epilogue — olafur arnalds (на повтор)
Запах лекарств ещё никогда не казался мне таким омерзительным, как сейчас. Хотя я бы с радостью подавилась несколькими бутылками обезболивающего, даже не запивая их водой. Лишь бы не чувствовать противную пульсацию в своей груди. Ушные перепонки передавали в мой мозг каждый удар колющего сердца, а глаза плохо видели после нескольких продолжительных истерик. Первой — во дворе школы. Второй — когда Крис закрыл свои глаза. Я кричала так сильно, что сейчас чувствую горечь глубоко в горле, как будто бы ты на спор вытряс весь перец из баночки себе в рот, и тебе не дали возможности запить. И ты сидишь так уже несколько часов и всё давишься и давишься им без остановки. Как я своими слезами. Я не успела сообразить, как приехала скорая, как руки Нуры начали поднимать меня с земли. Всё было размыто, когда его клали на каталку, а я следовала за врачами. Всё не казалось реальным и тогда, когда они нависли над ним, осматривая всё его тело и подключая к нему какие-то аппараты в трясущейся машине. Когда мои ноги несли меня по коридорам больницы, стены которой выкрашены в белый цвет, и когда меня попросили остаться, захлопывая массивные двери реанимации. Я не понимала ничего даже тогда, когда на мои ободранные колени лился спирт, смывая присохшие грязь и кровь. Физическая боль была ничем по сравнению с душевной. Я изо всех сил старалась успокоиться и доказать самой себе, что всё нормально, что нужно прийти в себя. Но ничего не было и не есть нормальным, потому что я сейчас сижу на диване в коридоре городской больницы, не замечая ни людей в белых халатах, изрядно проходящих мимо, ни Нуру и Вильяма, которые тоже оказались здесь. Нура несколько раз пыталась мне что-то сказать, присаживаясь рядом, на что я лишь молча качала головой, даже не пытаясь поднять руки к лицу и убрать слёзы. Сил не было. Все они уходили на то, чтобы давать моим мыслям возможность пожирать меня изнутри. До невозможности глубоко. Там, где зарождалось осознание того, что причина происходящего во мне. И в том вечере, когда я рассказала Крису о словах Юнаса. Всё пошло наперекосяк. И сейчас его самый пик. Хуже ведь только смерть, которой насквозь пропитан воздух в этом помещении. Уже несколько часов сидя в тишине и страхе, я проклинаю себя за такие мысли, пока в голове поочерёдно мелькают картинки его лица, не имеющего живого места. И его глаза, которые закрылись спустя несколько минут, как я взяла в свои ладони его голову, оставленную на асфальте. Мои ладони, держащие его за скулы, поправляющие такие дорогие и любимые волосы и ощущающие пальцами мерзкую и жидкую теплоту. — Я должен был это предвидеть, — голос Вильяма доносится до моих ушей, но даже он не может вытащить меня из затуманенного состояния. Я слышу удар о стену и крепко сжимаю глаза, потому что очередная порция солёной жидкости подступает к ним. — Сука, это было так очевидно, — и ещё один удар, смешивающийся с несколькими шагами и тихим голосом Нуры со словами «всё будет хорошо». Конечно же, блять, всё будет хорошо. Особенно после моей мольбы к врачам сказать хоть что-то и единственным их ответом — «травматический шок». А что это и как это — мне приходилось лишь догадываться. И только одно желание — скрутиться в маленький комок на полу, выключить свет и не видеть никого, лишь бы знать, что ему сейчас не больно. И всё хорошо. Так, как было примерно пять часов назад. В грёбанной подсобке, в которой я почему-то остановила его, сама себе что-то усердно доказывая. Идиотка. Готовность отдать всё, чтобы лежать там вместо него и знать, что его тело осталось неприкасаемым, прожигала мою грудь. Любые муки, но чтобы ему не было больно. Я делаю глубокий вдох, поворачивая голову немного вправо на звуки рядом с собой, моргая несколько раз и пытаясь сфокусироваться. — В этом никто не виноват, — Нура машет головой, стоя рядом с Вильямом. — Кто мог знать, что всё так получится? — она не знает, куда деть свои ладони, переминая пальцы дрожащих рук. — Я мог знать, потому что эта была самая логичная вещь в мире, что без последствий не останется то, что начал Крис, — Вильям повышает голос, и, смотря в его глаза, я вижу отчаяние. Он уже не пытается казаться стойким и уверенным в себе. Сейчас он уставший и обеспокоенный. Как и Нура, смотрящая на него со слезами на глазах. Которую я так понимаю. — С ним всё будет хорошо, — твердит она в который раз. — Дело не в этом, — Вильям поднимает руки к волосам, оттягивая сжатыми пальцами длинные пряди и сильно жмурясь. — А в том, что этого могло бы и не быть. Если бы он был сдержаннее, а я — умнее. Но ведь это вовсе не про Криса. Не про того вспыльчивого парня с ужасным характером, который загорается из-за любой мелочи. Не про парня с горящими зелёными глазами. И я поджимаю дрожащие губы, не в силах сдержать подступивший к горлу всхлип. Прямо как тошнота от витающего в помещении запаха. Нура обеспокоенно поворачивается на меня, приоткрывая губы, пока Вильям скрывается в лестничном пролёте второго этажа, говоря, что ему нужно позвонить. А я тут же опускаю свой взгляд вниз. На свои ноги. На свои колени. Которые опять напоминают мне о случившемся и заставляют меня выжать из себя очередной всхлип. Нура присаживается рядом со мной, обнимая меня за плечи и притягивая к себе. Заставляет повернуться к ней. Одна рука на моей спине, в другая — поглаживает волосы, которые превратились в нечто безобразное. — Врачи сказали, что всё будет хорошо. И именно поэтому никто не говорит ничего уже больше двух часов, заставляя меня разлагаться на молекулы в этом коридоре наедине с собственными мыслями. И я просто плачу, уткнувшись в шею Нуре и чувствуя вибрацию в своей груди. — Он такой сильный, Эва. Это же Кристофер Шистад. И я скулю от очередных мыслей о нём. О самом прекрасном, что случилось со мной за последнее время. О самом волнительном и завораживающем. О самом трепетном и трогающем. И о том, что оказалось таким хрупким. — Я знаю, — бормочу это, не понимая, получилось ли что-то внятное. Ватный язык не слушается меня, изгибаясь под дрожащими зубами. — Вот и всё. Просто стоит немного подождать. Просто немного подождать и снова сойти с ума, зная, что он там, а я здесь. И я ни черта не могу сделать. Только сидеть здесь, захлёбываясь в своих слезах и объятиях Нуры. — Я не знаю, уместно ли это сейчас говорить, — её ладонь бережно поглаживает мои волосы по всей их длине. Но ни капли не успокаивает. Ничего сейчас не может помочь, — но то, что я думала о Крисе два часа назад, — ничто, по сравнению с тем, что я думаю о нём сейчас. Два часа. Я нахожу в этой фразе отголоски своей боли, возрождая её. Слишком многое стало меняться в моей жизни за два чёртовых часа. И всё в один день. — Когда мы ехали в машине с Вильямом сюда, — я слышу, как дрожит её голос, — он мне рассказал немного о том, что случилось между ними, — я жмурю глаза и сжимаю зубы. — Крис избил Юнаса прямо возле его дома. Один. Из-за того… — она задерживает дыхание. — Из-за того, что тот сказал о тебе. Его это задело. Я сжимаю руку Нуры, на которой покоились мои пальцы. Слушать это — непреодолимо для меня сейчас. Потому что каждое её слово доказывает мою вину в происходящем. И мне хочется скулить. — Я во всём виновата. Только я. — Эва, ты о чём вообще? — Нура отстраняется от меня, заставляя тем самым поднять на неё свой взгляд. — Просто наша игра слишком затянулась. Игра, в которой я добровольно поддалась ему. Но это всё равно не помогло ему дойти до победного финиша без поражений. — Это вовсе не игра, — она говорит уверенно, смотря мне прямо в глаза. — Забудь всё, что я говорила тебе в школе, не разобравшись, — она машет головой, нахмурив брови. — Эва, он переживает за тебя. Он не стал бы бить парня, который сказал что-то одной из шлюх, с которыми он просто спит. И ты, и я это прекрасно знаем. Потому что, чёрт возьми, Кристоферу Шистаду поебать на шлюх. Но не на тебя. Ты не одна из них. Ты что-то значишь для него. Прикрываю глаза.— Тебе поебать на меня? — Нет.
Становится ещё больнее и противнее сидеть здесь, не имея никакой возможности помочь ему. И именно сейчас я понимаю, что больше не в силах играть. Я сдаюсь. Я проиграла. Потому что, гонясь непонятно за чем и в чём-то пытаясь себя уверить, я упустила тот факт, что того, что я хочу заполучить, может не стать. Заигралась ты, Эва. И забыла о самом банальном человеческом факторе — жизнь. Я слышу скрип дверей, возле которых мы сидели всё это время, и с замершим дыханием медленно поворачиваюсь в ту сторону, встречаясь взглядом с мужчиной в халате, поправляющим шапочку на голове. Тот самый, который оставил нас тут со словами «дальше нельзя», ничего непонимающих и испуганных. Я молча смотрю на него, моля взглядом сказать хоть что-то о Крисе и его состоянии. — Ш… — вырывается у меня из пересохшего рта, и я сглатываю. — Что с ним? Доктор подходит ближе к нам, пока мои пальцы крепко сжимают руку Нуры, уверенно оставляя за собой болезненные ощущения. Но я ничего не могу с этим поделать. — Из-за сильного удара головы произошёл ушиб мозга, — он складывает руки на груди. — Средней тяжести. Что вызвало травматический шок, — я сглатываю образовавшуюся слюну, чувствуя во рту солёный привкус. — Была небольшая потеря крови, мы сделали переливание и ввели все необходимые препараты, — чувствую, как сильно запотели ладони. — Несколько швов на голове… — он поднимает глаза и встречаются с моими, которые всё это время следили за его шевелящимися губами. — Он ещё под наркозом, спит. Его скоро переведут в обычную палату, и вы сможете туда зайти, — поджимаю губы, — ненадолго. Я слышу всё, что он говорит, но не понимаю: хорошо это или плохо. Видя мои бегающие глаза по его белому халату и сбитое дыхание, он добавляет: — Его жизни ничего не угрожает. Он в безопасности. Я громко выдыхаю, ослабляя хватку на руке Нуры. Перед нами появляется растерянный Вильям, хлопающий дверьми лестничной клетки. Волосы взъерошены. Но не так, как обычно. Сейчас они действительно находятся в беспорядке. — Что с ним? — он хмурит брови. — Уже всё хорошо, — доктор поворачивается к Вильяму, не опуская своих сложённых рук. — Он спит. Вильям несколько раз качает головой и выдыхает. — Спасибо. Доктор лишь скромно кивает в ответ. — Вы мне вот что скажите: что случилось? Потому что его явно избили, и я должен обратиться в полицию. И кто думал, что всё зайдёт так далеко? Что мои страдания перерастут на такой уровень? С истерик из-за разрыва с парнем до мучений из-за человека, благодаря которому мы расстались. В голове не укладывается. Сейчас только мысли о последних словах мужчины в белом халате и о том, какие из-за этого могут быть последствия. Ведь его избили не просто так. Инициатором был он. И мы все это прекрасно знаем, поэтому продолжаем молчать, пока Вильям не делает шаг ближе к нам. — Можно с вами поговорить? — он обращается к доктору, на что тот кивает, и они отходят в сторону. Я делаю несколько глубоких вдохов, переводя взгляд на Нуру, которая слегка улыбается. — Я же говорила, что всё будет хорошо. — Ты считаешь, это хорошо? Когда Крис находится в больнице, когда я морально сломлена. Когда мысли лишь о том, чтобы заснуть, проснуться и осознать, что всё это было во сне. Том самом, от которого испарина на теле при пробуждении. Страшном сне. — Эва, хорошо то, что его жизни ничего не угрожает. Это сейчас главное, — её искренний взгляд проникает в меня, немного успокаивая. Нура часто у меня ассоциируется с солнцем, которое помогает согреться и поверить в хорошее. — Ты права, — я пытаюсь улыбнуться, но у меня плохо получается. Слышатся приближающиеся шаги, и мы поворачиваем головы на Вильяма, подходящего к нам уже без доктора. Он становится возле дивана, на котором мы сидим, и проникает ладонями в карманы, немного закидывая голову назад и позволяя чёлке скрыть его лицо. — Что ты ему сказал? — спрашивает Нура, и Вильям резко опускает голову в прежнее положение. — Сказал, сколько могу дать ему денег, если он не будет задавать лишних вопросов. И в коридоре повисла тишина. Я думала о том, что Вильям поступил правильно, и о том, как же продажна сейчас наша медицина. Но другого выхода не было, потому что проблемы с полицией были бы перебором для всех нас. Для Вильяма и Криса, как для участников драки, для меня и Нуры, как для свидетелей. Для свидетелей того, чего бы я не желала увидеть никому.***
Спустя полтора часа я вновь нахожусь в этой больнице, сидя в коридоре уже третьего этажа, в сотый раз изучая изгибы цифры «двадцать три» на двери его палаты. И ожидая, пока зашедшая медсестра наконец-то выйдет оттуда. Нура заставила меня съездить домой, принять душ и переодеться, доказывая, что раньше, чем через час, к нему не пустят. Я не слушала её, пока эти слова не подтвердил доктор. И согласилась. Я стояла в душе около двадцати минут, пытаясь смыть с себя всю грязь, осевшую на моё тело за сегодняшний день. Колени пекли, но я продолжала заливать их тёплой водой, чтобы эти болезненные ощущения не давали мне возможности слишком много думать. Одежда не представляла для меня такой важности, как прежде. И я просто натянула на себя очередную юбку и массивную кофту, совершенно не думая о том, что видно мои облезшие колени. Волосы были немного влажными, а глаза слишком красными, чтобы воспринять меня за адекватного человека. Нура осталась дома, а Вильям растворился в стенах больницы около двадцати минут назад, оставляя меня одну с прибитыми на двери цифрами. Я сижу на мягкой поверхности дивана и чувствую, как запах медикаментов перекрывает запах клубничного геля для душа, и больше не хочу вдыхать так глубоко. Вильям и мистер Кроул, который является лечащим врачом Криса, покидают его кабинет и приближаются ко мне, сразу же поднявшую на них свой взгляд. Тот самый врач, который начал заваливать нас вопросами о том, кем мы являемся Крису. И Вильям опять попросил о разговоре, теперь уже с другим человеком. Ведь кем мы ему, по сути, являемся? Друг и я? А кто я? По-моему, никто. И ведь никому не объяснишь, что родственные связи — не самое главное в общении с человеком. — Вы можете пройти к нему, — мистер Кроул оставляет за собой тихую фразу, адресованную мне, и скрывается за углом извилистого коридора. Я удивлённо перевожу взгляд на Вильяма, который стоит рядом со мной. — Что ты ему сказал? Вильям прикрывает глаза и глубоко вдыхает, проходя вперёд от меня на несколько шагов. — Сказал, что ты его девушка. И я приоткрываю рот в глухом возражении, понимая, что это не так. Это не так и, чёрт возьми, никогда таковым не будет. — Но это не так. Меня не должно сейчас это волновать, потому что самое главное — мне разрешили остаться с ним. Но меня почему-то проедает изнутри то, что говорит Вильям. Он делает ещё несколько шагов вперёд, плавно отворачиваясь от меня и пожимая плечами. — Тебе виднее. Эта грёбанная фраза, которая оставила меня без единого ответа в прошлый раз, и за которую я цепляюсь сейчас. Потому что он не может говорить такие вещи. Мне нихера не виднее. Он начинает уходить. — Какого чёрта, Вильям? — я подрываюсь с дивана, повышая голос и заставляя его остановиться. — Ты о чём? — медленно поворачивается и смотрит на меня. Такой уставший взгляд. — О твоём «тебе виднее», — я хмурюсь от злости, которая вспыхнула во мне. Это самое неподходящее место для этого, и Вильям далеко не заслуживает такой моей реакции, но эта фраза продолжает сводить меня с ума. И то, с какой уверенностью он каждый раз кидает её мне. — Да, потому что тебе виднее, что происходит между вами, — он выгибает брови, смотря на меня несколько секунд и всем своим видом показывая, что я должна понять его. Но я не понимаю. — Между нами происходит огромное «Ничего», — я давлюсь этими словами, будто сама уверяя себя в их действительности. Потому что понимаю, что просто напугана тем, что происходит, и не хочу это признавать. И Вильям кидает на меня свой взгляд, наполненный угнетающей раздражённостью. — Если ты называешь это ничем, то мне тебя жаль, — он сжимает зубы, и начинают виднеться и без того острые скулы. Кислая жидкость обволакивает мой язык, и я морщусь. — Вильям... — начинаю я, но он сразу же перебивает меня. — Послушай, — делает шаг навстречу ко мне, пока его руки покоятся в карманах. — Если ты думаешь, что он делает это для каждой мимолётной пассии, то ты глубокого ошибаешься, Эва. Я первый раз в жизни вижу, чтобы он творил такие вещи. Ему крышу сносит, если ты ещё не поняла. Из-за тебя, — его указательный палец направлен в мою грудь, пока она чувствует накатившуюся горечь внутри. Глаза начинают слезиться. — И как бы вы не пытались разуверить в этом друг друга, вам хорошо вместе, — он качает головой из стороны в сторону. — Ведёте себя, как два барана, — делает акцент на последнем слове, и я вздрагиваю. Я замираю с открытым ртом, пока Вильям медленно разворачивается и следует к лестнице, спускаясь по ней. И его размеренные шаги отдаются в моей голове неприятными ощущениями. Самое паршивое — то, что где-то глубоко внутри себя я понимаю, что он прав. Что мы просто пытаемся доказать что-то друг другу, показаться неприкасаемыми и гордыми, каждый раз по ночам сгорая от собственных мыслей и утраченных минут. Потому что это то, что творится со мной уже долгое время. Я разворачиваюсь на трясущихся ногах и изо всех сил стараюсь сдержать подступившие слёзы, подходя к двери с номером «двадцать три». Рука тянется к дверной ручке, и я со скрипом опускаю её, попадая в комнату с приглушённым светом. Слышу ёрзанье медсестры и поднимаю глаза, видя, как она поправляет капельницу, игла которой воткана прямо в руку Криса, изредка покрытую гематомами. — Я уже ухожу, — говорит она, пока я стою в дверном проходе, чувствуя на себе приливы и отливы мурашек. Потому что я перевожу свой взгляд на Криса. Делаю несколько шагов вперёд с трясущимися руками, даже не замечая того, как девушка покидает это помещение, оставляя за собой лишь шлейф приторных духов. С закрытыми глазами, размеренно вздымающейся грудью, одеялом по грудь и тусклым свете на лице, Крис лежит, тем самым заставляя солёную жидкость всё-таки скатиться по щекам, которые уже раздражены от частоты этого действия. Они горят, потому что каждая следующая дорожка вызывает болезненные ощущения. Как будто бы кожа обгорела на солнце, покрылась краснотой, но яркие и жаркие лучи продолжают попадать на неё, делая только хуже. Делая ещё несколько шагов и оказываясь вплотную рядом с кроватью, я безмолвно стою, стараясь не начать кричать. Синяки под его глазами отдают чернотой, пластыри на лбу, бровях и носу скрывают за собой красные ссадины. Массивные синяки не оставляют за собой ни одного живого места. И слегка приоткрытые губы разбиты и имеют на себе засохшую бардовую кровь, которую, видимо, не удалось смыть. Прикрываю глаза, чувствуя, как начинает кружиться голова. Сажусь на край кровати, опуская лицо на свои руки и упираясь ладонями в колени. — Господи, — шепчу я, начиная рыдать и дёргать пряди своих волос, будто бы пытаясь вырвать их. Пока капли, попадающие в трубку капельницы и стремящиеся к его венам, отбивают ритм моего собственного сердца, которое сейчас изнывает от ощущения пустоты и обиды на саму себя. На такую глупую и ничего не ценившую.