Двенадцать часов пролетают для Юнги незаметно, омега слишком погружен в свои мысли, чтобы следить за временем. Он сто раз благодарит судьбу, что загруженный делами в порту Чонгук в квартире не появляется. В офис альфа забегает мимолетом и, зажав Юнги на пару секунд, где только успеет поймать, долго целует и сразу срывается на очередную встречу. Будь Чонгук рядом — сразу бы заметил состояние омеги. Юнги тенью слоняется по квартире, ему ребенка будто было мало, а теперь он вздрагивает от каждого шага или звонка, будучи уверенным, что то, что произошло в кальянной, всплыло. Через два часа начинается грандиозная вечеринка в честь дня рождения Чонгука, которую организовал Чимин. Последний врывается к Юнги за час и, увидев сидящего на постели и абсолютно не готового к вечеринке омегу, срывается на крик:
— Ты с ума сошел? Я потратил на сборы шесть часов, а ты все еще сидишь в пижамных штанах! — Чимин и вправду выглядит потрясающе в бледно-голубых обтягивающих брюках и черной кружевной блузке. Иссиня черные волосы омеги аккуратно уложены, а макияж выгодно подчеркивает глаза и губы.
— Я плохо себя чувствую, — врет и не врет Юнги. Кажется, его плохое самочувствие длится уже несколько месяцев, и конца этому не будет. Юнги не хочет никаких вечеринок, особенно учитывая, что завтра его ждут белые стены ненавистной больницы. — Пожалуйста, празднуйте без меня.
— Ты совсем охренел? — сверкает глазами Чимин и подходит к парню. — Это день рождения твоего альфы, а твой альфа — не какой-то проходимец, а Чон Чонгук, тот самый, который, не обнаружив тебя в ресторане, прикажет тебя туда приволочь. Так что кончай ломаться, вставай, иди в душ, а я пороюсь в гардеробной, подберу тебе что-нибудь.
Юнги знает, что Чимин прав, поэтому больше не спорит, нехотя сползает с постели и скрывается в ванной. Мин просто подводит глаза и, надев на себя выбранную Чимином из его гардероба полупрозрачную белую блузку и темно-серые брюки, следует на выход.
День рождения Чонгук празднует в ресторан-клубе Sky, находящемся на последнем этаже одного из многочисленных небоскребов столицы. Юнги Чонгуку не звонил и не писал, никак о себе не напоминал, но сейчас, стоит ему пересечь порог клуба, он знает, что они встретятся. Юнги уверен — он его взгляда не выдержит, осыпется на пол крошкой — ибо слишком тяжелый груз вины, слишком много недоговорок и тайн. Юнги сам себе поражается, что как он вот так спокойно носит это всё в себе, как до сих пор его не разорвало. Чимин пропадает сразу же, как только они входят в зал. Огромное помещение с окнами на всю стену кишит хорошо одетыми и роскошно выглядящими альфами и омегами, все сливки общества приехали поздравить главу второго Дома. Юнги некомфортно, он не привык к такому сборищу народа, чувствует себя не в своей тарелке, ходит между столиками и отчаянно пытается зацепить взглядом хоть кого-то знакомого. Юнги будто никто не замечает: в принципе, среди стольких людей и при таком освещении — это нормально. Он продолжает слоняться тенью по залу, пока кто-то не тянет его за локоть.
— Пошли за мной, — говорит Риз и идет в сторону боковой двери. Юнги молча следует за альфой, который скрывается за большой стеклянной дверью. Парни проходят в небольшую комнату, которая по виду напоминает сигарный клуб. Чонгук с бокалом в руке стоит рядом с незнакомым Юнги альфой и о чем-то беседует. Стоит Чонгуку заметить омегу, как он, похлопав собеседника по плечу, идет к омеге. Чонгук одет в сидящий на нем как влитой черный костюм и белоснежную рубашку, расстёгнутую на груди на пару пуговиц. Юнги с трудом успокаивает свое успевшее соскучиться по альфе нутро и натягивается сразу же, стоит Чонгуку остановиться напротив.
— С днем рождения, — Юнги даже удается улыбнуться.
— Мой день рождения наступит в тот день, когда я добьюсь всего того, что запланировал, но спасибо, — усмехается Чонгук. — Что с тобой? Ты неважно выглядишь.
Будто Юнги и так не знает, что выглядит паршиво. Он даже консилер под глаза не нанес, всё осточертело настолько, что уже плевать, но от слов Чонгука немного обидно. Желание понравиться именно этому альфе даже Юнги ставит в тупик.
На самом деле Юнги прекрасно выглядит, как только он вошел в эту дверь, Чонгук перестал видеть кого-либо еще. Но на лице омеги отпечаток огромной усталости, словно он не спит несколько ночей, и будто его что-то грызет.
— Ничего, — оживает Юнги. — Всё хорошо.
Не хватало ещё чтобы Чонгук стал что-то подозревать, особенно учитывая, что завтра Юнги идет на аборт.
— Я скучал, — альфа притягивает омегу к себе и зарывается носом в его волосы. Не целует, не лапает, просто крепко прижимает к груди и, прикрыв глаза, поглаживает по спине. Юнги от такой странной ласки на ногах еле стоит. Не может унять дрожащие колени и предательские слезы наполнившие глаза, зарывается лицом в грудь альфы, цепляется пальцами за лацканы пиджака и замирает. Хочет, чтобы время остановилось, чтобы все замерло. Для Юнги все люди, шум, запахи — всё исчезает, на этом островке покоя остаются только двое. Будто это не тот альфа, который его мучил, будто не Юнги надо идти на аборт, будто это не его последние недели сжирает темнота. Всё как будто закончилось, отступило, стоило этим рукам обнять и прижать к себе. Наступил полный покой и умиротворение. Юнги чуть ли не всхлипывает, с трудом удерживает разрывающие грудь эмоции и сильнее жмется.
— Ах, вы здесь, — голос Чимина насильно отрывает Юнги от прекрасного сна. Чонгук отпускает омегу и о чем-то разговаривает с братом. Юнги стоит рядом, но не слышит ничего, не реагирует на все внешние звуки, он все еще там, в руках Чонгука.
Чимин отходит, а Чонгук взяв омегу за руку, ведет его к дивану. По пути альфа грубо отшивает подошедших к нему работников, обещает Ризу выйти в зал минут через десять и садится на диванчик, утягивая за собой Юнги. Усаживает омегу на колени и долго целует. Не голодным, жадным, сминающим поцелуем, а нежным и лёгким, и Юнги от этих поцелуев млеет.
Юнги сам не хочет отпускать, он вообще хочет, чтобы Чонгук забил на вечеринку и увез его на квартиру, хочет лежать в его объятиях и упиваться его запахом. Юнги валит всё на разбушевавшиеся гормоны из-за беременности и продолжает горячо отвечать на поцелуи. Чонгук водит губами по шее, засасывает кожу под ухом, легонько кусает ключицы и снова возвращается к губам.
Чонгук дико скучал. Все эти дни альфа решал вопросы с поставками, проводил подготовку к нападению на Джунсу, пару раз появлялся в Совете, почти не спал, но каждую секунду, несмотря на все эти завалы, думал о Юнги. О его мягких губах, о лисьем прищуре, о том, как омега хмурится, когда ему что-то не нравится, Чонгук наизусть знает все морщинки на его лбу появляющиеся в тот момент, вкус его кожи, запах, его податливое тело, тонкие длинные пальцы. Боготворит каждый участок кожи, каждый сантиметр, отдельно поклоняется детской улыбке и грудному голосу. Чонгук безумно соскучился по всему этому и пытается восполнить отсутствие Юнги в своей жизни такими хаотичными ласками. Он омегой одержим. Чонгук не хочет отпускать ни на секунду. Он обожает своего лисёнка, и пусть от этих эмоций и чувств накрывает похлеще цунами.
Надо идти к гостям — Чонгук поздоровается и снова утащит лису куда-нибудь, где можно будет целовать и не насыщаться. Альфа ведет Юнги за собой, но тот отпускает руку у окон и остаётся любоваться ночным городом под ногами, пока Чонгук общается с гостями. Чимин постарался. Вечеринка отличная, фуршетные столы валятся от обилия изысканных закусок, а дорогой алкоголь льется рекой. Сам Чимин порхает между гостями, весело щебечет со знакомыми и с честью справляется с ролью хозяина вечеринки. Вот только Юнги прекрасно замечает бросаемые омегой совсем не невинные взгляды на Риза, видит, как альфа не реагирует или старается не реагировать. Юнги не понимает Чимина — он знает, что любовь, если это конечно любовь, не подконтрольна, но все равно Юнги сложно понять, чем руководствуется Чимин, зная отношение брата ко всему этому.
Юнги тянется к принесенному ему стакану апельсинового фреша, когда видит, как Риз уводит Чонгука в угол комнаты и что-то озабоченно ему говорит. Чонгук легонько кивает в ответ, а потом Риз передает ему небольшую коробочку, кажется подарок, потому что коробочка украшена красным бантиком.
— В письме написано лично в руки вам, поэтому я не вскрывал подарок. Я бы не обратил на коробочку внимание, если бы не приписка — Мин Юнги. Пришло в офис, сегодня днем через курьерскую службу, — Риз смотрит на Мина в противоположной стороне комнаты и Юнги понимает, что что бы ни обсуждали альфы — это касается именно его. Омега съёживается от последующего взгляда Чонгука и залпом выпивает свой сок.
Чонгук с коробочкой в руках скрывается в сигарном клубе, Риз следует за ним. Минут через десять Юнги вызывают туда же. Провожаемый озабоченным взглядом Чимина, омега следует за охраной своего альфы.
Коробочка разорвана и на столе, Чонгук уже без пиджака, стоит прислонившись к окну с руками в карманах и смотрит так, что Юнги теряется. Путается в этой вмиг размывшейся реальности, кожей чувствует, что в ней лучше раствориться, лучше закончить всё до… потому что на дне черных зрачков Чонгука четко отражается то самое «после». И даже воздух в комнате тяжелеет, пропитывается запахом страха, он забивается мерзкой слизью в легкие, и Юнги его не выплюнуть. Чонгук смотрит так, что омега прикрывать раны не успевает — одним взглядом вспарывает кожу, сдирает с него живьем, и Юнги пока не знает, как и где, но он однозначно попался. Остались секунды, и наступит конец.
— Я получил самый главный подарок на свой день рождения, — Чонгук кивает на столик. — Мне он не понравился.
У Юнги дежавю. Он прекрасно узнает этот тон, и ничего хорошего он не сулит. От мороза в его голосе омега коченеет, путается в собственных ногах, но подходит к столику. Он видит разбросанные по нему фотографии и сразу же прикрывает глаза. Лучше бы не видел, но уже поздно. Юнги на коленях перед каким-то альфой, которого видит впервые на фото, Юнги в кофейне с Тэхеном, фото сделано через улицу, но кто на нем — ясно, как день.
— Чонгук… — тишина разрушает, впившиеся в него глаза альфы добивают. — Я… мне что-то подсыпали.
— Банально, но я готов выслушать, — Чонгук отталкивается от окна и подходит к застывшему у столика омеге. — Расскажи мне, почему мой омега отсасывает другому альфе, и почему мой омега встречается за моей спиной с моим врагом.
— Я ждал там Чимина, — Юнги трудно говорить, он с трудом подбирает слова, не знает с чего начать. — А потом мне принесли мохито, больше я ничего не помню. Клянусь, я не знаю этого альфу.
— Меня не было пару дней, и что? Блядская кровь разыгралась? Решил на стороне себе любовника найти? — лучше бы у Юнги лопнули барабанные перепонки — слышать это невозможно. Он не выдерживает, не справляется.
— Чонгук, я бы никогда…
— То, что ты блядь, я уже понял, но Тэхен? Что, черт возьми, ты делал с Тэхеном?
— Мы случайно столкнулись, мы говорили о Хосоке — это его омега. Позвони ему, спроси, умоляю.
— Ты ничего не попутал, малыш, не забыл с кем разговариваешь? — голосом альфы лёд бы крошить, хотя зачем. Чонгук сейчас этим голосом с Юнги плоть срывает — кусочек за кусочком — без анестезии.
Юнги открывает и закрывает рот, отчаянно ловит воздух, не может сказать ни слова, да и стоит ли… Чонгук не верит.
— Чонгук, — Юнги вздрагивает от голоса, влетевшего в комнату Чимина. — Там гости спрашивают… Что происходит? — омега подходит к столику и тянется к фотке с Тэхеном.
— Чимин, пожалуйста, расскажи ему, что было тогда в кальянной. Он не верит мне, — молит его Юнги.
— Тэхен? — Чимин ошарашенно смотрит на фото и не реагирует, на дергающего его за руку Юнги. — С моим бывшим? Серьёзно? — омега зло отталкивает Юнги и идет на выход.
— Пойдем, прокатимся, — Чонгук обходит парня и тоже идет на выход.
— Пожалуйста, — Юнги с места не двигается. — Поверь мне.
Юнги летит в пропасть вниз головой, не за что ухватиться, зацепиться, он уже слышит звенящий в ушах ветер, видит поглощающую темноту, в которую несётся со скоростью двести восемьдесят километров в час, но не видит дна. Построить бы вокруг себя стены со звукоизоляцией и запереться. Спрятаться бы, никому ничего не объяснять, не убеждать, просто исчезнуть, но не в этой жизни: Чонгук кивает своим альфам и, Юнги заметив, что они идут к нему, сам следует на выход.
Чонгук не понимает, что именно он чувствует. Он привык к ярости и узнает эту подкатывающую к горлу желчь за секунду, но сейчас он чувствует не только ярость. Он чувствует горечь от потери. Потому что Чонгук потерял то, чем никогда и не обладал. Чонгук думал, что приручил, что сделал своим, поставил клеймо, присвоил, но Юнги как песок в Сахаре: он просачивается сквозь пальцы и утекает. Пусть глаза и уши альфы им забиты, пусть он сидит в легких, наполнил их до отказа, но его все равно не удержать, не привязать. Юнги сделал выбор, осознанно пошел на предательство и измену. Лису не надо заново знакомить с Чонгуком, не нужно предупреждать о нём, предостерегать — он и так все знает, он многое видел своими глазами, прочувствовал на своей коже, но все равно перешел эту черту, все равно сделал шаг. Осознавая. И это выбешивает на раз. Срывает все тормоза, все триггеры, взрывает заходящееся в бешенном ритме сердце и заставляет время остановиться. Для Чонгука. Всё замирает, зависает на этом небольшом временном отрезке, где Чон прижав к себе омегу, говорил, что скучал, может быть сказал бы еще что-то, но хвала высшим силам, что удержался, что разум не окончательно потонул в этих лисьих глазах. Чонгук ставил эксперименты, разрывал свою голову копошащимися там мыслями о хрупком пареньке поселившемся в нем, проверял себя, втирал его под кожу дозами, сам не верил в то, что он чувствует к омеге, в то, что это большее, чем секс. Ему сложно объяснить свои чувства, еще сложнее их признать, но они есть и дальше глупо отрицать. А тут судьба сама решила распорядиться, она вовремя остановила Чонгука, показала ему, насколько даже он может быть ослеплен. Чонгук боялся иметь слабости, и теперь он больше их иметь не будет. Лимит исчерпан. Юнги — лживый, двуличный омега, которому оказалось всего мало, а Чонгук знает, как с такими поступать. Он похоронит сегодня все свои чувства к лисе вместе с ним же в одном гробу.
***
Юнги будто во сне. Все краски, огни, машины — всё размыто. Он сидит на заднем сиденье внедорожника и невидящими глазами смотрит в ночь за окном. Кажется, усталость достигла своего апогея. Не хочется ни бороться, ни доказывать что-то, ни говорить. Ничего. Хочется прикрыть веки, откинуться назад и уснуть — вечным сном. Юнги обесточен. Из него вырвали всё, что хотя бы иногда напоминало ему, что он человек, кто-то сыграл с ним в плохую шутку, кто-то так подло поступил, и главное, черт разберет, зачем и для чего. Юнги — выжженная пустошь, подыхающая без людского понимания и тепла, ненужная вещь, выброшенная на обочину. Точнее инструмент, которым воспользовались и толкнули в руки своему палачу. Чонгук не позволил объясниться, не дал нормально рассказать, что же все-таки произошло. Юнги не знает, от чего хуже — что он умрет вместе с ребенком, или что его так и не выслушали в сто-пятисотый раз. Оставили кричать и доказывать, попутно строя между ним и собой стену, не дали даже шанса…
Чонгук в другой машине, и это лучшее, что произошло за сегодняшний день. Вынести его присутствие рядом, его взгляд, его голос — непосильно. Юнги выдохся. Если уж вся его жизнь — это и есть боль, то она ему и не нужна. Пусть Чонгук ее заберет, жаль, что тогда в первый раз не забрал. Сколько ведь можно было избежать, не пришлось бы получать эти новые ожоги, раны, пенящиеся нарывы по всему телу, постоянную дрожь в пальцах, надломленный голос, а главное, жизнь в ожидании худшего, когда каждое утро — это не начало нового дня, а очередная пытка длиной в двенадцать часов. Может, и вправду так лучше, может, пора уже остановиться, пора свернуться в клубок на глубине двух метров и дать накрыть себя толстым слоем земли.
Машины останавливаются где-то за городом. Юнги прикрывает веки и вдыхает из открытого окна ночной воздух — он здесь другой: свежий, пахнет травой и чем-то еще. Возможно, смертью, но она уже давно не враг и не друг. Она есть, и она рядом. Мин благодарит альфу, открывшего ему дверь, и идет за скрывшимся в чем-то наподобие ангара Чонгуком. Идёт за своим палачом к ожидающей его гильотине. Будто сквозь дебри пробирается — каждый шаг — это борьба, каждое движение — непосильный труд. Как он держится-то, как выживает раз за разом?.. Наверное, над ним подшутили высшие силы — заставили проходить раз за разом все круги Ада, осыпаться и вновь собираться, чтобы вот так шагать в сторону очередного испытания, или может, уже и погибели.
Они проходят весь ангар и снова оказываются на воздухе — впереди простирается огромный двор, по краям которого псарня. В небольших ограждениях, перетянутых железными сетками, сидят на привязи собаки, по пять-шесть в каждом. Запах псины не дает нормально дышать, и Юнги, которого и так постоянно тошнит, приходится зажать нос. Чонгук останавливается, перекидывается парой слов с работниками и закуривает.
— Расскажи мне правду.
— Я рассказывал, ты мне не веришь, — треснуто отвечает Юнги и останавливается напротив.
— Я хочу правду. Чего тебе не хватало, что ты начал блядствовать? И что за информацию ты передал Тэхену, учитывая, что я на пороге войны с ним, и, учитывая, что сейчас ты в курсе многих дел.
— Ты думаешь, я бы тебя предал, — горько усмехается Юнги. — Зачем мне делать это?
— Ты мне скажи.
— Мне нечего, кроме того, что я тебе не изменял и я тебя не предавал.
— Хорошо, может, мои собаки твой язык развяжут, — Чонгук подзывает работника и приказывает открыть дверь в одно из ограждений. Юнги отшатывается назад, чуть не падает, хватается о поручень справа и смотрит на альфу с застывшим ужасом в глазах.
Работник отпирает дверь и входит в псарню, где, прикованные цепями на расстоянии друг от друга, сидят несколько черных огромных псов с устрашающими мордами. Юнги не знает породу, но это точно гибриды — глаза у них красные, а с морды капает вязкая слюна. Юнги надеется, что разводы на полу — это моча или вода, но темный цвет въевшейся в бетон жидкости говорит о другом.
— Их как раз пока не кормили, — Чонгук подходит к вжавшемуся в железную дверцу следующей псарни омеге. — Ты, конечно, худой совсем, но косточки они поглодают, — зловеще улыбается Чон и проводит костяшками по бледному лицу. — Хотя, можешь быть умничкой и рассказать мне всё. Обещаю, просто пущу тебе пулю в лоб. Умрешь моментально. Если тебя к ним закинуть — ты очень долго будешь умирать. Поверь мне, я знаю, им не впервые человечину пробовать.
— Чонгук, — Юнги хватается за запястье альфы, чуть ли не висит на нём. — Поверь мне, умоляю. Не делай этого.
Юнги распадается на части, он уже видит себя под ногами Чонгука, видит свою изодранную в клочья плоть, видит стекающую вниз по чонгуковскому запястью свою жизнь. Он убьет его. Бросит собакам. Осознание того, какая участь ему уготована, выбивает почву из-под ног, обрубает те самые нити, за счет которых Юнги стоит на ногах, он сдувается вмиг, продолжает цепляться за Чонгука и молит. Не пощадить. О пуле. Юнги боится боли. Очень сильно боится. Чуть ли не воет, когда Чон отрывает его от двери и тащит к открытой псарне — царапается, цепляется, повторяет что-то про подставу. Плачет: громко, навзрыд, заливается слезами, скулит, как побитый щенок. Чонгук непоколебим — он фактически приволакивает омегу к дверце и заталкивает внутрь. Собаки сразу приподнимаются, рычат, рвутся к парню, но дотянуться пока не могут. Юнги стоит к ним спиной, жмурится, боится повернуться, чувствует их запах, слышит их смрадное дыханье за спиной, но бежать некуда. Перед ним Чонгук, позади собаки, и между ними и Юнги два шага. Стоит Чонгуку просто легонько толкнуть, и они вопьются в плоть омеги, а он точно толкнет — нет в этих глазах жалости и сострадания, нет чувств, нет ничего, кроме утягивающей на самое дно темноты, кроме ярости, сконцентрировавшейся глубоко внутри. И кажется, от этого взгляда сейчас рвет не менее больно, чем будет от клыков собак. Юнги не шевелится, боится, что одно движение, и они дотянутся. Дрожит. Хочется верить, что Чонгук сжалится, что он блефует. Ведь он скучал, ведь обнимал нежно-нежно, смотрел прямо в душу, делился теплом, чувствами, пусть и молча, но Юнги чувствовал, каждым миллиметром своей кожи чувствовал. Такое не скрыть, не спрятать, Юнги хочет в это верить.
— Пожалуйста, — еле шевеля потрескавшимися губами. — Поверь мне.
Чонгук звереет — от наглости, от упёртости, от того, как, увидев фото, омега всё равно продолжает лгать ему, смотря прямо в глаза. Сильно встряхивает Юнги за плечи, впивается пальцами в предплечья, тянет на себя и всматривается. Воздух вокруг накаляется до предела, обжигает легкие. Юнги продолжает повторять «пожалуйста» без остановки, смотрит прямо в глаза, пытается найти там хоть долю сострадания, хоть один признак того, что его слушают и верят. Не находит. Снова плачет. Тянется руками к торсу Чонгука, но тот грубо отлепляет его от себя. Юнги нервно заламывает руки, хрипит и продолжает просить пощаду. С трудом глотает раскалённый воздух, рассыпается на миллион осколков и вновь собирается, чтобы столкнувшись с айсбергом в глазах Чонгука, разбиться вдребезги.
— Ты мразь, — шипит альфа. — Лучше бы ты сдох тогда. Живучая, подлая мразь. В этот раз я не ошибусь. Сдохнешь, как последняя тварь.
— Я никогда не лгал тебе. Несмотря на все то, что ты со мной делал, за весь тот ад, через который ты меня провёл — я никогда не лгал! — воет омега и получает звонкую пощечину. Юнги облизывает кровоточащие губы, снова отчаянно цепляется за альфу, боясь, что тот отпустит, и тогда он достанется собакам.
— Не лгал. Не отпускай меня, не отдавай, — повторяет, словно в бреду, Юнги.
— Ты мне омерзителен, я не выношу предателей — я их истребляю. Так что сдохни, — говорит Чонгук и отталкивает омегу. Юнги в последнюю секунду отскакивает от чуть ли не сомкнувшей на его лодыжке пасти собаки. Чонгук выходит за порог и приказывает снять цепи с собак. Юнги срывается к двери, но она захлопывается прямо перед его носом. Омега замирает, проигрывает в голове звук ударившегося о косяк железа и оседает на пол. Вот и всё. Он ушел.
— Чонгук, — шепотом, скребясь о дверь.
— Чонгук, — хрипло, всё еще моля.
— Чонгук, — истошно, вложив в этот крик всю свою боль.
Но ответа нет.
Альфа идёт быстрыми шагами к ангару, чуть ли ладони к ушам не прикладывает, лишь бы не слышать отчаянные вопли того, кого он приговорил к смерти. К чудовищной смерти. Лишь бы не передумать. Господи, лишь бы не вернуться обратно, но идти не получается. Шаги замедляются, Чонгук будто волочит себя, будто тащит туда, на выход, к машине, но даже его тело больше ему не подчиняется.
Этот омега у него в крови, и Чонгук сейчас, пуская его кровь, пускает и свою. Он изменял. Он позволил кому-то прикасаться к себе, он вдребезги разбил весь тот образ, который тщательно берёг и охранял в себе Чонгук. У альфы внутри мясорубка, боль настолько ощутима, что он еле держится, чтобы не согнуться, чтобы не ударить в грязь лицом перед своими же людьми. Внутри все колошматит и раздирает, голос Юнги звенит в ушах, Чонгук даже дышать не может, потому что малина вытолкнула из легких весь кислород, потому что Чонгук, убив Юнги, сам себя лишит воздуха. Юнги был первым и единственным, кто разбудил в Чонгуке что-то новое, что-то от чего ломало похуже героиновой ломки, что-то, что в то же время, было получше любого «прихода». Чонгук не видит ничего, кроме Юнги. Омега сконцентрировал в себе всё, на чём и держится Чонгук, всё, за счёт чего он просыпается по утрам, то, что дает ему силы, Юнги тот, к кому хочется возвращаться, тот, кем не хочется делиться. И он же всё это уничтожил. Он обескровил Чонгука, вдохнул в него жизнь и сам же забрал. Чонгук больше не может идти, не может бежать от его голоса, запаха, от рук, которые он тянет, несмотря на то что Чонгук их ломает, кромсает — тот всё равно тянет, всё равно смотрит с надеждой, все равно просит.
Альфа замирает на месте, не реагирует на удивленные взгляды подчиненных, хватается за голову и пытается унять затапливающую боль. Но кажется, Чонгук теперь и есть боль. Она усиливается, клокочет, опустошает, покрывает вены-сосуды пенящимися ожогами, и Чонгук понимает, что не может. Хочется выть раненным зверем. Юнги добился своего, он как бомба с часовым механизмом, и время Чонгука истекло. Его разорвало. Он сгибается пополам, оседает на колени, зарывается пальцами в землю и пытается надышаться, пытается собраться силами, но Юнги бьет прямо в затылок, прошибает болью крест-накрест по всему позвоночнику, а потом, кажется, и его вырывает. Потому что отныне Чонгук — бесхребетное нечто, а управляет им маленькая омега с рыжими волосами. Он достиг предела, достиг той невидимой черты, которую перейти не в силах. Он сам себя пересилить больше не может, сдается, бросает к ногам омеги остатки себя, отдает ему всё свое оружие, и как вассал принимает его правление. Надо отменить приказ, надо вытащить эту лживую дрянь оттуда, потому что он выиграл. Потому что из этого поединка вышел победителем Мин Юнги, а не Чон Чонгук.
Альфа встает на ноги, комкает на груди рубашку и тянет ворот вниз до треска, но страдания облегчить не может, унять эту переламывающую его боль тоже. Приказывает охране вытащить омегу и только поворачивается к псарне, как слышит четко, будто Юнги в шаге от него, хотя между ними метров пятьдесят не меньше:
— Я ношу твоего ребёнка. Ты убиваешь своего ребёнка.
Чонгук думает, показалось, смотрит на охранника рядом, словно ждёт от него подтверждения. Смаргивает с глаз густое марево, остатки пережитого шока и боли, а потом слышит звериный рык. Моментально выхватывает из кобуры охранника пистолет и подлетает к псарне за секунду. Стреляет четко, метко и подряд. Псарня превращается в ад, заполненным дымом, запахом пороха и скулежа погибающих в агонии зверей. Как только затихает последний писк, Чонгук подходит к омеге. Юнги сидит на земле, забрызганный кровью, осознанности в его взгляде ноль. Чон бегло осматривает омегу и, убедившись, что его они тронуть не успели, отбрасывает пистолет и опускается рядом. Вид у него такой, что это будто на него собак пустили, а не на Юнги.
— Повтори, — пытаясь отдышаться, говорит Чонгук. — Повтори, что сказал.
— Я жду от тебя ребёнка, — бесцветным голосом говорит Юнги, облизывает сухие губы. Он вымотан, иссяк, нет сил даже глаза поднять. Собак сняли с цепей секунду назад, и Юнги думал, что всё, что это конец. Про ребёнка он закричал, когда на него бросилась первая собака, но он пинком отшвырнул её назад.
— Опять лжешь?
У Юнги нет сил больше разговаривать, он вообще охрип от криков. Омега просто мотает головой из стороны в сторону.
— Приведите ко мне Яна, — приказывает альфа работникам и берет омегу на руки. Юнги опускает отяжелевшие веки и, прильнув к груди Чона, засыпает. Перенесший стресс организм и, наконец-то, объявленая правда сделали свое дело — окончательно опустошили омегу. Юнги снял с себя груз, переложил его теперь на другого. Юнги обмякает и отключается в руках альфы. Чонгук опускает омегу на заднее сиденье мерседеса и приказывает отвезти в пентхаус. Сам альфа возвращается на псарню — у него будет долгий разговор с Яном.
***
Пять часов утра. Чонгук на вечеринку не вернулся, свалил всё на Чимина, сам альфа сидит в баре в центре и опустошает бутылку виски. Чонгук ничего не видит и не слышит, он просто пьёт бокал за бокалом и пропадает в бесконечных вереницах своего сознания. Ян всё подтвердил — Юнги беременный, носит его ребенка. От самого Яна уже, наверное, ничего не осталось — Чонгук приказал скормить его другим своим псам. Скрывать от альфы такое простительно только Мин Юнги.
Все последние часы голову Чонгука рвут мысли. Он никогда не думал о детях, не думал, что у него так быстро появится ребёнок, и уже тем более не думал, что захочет его. Чонгук ненавидит своё детство, похоронил его в своей памяти и не вспоминает. Но в глубине души он всегда хотел подарить кому-то всё то, чего не было у него самого. Возможно, семью ему построить так и не удастся, но зато у него теперь есть тот, кому Чонгук отдаст всё, что заработал непосильным трудом, тот, кто никогда не будет ни в чём нуждаться, и тот, кто не будет знать, что такое голод. Чонгук не позволит. У Чонгука родится сын, без разницы кто — омега, альфа или бета. Чонгук теперь понимает, что самый большой подарок на его день рождения ему сделал именно Юнги. Пусть омега лживый и гулящий, но он подарит ему наследника, и Чонгук этого ребенка хочет. За последние пару часов он пережил бурю самых различных эмоций, начиная от горечи предательства, угрозы потери, осознания своей полной капитуляции и тотальной зависимости до абсолютного счастья. У него будет сын. От лисы. Легкая улыбка трогает губы альфы, и он, опустошив бутылку, встает на ноги.
***
Юнги спит беспробудно до самого рассвета, он бы спал и дальше, если бы не прогнувшаяся под тяжестью другого тела постель. Юнги просыпается, сонно потягивается и, открыв глаза, сталкивается с Чонгуком. Юнги пережил псарню, но переживет ли всё то, что сейчас услышит от альфы. Мин подбирается весь, смотрит на возвышающегося над ним Чона и ждет очередного приговора.
Чонгук ничего не говорит, не спрашивает. Задирает блузку омеги до груди и прикладывает ладонь к уже заметному животу. Юнги не дышит почти, следит за рукой, не знает, чего ожидать. Боится, что альфа сделает больно, что навредит ребёнку.
— Сколько же ты мне лжешь… — устало произносит Чонгук. — Что ты вообще творишь… Какого черта ты столько молчал, я чуть не скормил своего ребенка псам. Что ты за омега такой?
— Я сказал это, не думая, что ты из-за ребенка передумаешь, а чтобы ты был тоже виноват. Я записался на аборт, но не успел. Я устал носить этот груз один, — тихо говорит Юнги.
— Аборт? — усмехается альфа. — Это стало бы последним, что ты сделал.
— Я думал, ты все равно меня отправишь на аборт, когда узнаешь.
— Я тебе запрещаю отныне думать. Ты родишь мне этого ребенка. Я хочу этого ребенка, и если хоть волосок упадет с его головы, я спалю к херам этот город. Можешь не сомневаться, — от неприкрытой угрозы в словах альфы, Юнги кожу стягивает.
— Ты хочешь ребенка…
— Почему я не должен его хотеть?
— Но… — Юнги пытается присесть, но Чонгук не позволяет, давит на грудь, заставляя откинуться на подушки. Омега не знает, что ему сказать на это всё.
— Ты дрянь та еще, и мы с тобой еще к теме твоего предательства и измены вернемся, но не сейчас. Пока ты носишь его — я тебя не трону. Родишь ребёнка — я тебя помилую. Твоей жизни ничего угрожать не будет. Обещаю.
— Ты же сказал, что мы вернемся к этой теме, — обреченно выдыхает Юнги.
— Да, только без крови и убийства. Меня больше не интересует твоя ложь, то, с кем ты спал и что творил. С тобой отныне всё ясно. Но тебе стоило бы подумать, откуда у тебя враги. Тот, кто открыл мне глаза на твои похождения, вряд ли желает тебе добра, — серьёзно говорит альфа. — Ян сказал, что ребёнку уже третий месяц, еще три, и он родится.
— Ян… он ничего не знал, — надломлено говорит Юнги.
— Ну да, ты отравился раменом, — кривит рот в улыбке альфа.
— Не трогай его, пожалуйста.
— Не буду, — говорит Чонгук и, нагнувшись, нежно целует омегу в живот, потом притягивает к себе и отключается. Юнги больше глаз не смыкает, лежит в руках альфы, разрываемый надвое между страхом, что всё, что только произошло — сон, и абсолютным счастьем от осознания того, что Чонгук хочет ребенка. От Юнги.
