За себя бы потревожилась, милушка! — За меня ты тревожишься, — улыбнулась молодая княгиня. — А коли Алеле помощь моя нужна? Она же не попросит, глупая, ещё бед натворит. А ей бы о дитяти думать. — Жалеешь всех, — Нянюшка покачала головой, — что служанку свою распутную, что эту девицу. Это её воля была, не случайно здесь оказалась, так пусть постоит за себя. Вельга отмахнулась. Не переспоришь. Старая служанка всегда не по-доброму смотрела на государеву наложницу и всякий раз отговаривала свою госпожу идти к ней. — Её сын — противник твоим детям, — зашептала мамушка, нагоняя посадникову дочь. На лице холопки отразилось всё её беспокойство. — У Парфирь детей может и не будет больше — князь не привечает её у себя, да и до того она только дочерей ему приносила. Твой сын, Велюшка, должен наследником быть! А не сын девки с Берегов. — Её сын моим детям братом будет! Не станет меж ними вражды, как между Светославом и Рославом не было. — Как только она родит наследника, государь её княгиней сделает. Вот тогда-то ты всё и поймёшь. Вельге не хотелось думать, что ей придётся никому не иметь веры и жить в постоянном страхе. — Она раньше тебя, — продолжала служанка, — вразумела, что с другими княжьими жёнами дружбы быть не может! Всё сказывается тяжестью своей, не ходит к Парфирь в девичью работать. Так теперь старшая княгиня с тебя глаз не спускает. — Настанет ли день, Нянюшка, когда все спокойно будет? Вопрос остался без ответа. Женщины уже подошли к дверям.       Отведённые Алеле комнаты бы­ли од­ни­ми из са­мых даль­них на жен­ской по­лови­не. Вер­но, что­бы стар­шая же­на как мож­но ре­же встре­чалась с на­лож­ни­цей. Вельга вошла первой, за ней, оглядываясь, служанка. Але­ля сидела у окна, одета была в домашнее платье, не расчесанные и не собранные волосы ворохом соломы лежали на плечах. Кня­гине по­каза­лось, что при их прош­лой встре­че де­вуш­ка выг­ля­дела луч­ше. Ли­цо но­сящей осу­нулось, кровь ос­та­вила ще­ки. — Княгиня! Она попыталась встать, обхватив живот, но Вельга поспешила ее остановить: — Что ты! Не вставай! Алеля осталась сидеть, положив руки на натянувшуюся ткань. Младшая княгиня прошла вглубь покоев. — Отрадно, что ты навестила меня. При моей тягости выходить боязно. Она протянула руки к Вельге и усадила её на скамью рядом с собой. Нянюшка, чуть шаркая, положила на стол яблоки и сверток ткани. — А я тебе пеленок принесла, сама вышивала. Ты взгляни, какие нитки яркие, точно маки да васильки. Девушка провела ладонью по глади, едва заметно улыбнулась. — Благодарю покорно, госпожа. Работа твоя с моей не сравнится, загляденье, что и марать жалко. — Ты не выходишь, девиц-помощниц моих отсылаешь, — молодая женщина пытливо взглянула на бережанку. — Вот и захотелось мне тебя навестить. Алеля замерла, моргнула, затем перевела взгляд с гостинцев на государеву жену. — Не гневайся, ясная ясма, но я всех служанок отсылаю. И тех, что старшуха ко мне приставляет. Вельга удивленно подняла брови. — От чего? Девушка сцепила пальцы, вгляделась в лицо княгини, затем всё же проговорила: — Недужу. Они все ходят, а мне только хуже становится. Точно сглаз какой или промысел чей. Женщина уже укорила себя, что бросилась помогать, когда об этом и не просили. Все же ей казалось, что тогда в бане Алеля говорила с ней искренне. — Уж не считаешь ли ты, что я причина твоей хвори, раз и от меня ничего не примешь? — посадникова дочь нахмурилась. Она взяла одно яблоко, другое протянула Алеле. Бережанка нерешительно повертела его в руках. — Неужто думаешь, я тебя отравлю? — Вельга надкусила зеленый бок. — Они же не дозревшие — мелкие и кислые. Княгиня смущенно улыбнулась: — И правда. Мне так их хотелось, что я утром без счета съела. И не заметила, что не созрели. Алеля даже повеселела невольно, увидев растерянное лицо Вельги. Нянюшка настороженно взглянула на свою госпожу: — Здорова ли ты, милушка? — Будет тебе, разве станет мне плохо от кислых яблок? — засмеялась Вельга и, отмахнувшись, вновь обернулась к Алеле. — Ты прости, я велю тебе пряников принести или меду. Ими не побрезгуешь? Алеля кивнула: — Приходи сама, вместе с тобой отведаю, одна не стану. — Вот и славно, — Вельга едва сдержала улыбку. Затем осторожно протянула руку. — Можно? Алеля замешкалась, но Вельга уже приложила ладонь к ее животу. Под тканью чувствовалась натянувшаяся кожа. Губы женщины дрогнули улыбкой. — Матерь благословила тебя, — взгляд ее стал зачарованно-отстранён. — Я буду молиться, чтобы твоё разрешение было легким. Дадут боги, сын будет удалью в своего отца. Бережанка закусила губу и отвернулась. — Господин сказал, что зайдёт ко мне, — голос ее от чего-то дрогнул. — Он всегда узнавал через слуг обо мне. Но сегодня он придёт сам. — Мне позвать девушек помочь тебе одеться и причесаться? — Нет, — отрезала Алеля, затем более мягко добавила. — Я не подпускаю никого. Вельга чуть склонила голову к плечу. — Могу я́ заплести тебе волосы? Бережанка цепко взглянула на неё, но всё же кивнула. Нянюшка подала со стола гребень. Молодая княгиня встала за девушкой и медленно стала расчесывать белые пряди. Они заметно истончились с того дня, когда все княжеские жёны впервые встретились. — Красивый гребешок, — залюбовалась Вельга, пропуская сквозь его зубья волосы. — Да, красивый, — отозвалась Алеля, её голос прозвучал безрадостно. — Когда я жила на Берегах, даже у дочерей старосты не было таких. Княгиня отвела руку, заметив, как вытягиваются пряди и остаются на гребне. Вельга переменилась в лице. Коса затягивалась под быстро мелькающими и чуть подрагивающими пальцами. — Я молюсь, — вдруг проговорила Алеля, — постоянно молюсь. В столице так много людей, что боги не слышат моего голоса среди их. — Они глухи и ко мне. Иначе все сложилось бы по-иному. — Ты ещё можешь покинуть Славну, тебе есть куда возвращаться. Если Светослав ... — Нет, — Вельга покачала головой, затянув последний раз прядь, — мне уже не оставить этого места, — она помолчала. — За себя я уже перестала просить. Я буду молиться за твоего ребёнка. И за то, чтобы после войны нам не пришлось петь «Песню маков» по нашему мужу. Алеля вцепилась пальцами в край лавки.       От скрипа двери все, погружённые в мысли о предстоящем, вздрогнули. Светославу пришлось пригнуть голову, чтобы пройти в низкую дверь. Распрямившись, он удивленно взглянул на Вельгу, не ожидая увидеть её в этих покоях. Жена поспешно поклонилась. Алеле же пришлось подняться, чтобы также поприветствовать мужа. — Я уже собиралась вернуться к себе, государь. Позволишь? — не поднимая головы, просила княгиня. — Нет, останься, — он прошёл в покои. — Это хорошо, что ты навещаешь её. Ризна благосклонна к ней, пусть богиня одарит тем же и тебя. Вельга кивнула, прикусив губу. Светослав приблизился к Алеле. Девушка взглянула на него с бледной улыбкой. — Как мой ребёнок? — он сел на край скамьи, позволив опуститься и бережанке. — Он здоров, господин. Повитуха уверена, что будет наследник. Князь бросил короткий взгляд на Вельгу, что так и осталась стоять в стороне, затем проговорил: — Одна ворожея, которую называли самой сильной на Севере, сказала, что у меня будет сын. — Какое имя ты дашь ему? — Алеля заглянула ему в глаза. — Я нареку сына, когда возьму на руки. Осталось уж не долго. Лекари говорили, к осени? Девушка кивнула. — Хорошо, — он покрутил кончик уса. — Если я останусь на бранном поле, только Славич должен занять мое место. — Не говори, господин, горько слушать о том! — юная наложница обхватила мужскую ладонь своими. — Слова вещие, не накличь! — Что же ты, перепужалась? Все то вам, бабам, страх да слезы. Щеки — вона — раскраснелись. — Не оставляй меня, — зашептала она, припадая к шее мужчины, что Вельга едва расслышала. — Ты уйдешь, так я совсем без защиты останусь! Старшая княгиня со свету меня сживет. И сыночка нашего. Я перед ней что былинка полевая. А была бы княгиней... — Не тронет она тебя, разве посмеет? Я уйду по весне, рано об этом. Князь огладил кончиками пальцев девичью голову, а Алеля, точно ластящаяся кошка, прильнула к его ладони. Вельга отвела глаза и сжала гребень. — Ты точно печь горишь, — Светослав замер. — Я здорова, государь, — испуг тенью лёг на вспыхнувшее лицо. — Пусть сегодня же явится лекарь, — бросил за спину князь старой служанке. — В том нет нужды! — Алеля схватила князя за запястье, когда он собирался подняться. — Просто от духоты голова болит. — Ты не понимаешь, как много зависит от того ребенка, которого ты носишь. Здесь нет ничего дороже и никого важнее, — Светослав положил руку на ее круглый живот. Рабыня накрыла его крупную ладонь своей. — Мой сын будет жить на свободной земле. Я ничего не пожалею за это. Слова его были решительны, а сам он уже не напоминал Вельге разудалого молодца: веки тронула синь, губы сухи. — Я не подведу, — глаза Алели влажно блестели. — Останься с ней, — велел государь княгине, поднимаясь. — Пошли за мной, если что-то случится. Вельга только кивнула. Светослав задержал на жене долгий взгляд, затем вышел из покоев. Алеля обхватила свои плечи руками, опустив голову.       Княгиня медленно опустилась на скамью, обняла девушку. Та не запротивилась даже. — Слышала, что государь сказал? — перевела посадникова дочь глаза на служанку. — Пошли за знахаркой. Нянюшка остановилась у дверей: — Я сама схожу, расскажу ей, что да как. Чтобы поторопилась и взяла всё. Прикрыв за собой дверь, старая полонянка пожевала губами, раздумывая. За лекарем отослала служанку — у девки ноги резвее, а сама, оглянувшись на покои, засеменила во двор.       Старуха знала одного конюха, через которого Вольха Селениныч велел весточки справлять. И у служанки было что передать господину: там и вести о приезде послов, и о прошедшем Совете. Было еще кое-что, о чем думала служанка с замиранием сердца и сомневалась бы, да наметанный взгляд обмануться не мог. Оказавшись в конюшне и отыскав верного человека, велела передать все слово в слово. Последнее же смогла лишь прошептать. Убедившись, что тот сегодня же отправится в Сечну, она, хватаясь за бок, заторопилась обратно в терем.

***

      На площадке перед дружинным домом сидел Лют. Наёмник затачивал на ремне нож. Не отрываясь от работы, он только глазом скользнул по вышедшему из-под навеса Рагне. — Вереста видал? — приблизился юный ялх. — Видал давеча, когда в Чертоге бояр и князей собирали. — По что? Про степняков толковали? Когда пойдут? Мужчина выпрямился, ремень, на который он наступал и натягивал, повис в руке. — Откуда мне знать? Ты бы спросил у Бера сам, он же твой наставник теперь. — Отчего ты его «Бер» называешь? Лют прищурился, разглядывая лезвие, попробовал пальцем. — Он ведь, как и я, из Ледяной пустоши. Берест он — Бер — медведь. Там, на Окрайнем севере, имена «живые», а эти нам северяне дали. Всё-то им под себя править хочется. — А тебя тогда как зовут? — Лютый — волк. Рагне смотрел, как ловко исчез нож в рукаве наемника. — У нас есть сказка, в которой волк с медведем силой мерялись. Кто победит, тот и станет хозяином леса. — Кто же оказался сильнее? — Не помню уже. Я давно сказок не слушаю. Лют усмехнулся, сворачивая на кулак ремень: — Это был бы славный бой, если нам бы однажды пришлось встать друг против друга. Юноша слышал, что тот не чурается обмана и бесчестного боя. Нож в рукаве Рагне посчитал самым безобидным, что мог скрывать наёмник. — Вон, — указал он глазами, — второй твой дядька идёт. Не останешься без пригляда. Геней показался из конюшен. Рукава его рубахи были закатаны. Не желая встречаться с горичанином, Лют закончил с ремнём и, развернувшись на пятках, пошёл прочь. — Сегодня ты со мной будешь, чаячий мальчик! Пойдём! — приблизившись, Геней вгляделся в спину удаляющегося остужанина. — О чем он толковал с тобой? — Ни о чем, — буркнул Рагне. — Он — шельма — только мясником может быть да марать руки. — Ты недолюбливаешь его или боишься? Рыжебородый ратник посмотрел на него сверху вниз. — Одно не мешает другому. Я был бы глуп, если бы полагал, что могу одолеть любого. Северные дороги, которые он прошёл с обозниками, а потом с разбойниками, научили его кой-чему. На своей шкуре не хочу проверять, — Геней расправил рукава, скрыв на предплечьях бледнеющую синь рун. — Пойдём. — Куда? — тут же встрепенулся юноша, поспешая за воином. — Ты, кажись, хвастал, что меток. Покажешь, только лук тебе добрый захватим. Рагне тут же вздернул голову: — Поставь монету — собью! — Посмотрим, — улыбнулся с прищуром Геней, веля стражнику открывать дверь оружейной. Бережанина он пропустил вперёд. Рядком строились копья, темнели круги щитов с проблеском железной сердцевины. Из небольшого оконца падал блеклый зеленоватый луч на вытоптанный пол. — Выбирай, с каким сподручнее будет, — он скрестил руки на груди и кивнул на стену. — Вона, посмотри на эти, а на дальние не заглядывайся — их тетиву разве что богатырю под силу натянуть. Рагне двинулся вглубь. Геней следил за ним. Мальчишка не спешил хвататься за все, искал — стало быть знал уже, за чем пришел. — На Берегах говорят, что у горичан топор точно продолжение руки становится. Зато не найти тебе умелей лучников, чем бережан. Я научился спускать тетиву еще раньше, чем стал ездить в седле. — Спускать тетиву дело не хитрое, — хмыкнул Геней, — попадать — вот, что нужно. Юный ялх не ответил. Снял со стены лук, огладил его плечо, крепко перехватил рукоять. Локтя три в вышину — мальчишке в самый раз. — Мне по руке лег. Этот возьму. Горичанин кивнул: — Тетиву сам натянешь, если с малых лет обучен, — прихватил соломенный щиток для пускания стрел и полный тул. — А коли я ни одной стрелы мимо не пущу, — хитро взглянул Рагне на дружинника, когда они выходили, — отвезешь меня в город? Хочу браги здешней испробовать. Я и тебе куплю. Горичанин только усмехнулся в бороду: — А коли сведу, так мне тебя ведь после первой же бражницы на плече волочь. — Ты подумай, авось передумаешь, — юноша потер обгоревший на солнце вздернутый нос и улыбнулся. — Нет, чаячий мальчик, так не пойдет. Ты почто тогда к Вересту в ученики просился? Хотел хмель пить да девок зажимать, так жил бы себе в княжьем тереме. Нет, так не навоюешь. Огрызался Геней беззлобно, по-привычке. Рагне, после его слов, надувал губы, готовился разразиться в ответ. Порой, смотря на него, горичанин не мог понять, как этот юнец должен был получить посад. И получил бы, не стань он талем. — Ладно, иди уже. Покажи, чему тебя научили в Брежне. Он оставил его натягивать тетиву, а сам отнес соломенный щиток подальше и так, чтобы солнце оказалось у юноши за спиной. Насчитал два десятка шагов по пыльной от жары земле. Прислонив мишень к порожней бочке, горичанин отошел. — Ты и про монету толковал, да сначала сюда попади. А там поглядим, — Геней встал за плечом ялха. Рагне распрямился, приладил стрелу, прищурился. — Весной со степняками биться будем? — он вскинул руку. — Да, как снег сойдёт. Раньше ханы не выступят. Сирей-река не замерзает, а как снег сходит дюже широка и быстра, — Геней присматривался, как держится юноша. — Ты не разговаривай, смотри лучше да дыхание выровняй. С глухим звуком спустилась тетива. Стрела с певучим свистом полетела и впилась в плетеный круг. — Смотри-ка, левее середки, — горичанин скрестил руки. — Ну-ка, давай еще. Бережанин же, не оглянувшись, спросил вновь: — Великий князь же не оставит меня здесь? Ему каждый воин будет нужен. — Ты старайся, чтобы стать воином. А там уж государь решит. Рагне вновь прицелился, втянул раздувшимися ноздрями воздух. Зажавшие тетиву пальцы легли на напряженную щеку. — Я смогу пойти с вами. Может я и не лучший мечник, но я тоже хочу сражаться. — Люди твоего отца помогут нам куда больше, чем один ратник. Стрела со свистом сорвалась вперед. Наконечник воткнулся в круглый бок бочки, не попав в щиток. Юноша упорно сжал губы. — Но даже один умелый лучник будет дороже десяти крестьян, получивших топоры, — добавил серьезно Геней. — Не дай гневу, обиде или тревоге овладеть тобой, сбить. В битве тебе будет страшно, очень страшно. Вереста, меня или людей великого ялха может не оказаться рядом. Только ты сам сможешь все превозмочь. Давай еще. Рагне вскинул руку, плотно сжал зубы, задержал дыхание. Резко спущенная тетива обожгла пальцы. — Добрый выстрел, — с полуулыбкой проговорил горичанин, когда стрела глубоко вонзилась в солому щитка. — Поставь монету. Я докажу, что не хвастал, — Рагне облизнул сухие губы. Усмехнувшись, дружинник достал из-за пояса медную монету и направился к мишени. Юноша сделал еще шагов пять назад. — Только не волком Славичей ставь, — крикнул ялх вслед Генею, — а то еще скажешь, что по государеву знаку стреляю. Вы, лисьи люди, горазды перевирать. Горичанин только засмеялся в ответ, но медный кружок поставил на ребро обратной стороной, с кривовато тисненой буквой. — Дерзай, — крикнул он, отходя. Ялх стряхнул напряжение с пальцев, вновь поднял лук. Застыл, прищурился, прицеливаясь; пропустил сквозь зубы вдох и на выдохе спустил стрелу. Он с замиранием сердца следил за ее полетом.       Геней стоял ближе, а потому уловил едва слышимое звякание, с которым наконечник ударил в монету. Она отскочила за бочку и выкатилась к щитку. Стрела вошла в балку навеса.       Рагне зажмурился, переводя дыхание. Утер каплю пота, покатившуюся по виску. Не попади он, Геней всякий раз находил бы повод ввернуть, что чаячьи люди горазды только хвастать. — Добро, — выдергивая стрелу из деревянной плоти опоры, сказал горичанин. — Не соврал. А на скаку так же хорош? Степняки стреляют без промаха из седла, а цель их вовсе не стоящий щиток. Он попытался вытащить из него одну из стрел, но та почти прибила плетёную солому к бочке. — Хочешь снова меня проверить? — Не сегодня. Я вижу, что ты обращаешься с луком свободно. Тогда будет лучше тебе чаще упражняться с мечом. Он пригодится тебе не меньше, — Геней закрыл тул, передал Рагне. — С Верестом увидишься завтра утром. Он не забыл про тебя, но дела государя не ждут. А пока мы можем покинуть двор, ненадолго. Не возвращай лук, возьмёшь с собой, может я и увижу, как ты орудуешь им с лошади. Горичанин направился к конюшням. — Мы поедем? Куда? — бросился за ним юноша, лишь в два против одного шага ратника нагоняя его. — Куда, куда? На реку, лошади застоялись, — он спрятал улыбку в бороде. — А потом, может, в Нижнем городе задержимся.

***

      После ветреного и пасмурного лета Стужницы, серпень в северной столице был для атамана жарок. Приехавшие с ним «во́роны» оставлены были за стенами города. Пока земля держит тепло и не пришла сырость, надежнее им было в разбитом лагере, нежели в Нижнем городе. Атаман и сам собирался быть с ними, но от предложенных покоев на Княжьем дворе не смог отказаться. Он отослал часть из сопровождающих в лагерь, а пятерых оставил при себе. Их кожаные нагрудники поверх бурых рубах задерживали на себе взгляды, особенно долгие, когда замечали в перевитых жгутах и косах ремешки с узелками.       Ворон дорожил своим шнурком больше чего бы то ни было, не снимал даже тогда, когда перетягивал растрепанные пряди. Когда далеко перевалило за третий десяток лет и зарябила ранняя седина, остужанин голо выбрил виски и затылок. Красноватый, старый и грубо сшитый шрам открылся за ухом. Иногда нащупывая его пальцами, атаман вспоминал, как близко ходила с ним смерть.       Жрецы всегда говорили, что проживет он долго. Даже самые страшные раны все же затягивались, а из поединков он выходил победителем, завязывая новый узелок. Ещё год назад Ворон усомнился в словах старика, увидевшего в чаде священных огней, что лихой атаман возьмёт в жены княгиню. Не соврал. Княжне Зареславе было ещё долго до расцвета, но Ворон был готов ждать. Да и два сына его, оставленные на Суровом севере, уже возмужали бы к тому времени. Будет кому поспорить за Стужницу, когда сам он займёт место великого князя.       Атаман едва скрывал упоение, с которым смотрел на Отцов чертог. И не мог удержаться от грезы, в которой он, уже в княжьей гривне, принимает против огня послов и купцов. В забытьё своём он брал город за городом, доходил до самых Закатных гор и захватывал Солнечную столицу.       Однако пока, выходя из Чертога, ловил Ворон только косые и недоверчивые взгляды. Дворовая сука тут же увязалась за ним, облаивая каждый шаг. Гридь атамана, замахнувшись на собаку, прикрикнул и отогнал ее. — Вели Ночку мою седлать, — не оборачиваясь, бросил охранителю атаман, — к воронам поедем. Гридь ушёл к конюшням, а подручный атамана Лебяжка — куцый, втягивающий длинную худую шею в плечи — подал голос: — В Стужницу отправимся скоро ли? Весточку бы справить, що тронемся. — Обернёмся скоро. Негоже мне без «головы» люд оставлять. — Князь земли дал, так обозам бы собираться уже, — тянул Лебяжка, смотря водянистыми глазами в землю, словно боялся запутаться долговязыми ногами в полах. — К осени бы увести всех, а зимовать уже здесь будемо, за Роданом, — Ворон шёл вразвалку, поглядывая то в сторону конюшен, то на дружинный дом. — Скотину, какую сможем, с собой приведём, а зерно князь даст. Засеять-то уже не поспеют, иначе хат к зиме не буде, — вслух рассуждал он. — Э, постой-ка, — прервал сам себя и остановил рукой приближенного. Прямо к ним быстрыми шагами направлялся старик. Ворон пригляделся к его одежде: она была богаче холопской, но пояса знатного человека он не носил. — Здрав будь, господин, — и без того скрюченный пришедший положил поклон. У шеи качнулась выцветшая косица. — Хозяйка моя видеть тебя желает. Атаман мог догадаться, что за госпожа послала за ним. Старый горичанин мог служить лишь княжне Горичи. Ворон посмотрел ему за плечо. Между яблоневых деревьев он увидел застывшую фигуру. — Веди, коли кличет, — кивнул он. Его прислужник, ещё больше сутулясь, зашептал: — Пойдём, батюшка-атаман. Не нужно тебе без государева позволения с княгиней говорить. — Уймись ты! Поди в терем, принеси то, що я для невесты велел купить. Та поскорее. Лебяжка поспешил обратно, а старик повёл Ворона в сад. В зелёных кронах то и дело пестрели наливающиеся яблоки, а среди кружева листьев проглядывала бель женских платьев. — О чем твоя хозяйка со мной толковать хочет? Слуга не ответил, только поманил рукой, не оборачиваясь.       Под скрюченной и узловатой от времени яблоней стояли скамьи. Служанки и работницы держали на коленях пяльца и пряжу, сама же княгиня сидела посреди них. Зареслава играла с дворовыми детьми в бирюльки поодаль, под приглядом старших женщин. Больше Ворон не увидел — как только остановился на почтительном расстоянии, он опустил голову. Девушки притихли. — Я слышала, на Суровом севере нельзя и смотреть на чужих жен. Вижу, правда. Что ж ты, смотри, Ворон Вранович, в Славне уряд иной. — Заглядеться боюсь, княгиня, — остужанин бросил на нее взгляд. Наслышан он был о старшей жене Светослава.       Пар­фирь под­ня­лась. Бе­лое уз­кое ли­цо не скры­вало през­ре­ния. — В гла­за хо­тела пос­мотреть то­му, ко­му хва­тило дер­зости пос­ва­тать­ся за княж­ну Сла­вичей. Ата­ман сле­дил, как жен­щи­на под­хо­дит. Го­ричан­ка бы­ла нем­но­гим вы­ше ко­ренас­то­го ос­ту­жани­на. — Я ос­ме­лил­ся про­сить, гос­по­жа, а ве­ликий князь поз­во­лил. — Ты ус­пел по­шить се­бе сто­лич­ное платье, но так и не при­шел по­гово­рить со мной. — Я пе­ред то­бой, кня­гиня. — Пой­дем, мне есть о чем спро­сить те­бя. Пар­фирь дви­нулась вглубь са­да по­даль­ше от слу­жанок и до­чери. На пос­ледней Во­рон за­дер­жал взгляд, и от кня­гини это не ук­ры­лось. — Рас­ска­жи мне, Во­рон Вра­нович, сколь­ко жен за то­бой, сколь­ко де­тей? — очи-аметисты прищурились. — Пе­ред бо­гами же­ной ни од­ну не наз­вал. А сы­новей дво­их имею. Млад­ше­му и круга солнечного не бу­де. — Ты обе­щал­ся, что За­рес­ла­ва твоей единс­твен­ной за­кон­ной суп­ругой ста­нет. И, ес­ли ва­шему бра­ку бу­дет суж­де­но сос­то­ять­ся, толь­ко ее де­ти дол­жны быть нас­ледни­ками. Что же твои сыновья тогда? — Стужница не передаётся от отца, дружина решает, кто поведёт их. Но будет ли за що бороться, когда мои люди займут земли за Роданом? Там уже, — улыбнулся своим мыслям атаман, — коли будет северный порядок, я назначу своего преемника. Ворон следил за каждым движением Парфирь. Водянисто-зелёный сарафан на гибком стане переливался подобно змеиной коже. Чарующего и пугающего было в княгине поровну. «Сколько будет ей зим? Едва ли более двух с половиною десятков». — Невдомек мне, как живете вы без князей, — она покатала меж пальцев бусину на шее. — Ведь более молодой и сильный может побороть старика. Ты уж не юн. А что станется, если не вернётся атаман с поля боя? Дружина перегрызется, а там и вовсе высокое место займёт тот, кто обещаниями и клятвами со Светославом не связан. — Всяко может случиться, Марь не смыкает очей. Только голова моя крепко на плечах стоит, до богов я не спешу. Я щё невесты молодой не дождался. Узкие губы Парфирь подрагивали, словно она перебирала слова.       Атаман и северная княгиня, сами того не замечая, уже давно остановились посреди тропы. Там их и нагнал Лебяжка. Слуга, не смея поднять глаз на княгиню, подал хозяину ларец. Ворон жестом велел прислужнику поднести Парфирь. — Это княжне от меня. Унизанные кольцами пальцы горичанки приподняли крышку.       «Что можно подарить невесте, которая ещё в куклы играется? —думал он. — Пряников, лент, расписных свистулек? Не кольца височные, не перстни, не вышитые пояса». — Ты даришь моей дочери свирель? — княгиня приподняла тонкие брови. Ее рука замерла над раскрытой шкатулкой. — Она из кости тура. Я сам охотился на него. Тоньше работы не найти на всём Севере. — Княжеским дочерям дарят меха и золото — дары достойные их, — Парфирь закрыла ларец. Ворон не мог показать неуважения, хоть и ярился толковать о таком с бабой.       «Тебе ли судить мое вено? Сказывали и на Окрайнем севере, как пал Горичь: как волокли последнюю княжну за косы, как разрывали платье перед всей дружиной. Это ли было веном, что уплатил Светослав?» — не мог унять дерзких мыслей атаман. — Послушай ее, княгиня. Она споёт о ледяном крае, о горных хребтах и замёрзших озёрах. О тысячах сабель, що я привёл. — Может какой дворовой и сыграет, девок потешит, — передернула плечом горичанка, веля старику-прислужнику забрать принесенное. — Мне, госпожа, запамятовали ленту прислать, — деланно спохватился мужчина. — Обручка, волей государя, состоялась, а невестиного подарочка мне так и не было. Парфирь пропустила вздох. Ворон подавил усмешку. — Позволишь у княжны попросить? — вкрадчиво спросил он. — Я велю принести тебе ленту. А с дочерью и говорить не позволю, — процедила женщина. Она отвернулась и направилась обратно к служанкам. — Ступай, мне больше нечего тебе сказать. Старик засеменил за госпожой.       Ворон довольно улыбнулся, провожая ее взглядом. Лебяжка нерешительно спросил: — Поедем в лагерь, батюшка-атаман? Ночку уже вывели. Остужанин прикрыл глаза, вдыхая полной грудью. — Поедем. Повечеруем да позорюем с нашими: пусть рыбу запекут, как на севере не едят. А завтра вернёмся. Говорили, у Светослава сын народится, а я хочу быть рядом с ним в его праздник.

***

      Вельга не находила себе места, когда повитухи и старшие бабы собрались вокруг роженицы. Молодая женщина не могла вынести криков и побороть страха взглянуть на Алелю. Княгиня, едва держась на ногах, вышла из бани — места, куда полагалось уйти женщине для разрешения — в предбанник. Нянюшка подхватила воспитанницу под руки и помогла сесть. — От чего страх такой, мамушка? И помочь ей ни чем не могу. — Горьки родины, да забывчивы. Все отступит, когда дитятко своё к груди приложишь. Старуха погладила ее по волосам.       Парфирь стояла у двери бледна и спокойна, как меловая скала. Она ловила звуки, доносящиеся из застенка, и напряжённо вслушивалась, ожидая первый детский плач. Вельга могла только позавидовать ее отчужденности. — В Чертоге ныне соберутся праздновать, — скрежещуще проговорил Якуш, обращаясь к хозяйке. — И верховный жрец будет. Он должен прочитать судьбу и дать ребёнку защиту богов. — Рано об этом, — бросила княгиня, оцепенело смотря на дверь. — У неё может и дочь родиться. — Это же ты веришь их северным колдунам. Это они все твердили о наследнике. — Ты знаешь, что сказали мне боги, — вдруг надломившимся голосом отозвалась она, невидящими глазами смотря перед собой. — Ты знаешь, — повторила княгиня. Парфирь бросила быстрый взгляд в сторону молодой княжьей жены. Ее служанка похлопывала госпожу по щекам, чтобы привести в чувство. — Где государь? — неожиданно громко прикрикнула старшуха на притихших сенных девушек. — Где же он так долго? — Его в тереме нет, матушка, послали человека, — вперила глаза в пол служанка. — Нечего мужику в бабье дело лезть, — скрипел Якуш. — Граница меж миров истончилась — жизнь и смерть об руку ходят. Зачем ему тут? — Так было в Горичи, а мы в Славне, — Парфирь взглянула, как желтовато-белые пальцы старика сжимают амулет из перевязанных веточек и птичьей кости. — Только муж решать будет, коль боги выбор поставят, кого оставить: жену или дитё. — Все знают, кого он выберет, — пряча за пазуху оберег, пробормотал слуга. Очередной надрывный крик Алели, из бани выбежала девушка с полотенцами. Из-за приоткрывшейся двери дохнуло сжигаемыми целебными травами. — Долго ли ещё? — прошептала Вельга, заламывая руки. — Дважды солнце над роженицей не всходит. А она уже, горемычная, не мало мучается. Скоро, стало быть, скоро. — Помоги ей, чем можешь помоги! Заговором, словом ли! Светослав появился на пороге. Парфирь вскочила, отчего-то встревоженно смотря на него. Князь, окинув взглядом жён и ничего не сказав, сразу прошел в баню.       Славич остановился у ложа. Девушка металась и плакала. К взмокшему лбу липли пряди. Одна из женщин придерживала ее за спину, сжимала ее ладонь, другая обтирала красное лицо. Знахарка молилась, подбрасывая в огонь сухие красноватые листья. От их духа и крика закружилась голова. Светослав положил на скамью свою принесенную рубаху: потом женщины обернут ею сына, отцовская сила защитит.       Когда боль на редкие мгновенья оставляла Алелю, она приходила в себя. Ее голубые, по-детски круглые глаза моляще взглянули на Светослава. Словно он мог помочь ей. Искусанные губы сложились в натянутую улыбку. — Наш сыночек решил родиться, — сглатывая, чтобы хоть как-то смочить пересохшее горло, пробормотала она. Светослав приблизился и наклонился к ней. Она обхватила его ладонь вспотевшей рукой. Припыленный луч из маленького оконца и рыжие отблески огня не касались лица девушки, болезненно раскрасневшегося, с выступившим бисером пота. — Скоро закончится всё, — зашептал мужчина, прислоняясь колючей щекой к ее горячему лбу и слушая прерывистое тяжелое дыхание. — Матерь сейчас с тобой, она защитит. Алеля снова застонала, поднявшись на локтях. — Потерпи, милая, — женщина порывалась приложить смоченное в отваре полотенце. — Дыши. И кричи, так легче будет. — Души пляшут вокруг, — знахарка отвернулась от огня. Молочная дымка наполнила баню. — Много их собралось, рвутся, кто получит новое тело. Огня они остерегутся, — она склонилась над роженицей. — Еще немного, девочка, потерпи. Алеля закричала, закусила ладонь. — Позови ко мне Вельгу. Позови, сказать ей хочу. Одна из женщин бросила выжидающий взгляд на князя. Тот, помедлив, кивнул. Служанка выглянула в сени.       Алеля, пытаясь отдышаться, повернула голову к двери. Вельга нерешительно переступила порог и подошла. — Спасибо тебе, — с трудом проговорила Алеля. — Ты была ко мне добра. Я не могла понять, почему. Теперь только поняла. В глазах у княгини затуманилось от подступивших слез. — Зачем ты так говоришь, словно прощаешься? — вздрогнул её голос. Лицо девушки исказилось болью, она со свистом втянула воздух. — Мне страшно. Я умру ведь. — Нет, нет! Слова вещие, не говори! Лекарка поднесла плошку к побледневшим губам бережанки, та едва пригубила, больше разлив на грудь. — Возьми мое что-нибудь, на память. Мне все равно не забрать всего с собой. Я ведь столько всего хотела, а ныне только жить хочу. — Не умрешь, — Светослав обтер ее щеку. — Княгиней станешь моей. Алеля коснулась слабыми пальцами его сбившихся кудрей. Кусая от боли губы и урывисто дыша, она едва слышно зашептала: — Не успею, господин мой. Ты прости меня. Не княгиней ныне хочу, а женою твоей уйти. Чтобы там, у богов суждено было нам встретиться и мне вновь служить тебе. Она изогнулась вся, натужилась. Хриплый стон прорвался сквозь сжатые зубы.       Вельга отступила, зажимая рот ладонью, лишь бы Алеля не слышала ее плача. Заметалось пламя, задрожала тень. — Ты станешь моей женой. Прямо сейчас. Мой сын родится от свободной женщины, — князь поднялся. — Я освобождаю тебя. И беру тебя в жены перед богами и людьми, Алеля из Брода, дочь рыбака. Огонь принял его клятву, подбросил над языками горсть искр. — Тужься, милая, — служанка придерживала девушку, — тужься. Вельга потерялась в звеневшем крике. От своего бессилия молодая женщина металась из угла в угол. Ей мерещились танцующие у пламени души и тени. И она шептала молитву Матери, сбиваясь, но упорно прося о помощи.       Голос роженицы затих. Вельга еще долго не могла придти в себя, прежде чем поняла, что стало совсем тихо. Обхватив себя руками, она оглянулась на Алелю. — Отмучалась, — одними губами сказала служанка, но княгиня отчего-то четко услышала ее. Знахарка хлопала девушку по щекам. Та лежала среди сбившихся простыней, окрасившихся красным. Бледное лицо было спокойным и больше не искажалось болью.       Вельга растерянно оглянулась на Светослава. Тот, чуть покачнувшись, отпустил руку жены. — Она, государь... — испуганно и тихо начала знахарка. — Режь. Слово вонзилось в тишину. Женщины замерли с полотенцами и водой. Лекарка оглянулась на бездвижную девушку: — Души уже здесь, господин. Марь стоит за ней, она пришла за двумя. — Боги обещали мне сына, а эта женщина лишь носит его, — процедил князь. — Пусть он появится на свет. Еще не поздно. Режь! Вельга была не в силах слышать его слов. Молодая княгиня выбежала из бани. В сенях уже все поняли, и служанки громко и надрывно запричитали.       Она шла, не оборачиваясь. Услышала только, как бессильно закричал Светослав, с грохотом опрокинул что-то. От страха хотелось упасть, обхватить себя руками, укрыться. Только бы не слышать, только бы не видеть перед глазами бледного лица.       Парфирь медленно, словно могла оттянуть неизбежное, прошла в баню. Она бросила в огонь связку трав, попросив для себя защиты у огня. Марь уже забрала то, за чем пришла.       Она молча взглянула на залитое кровью ложе. Одна из женщин задернула бездвижное тело простыней. Знахарка так и держала на руках мертвого младенца. — У нее был сын? — сухо спросила княгиня. — Да, госпожа. Мальчик. Парфирь кивнула, до боли сжав собственное запястье. — Запеленай его, как полагается. Это княжич — его похоронят по всем обычаям. А рабыню, — она даже не обернулась на ложе, — предайте земле. — Она умерла княгиней, — проговорил Светослав. — Её должны похоронить с ним. Он стоял у стены, в тени, низко держал голову, упавшие на лицо волосы скрыли глаза. Грудь мужчины часто вздымалась. Лавка возле него перевернута, рассыпался ворох полотенец. Рубаха, в которую должны были завернуть ребенка, скомкано валялась у ног. — Все будет так, как скажешь, — склонилась княгиня. Светослав подошел к старшей жене в пару шагов. Ноздри раздуты, руки подрагивали. — Это всё из-за тебя, — его речь звучала тихо, но так, как не резал бы княгиню ни один нож, — ведь знаю, что из-за тебя, — Парфирь хотела коснуться мужа, но Светослав не позволил. — Всё ведь, что ни случается со мной, твоих рук дело. Везде ты, куда мне ни ступить. — Не говори так, — женщина сделала шаг назад. — Скажи мне, что не из-за тебя мой сын в богам отправился. — Клянусь тебе, клянусь. — Дочерью клянись! — муж замахнулся на нее. Кровь прилила к его лицу. — Клянусь! — Парфирь упала перед ним на колени и схватила за длинные полы. — Клянусь! Марь всех дочерей наших забирала, так разве отдала бы я ей по своей воле других детей твоих? Светослав отступил, покачнувшись. — Ты дочерью нашей поклялась, — оторопело проговорил он, смотря на жену словно сквозь пелену. — Не убоялась богов разгневать. Знала ведь, что лжешь. Парфирь не отвечала, обхватывая мужа за ноги. Он оттолкнул ее. — Я тебя никогда не любил и не полюблю. Ни богам, ни людям не угодная. Только горе принесла ты мне. Жгучая слеза обожгла щеку женщины, но она смолчала. Только смотрела на князя снизу вверх. — Если хоть дождь над Вельгой прольется, хоть щепка ее оцарапает — во всем тебя видеть буду. И уже не останется во мне жалости к тебе. Светослав задыхался от курений. Выходя, распахнул дверь плечом.       Вечерние не остывшие ото дня сумерки не отрезвляли. Боль варилась внутри, кипела, горячила кровь.       Зачем он сказал ей это? Она ведь знала и сама, всегда понимала. Хотелось сделать ей так же больно, как было ему. Он сделал. Но легче не стало.       Его сын, его наследник, его надежда — всё осталось там, в пропитанной смертью бане. Ради Севера, ради сына ведь был брошен вызов, начата отчаянная война. Ради чего теперь? Кто будет после него? Последний он остался из рода Славичей, рода Первых князей. Последний. И Марь, как покорная жена, ходит за ним по пятам.       Вель­га велела никого не пускать, отослала даже Нянюшку. Сама уткнулась лицом в подушку. От слез разболелась голова, но сон, в котором хотелось забыться, не шёл. Так и лежала, обхватив себя руками, до самой темноты.       Уже ночью, когда в открытые ставни потекла напьянённая яблоневым садом чернота, Вельга подошла к окну. Образы перед её глазами стояли слишком живо, крик, казалось, слышался до сих пор, и она не могла сомкнуть глаз. Лучины не жгла — руки не слушались, а звать слуг не хотелось.       Сумрак дохнул на молодую женщину прохладой, и она почувствовала, как горят ее щеки и открытая шея.       Звук открывающейся двери прозвучал слишком резко в вязкой тишине. Только один человек мог входить к княгине без спроса. Она не обернулась, боялась взглянуть на него. Половицы поскрипывали под тяжелыми шагами. Женщина вся обратилась в слух. Светослав подошёл со спины и прижал жену к себе, его дыхание прошлось по её шее. От него яро пахло хмелем. Вельга задрожала: то ли от холода, то ли от страха. Руки мужчины мяли ее сорочку и, двинувшись выше, сжали грудь. — Мне больно, — прошептала Вельга, зажмуривая глаза. Светослав сильно ухватил жену за плечо и развернул её к себе. Ткнулся носом в шею, чуть покачиваясь. — Тебе всегда больно, — хрипло отозвался он, вновь дыхнув горячо и хмельно, — всегда плачешь. Я чай не вор, за своим пришёл. А ты, — грубая ладонь прошлась по бедру, задирая сорочку, — не хворая ли? Не пустоцвет? Иначе бы уже давно понесла, другие жены долго не ходят пусты. Прежде чем Вельга успела опомниться, Светослав уже подхватил её и, нетвердо дойдя до постели, повалил. Вельга упала на живот, ударившись плечом о деревянный край ложа. — Пусти! — взмолилась она, когда муж рывком уложил ее на спину. Сильная пощечина на миг ослепила женщину. Исподняя рубаха сбилась на груди и перебравший вина князь, раздраженно рыкнув, дернул двумя руками ткань. Та, затрещав, разошлась. — Матерью молю тебя, богами всеми, — пытаясь оттолкнуть Светослава, закричала Вельга, — отпусти! Ночи черной побойся, не будет жизни из злобы твоей! Умоляю тебя! Мужчина попытался зажать извивающейся жене рот. Вельга оказалась крепко прижатой к шкурам. Зарыдала бессильно и отчаянно в давящие рот пальцы мужа.       Вскрикнув, Светослав замер. Женщина до крови прикусила его ладонь. Не от боли опешил, от неожиданности. Вид крови привёл его в чувство. Вельга плакала, пытаясь отвернуться от него, в беспорядке рассыпавшиеся пряди липли к мокрым щекам. В полумраке он отчего-то отчетливо увидел её испуганные глаза.       Медленно отпустив жену и сев на постель, Светослав обхватил идущую кругом голову. Он сидел на крае разорванной сорочки и Вельга не смогла натянуть её, чтобы укрыться, поэтому отползла к изголовью и обхватила колени руками. Она боялась, что муж снова ударит её. Щека горела от боли и саднила губа. Все на утро увидят, как ласков был с женою князь. — Уеду, на рассвете уеду, — пробормотал он, делая усилие, чтобы выговорить заплетающимся языком. — Куда? — всё ещё всхлипывая, подняла глаза Вельга. Светослав оглянулся, женщина отпрянула, вжавшись в изголовье. — Не шугайся, не трону. Князь поднялся на ноги, вдруг ощутив, как тяжела стала голова. Его замутило, и он ухватился за стену. — Подальше, иначе бед натворю ещё больше. Перед глазами вновь повело, а тело ослабло. — Эй, там! Несите огню, — крикнул он, обернувшись к двери. — Бурана моего седлайте, государь ваш развеяться хочет! Вельга подоспела во время, чтобы подхватить мужа. Светослав оседал по стене и, верно, упал бы. С трудом придерживая немалый вес мужчины, она помогла дойти до постели. Князь рухнул без сил. — Вольха тебя не спроста ведь подложил, — пьяно засмеялся он, смотря в полог, — знал старик, что ты на Ксану похожа. Всё он, смутьянин, — пробормотал, таща тяжелой рукой за собой жену и утыкаясь носом в её волосы, — расстанется ведь со своей головой. Он всегда был против меня. А ты? Кому ты верная? Светослав заговорил бессвязно, голос затихал. Вскоре дыхание его выровнялось, а медвежья хватка, с которой он прижал к себе жену, ослабла. Вельга ещё лежала, хотела по привычке заплакать и пожалеть себя, ведь так становилось легче. Но всё не получалось.       За дверью шорохи, робкий стук. Вельга выбралась из постели, хватая оставленную на сундуке накидку и заворачиваясь в неё. — Кто? Узкой полоской на половицах у порога подрагивал свет свечи. — Шум девки слышали, Велюшка, — встревоженный голос старой служанки. — Не случилось ли худого? Впусти, милушка! Посадникова дочь прислонилась спиной к двери, прижала ладонь к припухшей губе. Во рту чувствовался солоноватый привкус крови. — Государь приходил. Перебрал, вот и не сдержан был, — она бросила взгляд на мужа, в одежде и сапогах растянувшегося на её постели. — Ушёл уже. Ступай, я сама лягу. — По полу тянет — застынешь, милая! — Мне было душно, я открыла ставни. Уходи. Светослав спал крепко, и голосу служанки его было не разбудить. Поколебавшись, но всё же решившись, княгиня стянула с мужа сапоги и пояс. Накинула сверху шерстяное одеяло. Не так ей, будучи девицей, представлялись встречи с мужем. Но на все была воля богов.       Как Светослав и сказал, он уехал из Славны. Вельга проснулась поздно, сама не помня, как оказалась в постели. И о том, что государь отправился на охоту, княгине рассказала причитающая Нянюшка, прикладывая к щеке госпожи смоченный в отваре лоскут. — Как же, надолго? — Не знаю, милушка. Хоть бы и на семиднев, лишь бы тебя не тронул вновь! В пылу своем не заметит, как прибьет. — Полно, — отворачиваясь, пробормотала посадникова дочь. — Не убил ведь. Немилостива со мной Судьба — точно березку гнёт да ломает. Только чему быть, того не миновать. Старуха качала головой, смотря на раскрасневшуюся щеку и разбитую губу: — Все зло чужаки принесли, те, что с Ледяной пустоши. Они Марь пуще других богов чтят, вот и принесли с собой смерть. Я на капище тогда ходила, попросила у Матери защиты для тебя. И горенку твою дымом очистила. Только государь-то к тебе заходит, а за ним тянется принесенное чужаками. Он же и ныне с ним, проклятым, уехал. — С Вороном? — Да, девочка. Ох, чует моё сердце неладное. Он и людей мало взял, и Вереста не позвал, оставил. Точно раздор меж ними какой. — Не нужно было ему уезжать, особливо ныне. Как же Алеля? — В первый день душа её с нами была, сегодня предкам поклонится, а на третий мы её к богам проводим. Сложат княжичу краду, а Алеля с ним. Только нечего тебе там смотреть, Велюшка. И в покои её не заглядывай. А то, что она памятного взять просила, так я сама схожу. Княгиня согласилась. Она не смогла бы и заставить себя переступить порог покоев княжьей наложницы.       Парфирь не звала к себе младшую княгиню, не показывалась и сама, верно, и так обо всем знала, случившемся ночью. В тереме на женской половине скрыть что-то от старшей жены было невозможно. Однако Вельга всё одно не спешила выходить на люди. Только на следующий день, когда должна была пройти тризна, Вельга всё же пошла проститься. У юной бережанки не было на Княжьем дворе никого, кто проводил бы её в последний путь.       Княжичу полагалась ладья, но крадой служила простая лодка. Точно знали, что его матерью стала дочь рыбака. Алелю укрыли с ног до головы белой паволокой, её ребенка даже не открывали взглядам, завернув покрывалом. Дно устилали отрезы ткани, россыпь височных колец и браслетов; платки-убрусы замужней женщины, что при жизни девушке не довелось носить. Но более горестно белел у её ног сверток пеленок, что были подарены Вельгой.       Посадникова дочь не была близка с Алелей, сестрами — как называли друг друга жены одного мужа — так и не стали, но прощаться довелось подругами: печаль, боль одна на двоих. Вельга поверила ей и отпускала с чистым сердцем.       Даже когда лодку оттолкнули от берега и бросили за вымазанные смолой борта факел, княгиня ещё надеялась, что покажется Светослав, что муж вернется, решит проститься. Но лодка догорела вдали на воде, затухли отблески огня в сумерках, но князь так и не приехал.       Ожидала ли и её та же участь?

***

      Князь со свитой свернул с дороги у чёрного, изъеденного жуком дерева. Не первый раз служило оно ему знаком, когда повернуть.       Почти сразу же лошадь Ворона заржала и встала на дыбы. Атаман едва удержался в седле. — Хмарь лесная! — выругался тот, натягивая поводья. Он насилу успокоил кобылу, рвущую узду. Светослав придержал своего Бурана.       Ворон потряс головой и оглянулся, ожидая увидеть дурного зверя, прибитого тяжелым копытом. Однако кроме примятой травы вокруг ничего не было. — Лисица или другой какой лесной зверь, а Ночку напугал, — нахмурился остужанин. — Она уж всяко прошла, не было за ней раньше такого. — Разве была лиса? — один из воронов осмотрелся. — Точно остановил тебя кто, не велел дальше ехать. — Думаешь, Леший нас отвадить хочет? — Ворон сощурил глаза. — Мы для него курицу закололи, как с дороги свернули, буде. — Леший, не Леший, а знак дурной. А уж если лисицу ты видел, то и подавно. За курицей всегда лиса приходит — лесной Хозяин оборачивается. А тут точно знак — предупреждает. Охотник достал из-под рубахи красноватый камешек на шнурке и зажал в руке. Ворон взглянул на Светослава, ожидая его слова. Князь, оглядевшись, всё же сказал: — До леса сами пойдем, раз лесовой спешиться нам велел. Но заночуем в поле. А завтра на опушке оставим мех вина, авось еще договоримся с Хозяином. Он не раз нас с отцом принимал в этих местах, не прогонит. Всем пришлось спуститься. Кромка леса была совсем близко. Пошли медленно, путаясь сапогами в высокой траве и держа лошадей под уздцы. — Может, повернем, государь? — нагнал князя гридь. — Тут до развилки недалече, до деревни какой доедем. — Не для того приехали, чтобы возвращаться. Мне развеяться, на зверя сходить охота. А в бане да с девками оставаться — так я б и из столицы не уезжал, — Светослав, прищурившись, вгляделся вдаль. — Сегодня разве шатер поставим, в ночь не пойдем. Охота была любимым развлечением, когда князь хотел затравить кабана или медведя и выпить, не бесчинствуя при этом в Славне. Семиднев, а то и боле, сколько задержится, он знал, что на это время позабудет всё, что ждало его по возвращении.       Но ныне поглядывал он вперед настороженно, останавливаясь у границы леса. Всё вспоминал невольно о предостережении. И ему ещё скорее захотелось открыть один из привезенных мехов.       Расположились у овражка, поросшего орешником. Первым делом устроили перевязь, уставшие кони переминались, склоняли головы к траве. Светослав сам расседлал Бурана, обтер и оставил с другими лошадьми. Двое мужчин ушли за водой. Охотники расчистили земли под костры и уже в сумерках поставили шатер.       Над полевыми отцветающими травами гулял ветер. Шелестел и проходился по кронам, точно накатывала на берег волна. Далеко и глухо кричали птицы.       Ворон сел с немногими своими людьми. Они потеснились, чтобы и князь мог остановиться среди них. Над огнем доходило привезенное мясо. Переговаривались и посмеивались вполголоса, передавали из рук в руки питье: — Я раз на оленя ходил, — донеслось от мужика с говором остужанина, — зима — курей не ма. Так я и пошел с пустыми руками, — послышались смешки. — По перво зайца на меня лешак погнал. Не олень, та що есть. Я за ним. Кинулся, по следам заплутал, а его упустил. Так и тулуп еще за сук обдёр! Пошел дале. Глядь, а на проталине порось дикий. Стянул рукавицы — прямо в снег покидал — подхожу, дышать забываю. А тот раз — и в кусты. Так я за ним. До самой темноты, хуш верь, я его излавливал, с тропы сбился. Ни порося, ни рукавиц! Та на другой день вышел я на оленя. О, думаю, батюшка-лесовой, подсобил! Только я ступил на поляну, ноги так и провалились — по грудки́ в снег ушел. Когда выбрался уже и вечереть стало. Тáк меня водил Хозяин, що на силу дорогу нашел. Я уж наперед ведаю, что треба уважить Лешего, инаше заиграет да спутает. — У тебя зенки, що у слепой курицы! — засмеялся Ворон. — Ты, Кочет, и корягу за оленя примешь, как переберешь, а потом все на лешака с лешачатами набрехаешь! Смех атамана подхватили.       Светослав только ухмыльнулся себе под нос, откупорил мех и сделал большой глоток. Кисловатое, не подслащенное вино потекло по горлу. Как бы ни хотел забыться, все одно бередили его мысли об оставшемся на Теремном дворе горе. Уносил ли он его с собой или желал оставить там, он не знал.       Дым костра поднимался высоко, белел и рассеивался в черном небе. Уже проступил серп зачинавшейся луны. Сна никому не шло. Княжьи люди устроились у огней, захмелев, баяли и были щедры на шутки. Каждому было что рассказать о встрече с лесным Хозяином, мавкой или кикиморой.       Светослав слушал вполуха, не получалось ему присоседиться к чужому веселью. Он подумал, что если бы мог, поехал бы в ночь, так далеко, что кончились бы все дороги. Остался бы один на один с тяготой. И всё же разумел, что не убежать от того, только вынести.       Князь отложил мех, поднялся. — Схожу на перевязь, Бурана проверю, — бросил он. За ним тут же направился один из гридей, обтирая усы и подхватывая свой плащ.       Кровь, разгоряченная вином, кипела внутри Светослава, и он почти не замечал пришедшего с ночью холода. Ступая по смятому бурьяну и черным комьям земли, Славич подумал отчего-то о прошедшей Жатве и о том, что скоро ему придется собирать уроки. Разъезды да дороги вылечат его, как бывало всегда, когда отец отсылал сына в далекий удел или набег.       Костры остались за спиной. Громко и тяжело вскрикивали птицы, срывались с веток и, хлопая крыльями, взлетали.       Светослав остановился у привязи, обошел Бурана, проверил, дали ли овса. Кони всхрапывали, мяли листья полоцвета, дышали паром в ночную синь. — Почему воды до сих пор не принесли? — не оборачиваясь, спросил князь. — Послали еще по приезду, — растерянно отозвался гридь. — Голько с Нечаем ушли, они дорогу знают. Ратник кликнул остальных. Голос хорошо разносился над полем.       Как собрались, стали искать. Люди Ворона переглядывались, пожимали плечами. — Так почитай уже давно обернуться должны были, — подошел псарь. — Я думал, они затем с вами сели, за другим костром. — Ну как заплутали в темноте? — Огню-то они взяли. Охотники зажгли факелы, обошли шатер, осмотрели перевязь. Ворон, хмурясь, наклонился к государю: — Послать бы разведать, княже. Светослав знал и без него. Махнул рукой, приказывая проверить.       Трое из его свиты вооружились. Когда охотники отходили, чернота почти проглатывала их, виднелись только огни. Вокруг костров опустело, ночь стала глуше и, как показалось, холоднее. Тишина, только северный ветер задевал крыльями травы да ухали лесные птицы. Всхрапывали и переминались лошади.       Факелы ушедших совсем исчезли из виду. Светослав почувствовал, что хмельная марь оставляет его.       Кочет подступил к Ворону: — Батюшка-атаман, всех подняли из-за двоих бестолковых. Коль забрели, так со светом сами вернутся. — Нет, посмотреть треба. Кликни этих, они щё недалече ушли, должны услышать. Остужанин выступил вперед, оказавшись перед Светославом и, сложив у рта руки, крикнул: — Есть що? Отзовитесь! Князю показалось, что он ощущает на себе взгляды. Но меж стволов и разлапья елей было ничего не видать. Гридь стал звать ушедших по именам. — Не слышат, видать отошли уже, — начал Кочет, поворачиваясь к государю и атаману. Речь его оборвал свистящий звук и толчок в спину. Еще не понимая, Ворон непроизвольно сделал шаг назад, когда воин стал заваливаться на него. Рубаха быстро темнела от крови.       Еще одна стрела пролетела совсем рядом со Светославом, едва не задев плеча. Невидимый во мраке лучник был не один, вскоре дюжина стрел вспорола густую темноту.       Люди заметались, хватаясь то за оружие, то кидаясь к лошадям. Напуганные кони ржали и рвали перевязь. Гридь схватил князя за плечо: — Пойдем, государь! Нужно укрыться. В шатре оставался его меч. Но Светослав понимал, что тот не защитит его от укрытых сумраком стрелков. И отчего-то совсем ясно он знал, что те пришли именно за его жизнью.       Князь с гридями и Ворон уже были близки к своему лагерю, когда всполохи, озарившие небо, заставили Славича обернуться. Десяток горящих стрел подсветил ночь. Несколько воткнулись под ноги, остальные пролетели дальше, впившись в шатер. Ярко запалился полог.       Разгорающийся огонь осветил выходящих из леса людей.

***

      Еще из окон Вель­га увидела, как въехала во двор повозка и сопровождающие ее конные. Нет, не Светослав — не видать среди воинов статного князя, не лаяли гончие, не было и разудалого молодецкого свиста, с каким возвращались с веселой охоты государевы ближние люди.       Сви­ту сво­его отца по­сад­ни­кова дочь уз­на­ла бы всег­да. А ког­да по­казал­ся и сам Воль­ха Се­лени­ныч, не ос­та­лось ни­каких сом­не­ний. Кня­гиню его при­езд не на шут­ку ис­пу­гал.       Поторопив служанок укрыть ей волосы, Вельга вышла встречать отца на гульбище. Нянюшка встревоженными глазами следила, как поднимается по всходам старый посадник. — Уж не случилось ли чего, батюшка? Не было от тебя гонцов, что приедешь. С Любомирушкой беда? Али вести какие? — Налетела, сорока! Дай отцу дух перевести, — Вольха обмахнул тучное раскрасневшееся лицо шапкой, опершись об ограду. — Государь ведь отослал тебя, как же ты без дозволения в столицу приехал? — княгиня обхватила отцовскую руку. — Я-то как свидеться хотела! Да только бы худого тебе не было! — Все дурное уже случилось, стоило мне оставить столицу. Посадник внимательнее присмотрелся к дочери. Вельга попыталась увернуться, прикрыть щеку платком, но отец не дал ей этого сделать и, ухватив за подбородок, заставил не отворачиваться. — Мужнина наука? — только и спросил он, убирая руку. Только ответ он и сам знал. — Отведи меня в горницу, не здесь говорить буду. Молодая женщина, плотнее прижимая платок к лицу, направилась в терем. Отстав от дочери на несколько шагов, посадник подозвал к себе старую полонянку. — Ну? Верны ли твои слова, не привиделось ли тебе спросонья? — заговорил вполголоса. — Я головой своей рискую, приезжая сюда. — Нет, господин, клянусь тебе солнцем и луной, правду сказала! Наперво тебе передала! — Нянюшка втянула голову в плечи. — Смотри же! Иначе я вовсе не решился бы на такое, если бы не весточка твоя. Войдя вслед за Вельгой, посадник плотно притворил дверь. Служанка осталась снаружи. Расстегнув ворот дорогого платья, в котором появлялся только в столице, Вольха грузно опустился на скамью. Взглянул на дочь исподлобья. Осматривал, словно искал что-то. Женщина это почувствовала. — Хорошо, что ты ныне приехал, когда Светослава нет в городе — он охотится. — Только потому и приехал, что его нет. — О чем ты, батюшка? Разве ты знал? — У меня везде есть глаза и уши, даже в княжеском тереме. Вельга села подле отца. — Что же случилось, что ты, несмотря на запрет, приехал? — она с мольбой заглянула в его глаза. — С братом что-то? — Здоров Мир, будет ему. Я здесь, ведь стоило оставить мне столицу, как сами Небеса обвалились на нас. Светослав и до того несдержан и горяч был, пыл его ни годы, ни беды не остужали. Но ныне он лишился рассудка. Только безумец мог послов казнить. Он войну развязал, Вельга! — старый посадник сдавил руку дочери. Княгиня не могла произнести и слова, в страхе слушая опасные речи. Она догадывалась, что он скажет дальше, но не могла и боялась в это поверить. — Но есть ещё надежда остановить все, не погубить нас. Ты поймёшь все, дочка, потом ты поймёшь. — Не говори. Всеотцом молю, не говори, — прошептала Вельга. — Дерзки речи твои, что стоить тебе будут дорого. Государь уж грозился, он все ведает о тебе. Так что молчи, прошу тебя. — Я знаю, на что я иду. Перед богами буду ответ держать. — Ты говоришь об измене, — кровь отхлынула от щёк молодой женщины. — Себя не жаль, так о Любомире вспомни. Сына за отцом казнят. А меня помилуют ли? — Никого важнее тебя ныне нет для меня. Я ведь приехал забрать тебя. Вельга растерянно смотрела на него. — Зачем? Мне нельзя покидать Теремного двора. Вольха поднялся, потянув за собой дочь. Подошёл к окну, взглянул на двор. Лошадей он велел не распрягать, повозка стояла подле всходов, а посадниковы люди ждали знака. — Скоро ты все узнаешь. И здесь тебе будет опасно оставаться. Я увезу тебя, пока не придёт срок вернуться. Княгиня высвободила своё запястье из отцовой руки. — Я не понимаю. Объясни же! — Я не хочу, чтобы прошлись ханы по Северу, посекли и потоптали бы. Ты и не знаешь, дочка, что, когда в последний раз тьма степняков перешла Сирей-реку, воды её были красны от крови. Нет ещё у нас силы, чтобы выставить супротив, — взгляд его жег. — Но я знаю, чем можно откупиться. Кровь за кровь. Вельга прочла в глазах отца то, чего он так и не произнёс вслух. Женщина обмерла, припала к стене. Слова отца врезались глубже кожи. — Это должно было случиться, — продолжал Вольха, — ему не уйти от судьбы. Светослав зашёл слишком далеко. Княгине хотелось не слышать, не знать, что это говорит ее отец. Не верить, что это он говорит о ее муже. — Это твои интриги зашли слишком далеко! Это стоило мне жизни Рос­ла­ва! — речи рвали горло. — Он ведь погиб из-за тебя! Ты виноват в его смерти! Я клянусь, если ты замышляешь что-то против Светослава, я прокляну тебя! — женщина волком взглянула на посадника. — Откажись, отрекись от своих слов! Вымолю, выпрошу для тебя прощения, откажись только! Вольха молча смотрел на дочь. Он впервые увидел ее гнев. Ныне она показалась похожей на него самого. Сжав кулаком шапку, старик только свысока взглянул на Вельгу. — Уже поздно, светлая княгиня, — посадник взглянул на опускающееся за скаты крыш солнце. — Все решается прямо сейчас. Завтра в столице узнают, что остужане решили предать нашего государя. «Ворон» — вот кого ты назовёшь убийцей своего мужа, — Вольха Селениныч подошел к дочери. — Я знаю, что ты не любишь Светослава, не проронишь по нему ни одной слезы. Но на его тризне ты будешь плакать точно так же, как горевала по Рославу. — Как ты посмел? — прошептала женщина, отпрянув к двери. — Ты ведь клялся ему! — Подумай, — старик потряс Вельгу за плечи, — разве не того ты хотела? Не будет больше Светослава, Парфирь, своры его дворовой. Я буду рядом, Любомир тоже. Я во всем помогу тебе. — Не трогай меня! — вырвалась из его рук княгиня. — Не хочу знать тебя! Вольха потемнел лицом. — Не стоит дерзить мне, дочка, и тебе нужно вспомнить свое место пред отцом. — Это ты забылся. Ты разговариваешь с княгиней! Вельгу била дрожь, когда она распахнула дверь. Вольха сделал шаг за ней и попытался ухватить за плечо. — Куда ты? Он увидел ее полные отчаянной решимости глаза. — Я могу приказать схватить тебя за измену, — неживым голосом проговорила княгиня. — Но я дам тебе вернуться в Сечну. Уезжай, пока я не передумала. Покачнувшись, женщина отвернулась и пошла прочь.       Старик знал, что дочь не решилась бы на такое. Но разве ныне она грозилась? Даже когда он отдавал приказ, не было у него того страха, что объял его сейчас. Но посадник не мог понять, отчего Вельга впервые выступила против. Ради него, своего нелюбимого мужа? Ради преданности тому, кто повинен в смерти её жениха? Вольха не поверил бы в это.       Он не пошел за дочерью. Она бы уже ничего не изменила. А ему ещё предстояло обратить к себе столицу и заручиться поддержкой бояр и верховного жреца. Славну он получит без крови. — Иди за ней, — бросил он старой служанке, замершей у двери, — дай отвара какого, сонной травы. Не хватало ещё, чтобы она потеряла моего внука.