Жар-птица

      Боже, как я нервничал. Это будет моё первое выступление на публику, не считая моего старика. Стинки, Гарольд, Аллен и я ошивались за кулисами с остальными готовящимися представить свои посредственные таланты. О, ты можешь читать рэп со своим дружком, который умеет битбоксить, ну разве ты не крутой? Подумаешь. Мне только нужно сразить Хельгу наповал. Остальные могут мне отсосать.       Стинки смотрел на группу девочек, заливисто поющих Carol of the Bells. Я прокручивал аккорды в своей голове, молясь не допустить ошибку. Наконец, девочки закончили свою тупую песню и ушли со сцены под средненькие аплодисменты. Стинки сказал им, что они здорово выступили; девочки захихикали и улыбнулись ему. Я закатил глаза.       Режиссёр дал нам знак, мы вышли и начали устанавливать всё наше оборудование. Я не мог хорошо разглядеть зрителей, поэтому не было надежды заметить своего старика, но я был не против. Зато я смог увидеть Хельгу, сидящую в первом ряду с блокнотом и ручкой. Твою мать.       Я посмотрел на Аллена и Стинки, настраивающих гитары. Они взглянули на меня и показали большие пальцы. Я сглотнул и пошёл к микрофону.       — Эй, здорóво! — сказал я, чувствуя себя чертовски тупо. — Мы не будем играть ничего, чтобы наполнить вас духом рождества или типа того, но это клёвая песня… Если вы играли в гитар хиро, может, вы слышали: «Freya» группы The Sword!       На этом я взял первый сокрушительный рифф песни, позволяя летать своим пальцам. Гарольд принялся за ударные, вступление прошло отлично. Мне пришлось успокоить нервы, потому что я собирался петь перед всеми. Они не знали, как я хорош.       — Огненный меч и топор изо льда — видение сивиллы предсказало! — горланил я, как только закончилось вступление. — Армии собираются на поле боя, они падут, земля погибнет в огне! *       Я не знал наверняка, нравилась ли кому-то из зрителей наше выступление, но мне было плевать. Я наслаждался, выступая для этих людей. Мои пальцы летали по ладам; я не пропустил ни одной ноты, и Аллен и остальные тоже были на высоте. Несколько человек в зале вскинули руки в «козу», заставив меня широко улыбнуться.       Остальные сделали несколько ошибок, но их нельзя было заметить, если ты не знаешь песню достаточно хорошо, в чём я был уверен с этими идиотами из зала.       — Война свирепствует, но они тщетно бьются! Когда всё закончится, они снова сойдутся! * — я допел последний куплет. Теперь осталось собраться и разобраться с музыкой.       Ударил последний аккорд, и песня закончилась. Мы смотрели на зрителей, начавших вежливо аплодировать. Я на секунду взглянул на Хельгу, она лишь что-то писала в своём блокноте, поэтому я не мог рассмотреть её лица.       — Спасибо, что выдержали нашу песню, я уверен она соответствует вашему музыкальному вкусу, — я не мог не съязвить.       Сильно встряхнув головой, чтобы убрать волосы с лица, я показал «козу» и ушёл со сцены со Стинки, Гарольдом и Алленом. Мы начали обниматься по-пацански, перебрасываясь старыми шутками, за кулисами.       — Ну и круто же мы выступили! — сказал Гарольд.       — Да, я боялся, что ты отвлечёшься, думая о мистере Фуджис, — сказал я, — но ты выдержал.       Гарольд грозно на меня взглянул. Думаю, он был в слишком хорошем настроении, чтобы начать мне угрожать. Следующие пять минут мы ликующе бродили за кулисами, упиваясь нашим подростковым величием, пока все дружно не согласились, что нам нужно выпить, чтобы отметить.       Будучи известными правонарушителями, мы украдкой шмыгнули к пожарному выходу, который достался мне в наследство от слежки за Хельгой. Гарольд достал фляжку дешёвой — честно говоря, мерзкой — водки. Мы передавали флягу, пока она почти не опустела, а мы не стали довольно поддатыми.       Гарольд чуть не обосрался, когда открылась дверь. Он быстро сунул флягу во внутренний карман и достал пачку сигарет, чтобы оправдать движение своей руки. Мы все облегчённо выдохнули, поняв, что это всего лишь Хельга.       Стинки и Гарольд, не видевшие её со средней школы, еле-еле смогли захлопнуть рты. Она ослепляла, если вы видели её впервые, с телом своей мамы и фантастическими буферами. Эффект удваивался, потому что она нарядилась для шоу талантов. Она светила соблазнительным глубоким вырезом кружевного розового топа, а узкие чёрные брюки делали её задницу просто божественной. Мне даже было плевать, что всё это она прикрывала бесформенным якобы армейским жакетом.       У Гарольда было угарное выражение лица, когда она просверлила его взглядом и залезла в его пальто. Она достала фляжку и допила оставшуюся водку одним могучим глотком. Стинки был впечатлён. Хельга отдала Гарольду пустую флягу, не сказав ни слова, и взяла пачку сигарет из его вялой руки.       — Кэмел с ментолом, почему я не удивлена? — насмешливо сказала она, поджигая одну. — Мне правда надо врезать тебе, Сид, я думала, что сказала тебе, что не хочу тебя тут снова видеть.       — Не думал, что ты свалишь с шоу ради сигаретки, — я перебил возражения Гарольда и попытался пустить дым ей в лицо, но ветер похерил мою попытку.       — Я наложу на себя руки, если мне придётся слушать ещё одну сучку, поющую рождественские колядки, — сказала Хельга перед тем, как поднести сигарету к губам.       — Я думал, что это шоу талантов, а не рождественский капустник, — сказал Аллен, рассматривая свою сигарету.       — Это помох'ает мне влиться в рождественское настроение, — сказал Стинки, — и девчушки тоже красивые.       — И ты бы их трахнул, пройди они в паре метров от твоей деревенской задницы, — пробормотал шёпотом Гарольд.       — Не моя вина, что никому больше не нужны джентмуны, — оборонительно скрестил руки на груди Стинки.       Это заставило Гарольда и Аллена расхохотаться.       — Ты? Джентльмен? Ха! — хрюкнул я.       — Если будете и дальше смеяться надо мной, вам не достанется этой чудесной травки, — Стинки полез в карман и достал пакетик дури.       — Ой, ты же знаешь, что я просто прикалываюсь, Стинко, — сказал Гарольд, похлопав Стинки.       — Да, давай, не говнись. Надо делиться, — добавил Аллен.       Они пару минут поговорили по-пацански и полезли вниз по пожарной лестнице, скорее всего направляясь к машине Гарольда — нашему любимому месту, чтобы дуть в публичных местах. Аллен остановился и посмотрел на меня:       — Сид, ты идёшь? — спросил он.       — Не сегодня, мне нужно будет потом перетереть с отцом… Ты же знаешь, как он к этому относится, — сказал я.       Это была левая отмазка, но Хельга была чем-то вроде компаса нравственности для меня. Мне казалось, что я встречусь с одним из её знаменитых взглядов, если соглашусь дунуть с ними. Мне по-прежнему надо было доказать, что я не примитивный торчок. И у меня не было ни малейшего понятия, удавалось мне это или нет.       Хельга и я стояли в тишине продолжительное время. Она курила сигарету за сигаретой. Я был впечатлён силой её лёгких.       — Боже, что-то случилось сегодня? — спросил я, когда она подожгла очередную.       — Слишком много, чтобы тебя колыхало, — сказала Хельга, плюнув мне на ботинок. Сука.       — Думаешь, мне всё равно? — спросил я, харкнув на её ноги в отместку.       — Это, и ещё я тебе не доверяю и не хочу рассказывать тебе свою душещипательную историю.       — Ты и впрямь бесчувственная зажатая сука, ты в курсе? — о нет, снова грядёт язык без костей. — Я стараюсь быть с тобой дружелюбным, но ты вся такая гордая, и холодная, и замкнутая. Почему тебя так коробит, когда люди всего лишь улыбаются тебе? Что с тобой стряслось, что ты не можешь даже быть человеком?       — Я понятия не имею, из какой мерзотной ямы ты выкарабкался, ты, урод! Я не за тем сюда пришла, чтобы меня поучал какой-то сопляк, которого я еле на дух переношу, я не просила у тебя никакого ёбаного психоанализа! — Хельга направила на меня леденящий взгляд. — Что с тобой случилось? Куда делся мнительный подлый уродец?       — Думаю, я вырос. Думаю, я научился не давать некоторым людям переступать через меня. Извини, что я отрастил яйца и перестал быть сопливым неудачником, извини, что мне хватает духу ответить тебе, а не ссаться от ужаса.       — Как это чертовски миленько, ты думаешь, твои оскорбления в мою сторону приравниваются к яйцам! У тебя их нет. Беги к своим укуренным дружкам и своему парню и оставь меня в покое. У тебя нет никакого духа противостоять мне.       — Думаю, у тебя его тоже его нет, хоть ты и думаешь так, иначе ты бы не опустилась до моего уровня, чтобы оскорблять моих друзей, — парировал я. Пусть даже её настрой и манеры бесили меня, как ничто никогда прежде, я чувствовал себя странно возбужденным. Никто не может нажимать на мои кнопки вот так, никто не может меня зажечь, не разозлив.       — Сколько ещё раз мне нужно тебе объяснять, что я хочу, чтобы ты от меня отъебался? — глаза Хельги горели ярко, как её сигарета.       Мне это начинало по-настоящему нравиться:       — Не знаю, я тот ещё упрямец, если ты до сих пор не заметила. Всё, что я хочу знать, почему ты относишься ко всем, будто они грязь на твоих туфлях? Ты самая популярная девчонка в этой школе, каждый парень хочет быть твоим другом, и каждая девушка хочет быть тобой!       — Пусть они с радостью будут мной! Потому что я больше не хочу. У тебя же есть член, ты наверняка и сам знаешь, что все парни хотят со мной дружить, чтобы залезть ко мне под юбку, а все эти суки, делающие мою жизнь невыносимой, пусть займут моё место. Они заслуживают разбираться с матерью-алкашкой, отцом-выебонщиком и сестрой, с которой никто не может тягаться! А с меня довольно, мне достаточно дерьма в жизни, и мне не нужен ёбаный засаленный преследователь до кучи.       — И снова здрасьте! Ты строишь из себя центр вселенной, постоянно, будто никто не может быть достаточно хорош для твоей высокопоставленной великой задницы! Срочные новости, у всех остальных тоже есть проблемы. По крайней мере твоя мать не выбрала карьеру вместо тебя, а твоего отца не волнуют свиданки больше, чем угроза твоего отчисления. Ты даже живёшь в хорошем районе! Я каждый день боюсь, что меня лучшем случае ограбят, когда хожу по своему! — я быстро, но глубоко затянулся, чтобы чуть-чуть остыть. — И не льсти себе, твою мать, я не преследую тебя, я просто хотел поболтать с тобой, но, видимо, тебе не хватает манер для разговора, только для крика.       — У тебя нет никакого чёртова права считать, что мои проблемы вообще сравнимы с твоими! Я разгребала пиздец за пиздецом всю свою грёбаную жизнь, я уже заебалась! У тебя нет ни малейшего представления, что такое быть мной, и никогда не будет! — голос Хельги становился громче и эмоциональнее с каждым произнесённым словом.       — Так это потому что ты никого никогда не пускаешь в свою жизнь! Ты пыжишься и всё держишь в себе, потому что думаешь что это какая-то неебическая суперсила. Ничего подобного. И это только сделает всё ещё хуже. Ты просто превратишься в оболочку ненависти, спрятав внутри всё, что у тебя вообще есть хорошего. Ну и к чёрту. Знаешь, ебись оно всё конём. Ты слишком замороченная. Я сдаюсь. Получай, что хочешь, я оставлю тебя в покое, — сказал я, встряхнув головой и отвернувшись от Хельги, чтобы зажечь новую сигарету.       — Отлично, не прошло и года, мудило, — закричала Хельга, дав мне сильный пинок и открывая дверь, рванула внутрь.       — Тупая сука, — пробормотал я, потирая саднящий зад, хотя внутри я чувствовал себя иначе.       Она по-прежнему заводила меня. Что с ней такого случилось, что она выстроила такие непробиваемые стены? Почему она так противилась любой заботе и вниманию? Как будто это было для неё так в новинку, что она незамедлительно начинала обороняться. Когда-то её дух, должно быть, был разбит на крошечные блестящие осколки.       Я размышлял над загадкой Хельги, докуривая сигарету. Я бесстрастно пульнул окурок в кирпичную стену. Он ударился об неё с тучей тлеющих искр и упал на землю. Минуть пять посмотрев на след от сигареты на стене, я развернулся и открыл дверь.       К моему удивлению, Хельга Патаки съёжилась в углу. Когда она услышала открывающуюся дверь, она резко подняла голову и посмотрела на меня своими красными глазами со взглядом затравленного раненого животного. На щеках остались дорожки слёз. Я топтался в замешательстве. Стоит ли мне что-то ей сказать или исполнить её тупое желание и оставить её в покое?       Хельга посмотрела на меня так люто, что у меня по спине побежали мурашки. Я по-прежнему не мог решить, что делать. Одна моя часть хотела опуститься на колени рядом с ней и обнять её. В этот момент она казалась человеком. Это было странное, но желанное изменение. Другая моя часть, та, что поумнее, говорила мне уходить немедленно.       Но я сделал это. Я пробил трещину в её толстых железных стенах. Я доказал, что у Хельги есть чувства, помимо злости и ненависти. Я доказал, что она, в конце концов, человек.       — Давай, уёбывай! Я не хочу снова видеть твоё ебало! — Хельга старалась звучать угрожающе, но под конец её голос дрогнул.       — Слушай, извини. Я просто старался понять тебя, — сказал я.       — Ты не можешь. Никто не может, — отрезала Хельга.       — Потому что ты не даёшь никому, — ответил я.       — Да, потому что всё это мне потом аукнется, — горько сказала Хельга.       — Это старшая школа. Все превращаются в монстров, когда им исполняется тринадцать. Ну и ладно. Я оставлю тебя в покое, если ты этого хочешь. Я буду рядом, если захочешь поговорить, — я развернулся и пошёл прочь от неё.       Мне было очень противно, но я знал, что это нужно было сделать, потому что если бы я пытался с ней снова заговорить, то она бы оторвала мне голову. Может, я достучался до неё, может, — нет, но никакие мои усилия не срабатывали. Хельге Патаки должна будет прийти ко мне. По-другому и быть не могло.