На привязи

Он опять не понял, сколько проспал. Проснулся от стука двери, дернулся вскочить, но нога тут же напомнила о себе, и Юра остался лежать. Смотрел из-под уголка одеяла, как Отабек Алтын входит, пристраивает на стул спортивную сумку, задирает по одной ноги и осматривает подошвы. И ночью ведь не оставил грязных следов, хотя шел дождь. Юра затаил дыхание. Отабек Алтын посмотрел на него, вытянув шею, снял куртку, повесил на крюк на двери, подошел, почти не топая, хотя ботинки тяжеленные даже на вид. Двинет ногой — и перелом со смещением. А он, если что не понравится, двинет. Он присел у изголовья на корточки и не звал, и не стягивал одеяла, а замер и почти не дышал. Юра наблюдал сквозь ресницы. Ресницы, наверное, выдали. — Юр, ты не спишь? Юра не ответил, во рту было противно и кисло, ещё и пленка от апельсина застряла в зубах и адски хотелось её выковырять. Отабек Алтын встал, отошел к столу, сдвинул коробки на край, потом отвернулся к сумке и сосредоточенно в ней рылся. Воздух под одеялом почти кончился, Юра пальцем отогнул край, вдохнул осторожно. Можно прикинуться, что спит. Что он спящий красавец, и пробудить его может только поцелуй прокурора или кто там дает пожизненное за похищение живых людей. Зашуршало. Юра быстро глянул, на столе появился электрический чайник в коробке, а коробка в пакете. И ещё коробка непонятно с чем. С резиновыми хуями, наверное. Господи, откуда такие мысли? Ну а что тут надеяться на лучшее: либо выкуп, либо сексуальное рабство. Насчет выкупа Юра дал понять, что взять с него нечего, значит, будут добирать натурой. Пиздец. На хуя себя так накручивать? Юра снова зажмурился, когда Отабек подошел к кровати, взял ведро и вышел. Юра однажды лежал в больнице с растяжением, первые сутки сказали не вставать, а для нужд дали утку. Выносила за ним ласковая пожилая санитарка, Юра думал, что сгорит со стыда. Теперь даже позлорадствовал. А как он думал, Юра, блядь, натурально фея и ссыт радугой? Ха. То ли ещё будет. — Юра, — сказал Отабек, вернувшись, — ты же не спишь. Умоешься? Я зубную щетку привез. Юра перевернулся на спину и стянул одеяло с носа. Потренировался убивать взглядом, но снова не вышло. Отабек сказал: сейчас-сейчас, опять вышел и вернулся с тазиком. Заботы, подумал Юра, через край, мог предложить умыться в ведре для ссанья. У кровати около тумбочки Отабек поставил стул, на стул — тазик, налил воды из пятилитровой баклаги. Юра поморщился, потянулся пальцами, намочить и протереть хотя бы глаза. — Подожди минуту, пожалуйста, — сказал Отабек и налил из той же баклаги в чайник, достал из-за комода удлинитель, воткнул в розетку, чайник скоро зашумел. Под футболкой всё чесалось. Самое мерзкое — не переодеться для сна. А Юра ещё и не был в душе после тренировки, торопился, думал помыться дома. Он украдкой оттянул ворот, понюхал. Надо давать это нюхать всем, кто вякает про русских фей. — Опять дождь, — сказал Отабек. — Не льет, правда, а так, моросит, но всё равно неприятно. Он провел рукой по волосам, и Юра увидел, что они мокрые. Хочешь говорить про погоду? Светские, блядь, беседы беседовать? Ну-ну. — У тебя же нет переломов? Не болит на погоду? А у меня рука. Детская ещё травма. Ноет иногда в дождь или снег. Не знаю, правда или больше самовнушение. — Головой не бился? — спросил Юра, голос был хриплый со сна. — Нет, — ответил Отабек. — Во всяком случае, не серьезно, не до сотрясений. — А жаль. Тот поджал губы и, словно озвучив этот жест, щелкнул чайник. Ох, сейчас плеснет на меня кипяточком, как я после этого запою, подумал Юра. Правильно говорил дядя Яша: ты, Плисецкий, никогда не огребал по-настоящему за свой грязный рот, огреб бы — мигом научился бы язык прикусывать. Но Отабек Алтын, то и дело проверяя температуру воды в тазике, подливал из чайника, потом сказал: — Попробуй, нормально? Или любишь совсем горячую? Юра, всё ещё содрогаясь от мыслей, как он тут лежит с кипяточными ожогами и мучается, потрогал воду кончиками пальцев. — Достаточно или нет? Он и тогда спросил: будешь моим другом или нет? Юра ответил: нет. Потому что это был бред сумасшедшего, он впервые в жизни его видел. Условно говоря. И не помнил никаких пять лет назад, про которые он Юре затирал. Мало ли там было народу в этих лагерях, будешь со всеми заводить дружбы, ничему не научишься, а значит, всё просрешь. Вообще-то неловко вышло, он Юру типа спас, но ебаный в рот, это ж был не вопрос жизни и смерти, не сожрали б его эти фанатки. Зафоткали бы до полуобморока, но он к этому почти привычный. Прокатил на байке, Юра никогда не ездил до этого, показал Барселону со смотровой площадки, сам Юра туда бы вряд ли дошел. Но дружить? Что это вообще значило? Некогда Юре дружить. А тогда вообще не до этого было, сплошные нервы, как откатает, как другие откатают, выйдет, не выйдет. Глаза солдата, ещё какая-то хуйня, Юра вообще не понял и слился по-быстрому. Смотрел потом из интереса, как откатает, соперник всё-таки. А он хорошо откатал, прям молодец, Юра искренне похлопал. Мощно. Бронзу честно заслуживал, но это только в идеальном мире каждый получает, что заслужил. Хотя Юре грех жаловаться, конечно. Но он ишачил! И этот парень тоже, видно же. Хотя он потом не выглядел расстроенным. Не то чтобы Юра приглядывался, у него тогда долго плыло в глазах и в ушах шумело, но они, кажется, сфоткались на банкете, Пхичит потом отметил у себя. А после все разъехались по домам. Он поздравил Юру с Днем рождения. Но его все поздравляли, даже Леруа, даже тройняшки из Хасецу, даже какая-то девчонка из организаторов Гран-При. Юра ответил: спасибо. Потом от нечего делать залез к нему в инстаграм и лайкнул фотку с байком. Было круто, что уж. Даже подумал, выучиться, что ли, и тоже гонять, но один только образ дядя Яши, который об этом узнает, отбил всякое желание. А больше ничего. А теперь вот сразу всё на хуй! — Мойся, — сказал Отабек. — Вот мыло. Он поставил на тумбочку банку жидкого мыла, Юра глянул — на банке цвела сирень. Не пошевельнулся. — Юра, ну надо. Не пахнуть же. Тебе самому неприятно. — Ага, я мыться, а ты на меня дрочить? На хуй! — Юра, — сказал он с упреком, — ну что ты. Если хочешь, я выйду. Юра поднял голову, посмотрел на него. Серьезно? Ага, конечно. Щас Юра разденется, а он ворвется назад с хуем наперевес. — Позови, когда закончишь, хорошо? Юра фыркнул. Отабек сказал: а, да, и присел у изножья. Юра вытянул шею. Отабек потрогал защелкнутые на спинке дуги наручников, загремел и выудил из-под матраса прикрепленную к ним смотанную цепь. В ногу отдавало от каждого движения. На цепочном мотке висел маленький замок, он отомкнул его, размотал десяток звеньев, застегнул и спрятал под матрас снова. — Так ты сможешь поставить ноги на пол. Охуеть, подумал Юра. Я смогу разогнуть звено? Зубами или как-нибудь… чем-то металлическим. Сказал: — Освободитель на хуй. — Это на время. Мне тоже неприятно это всё, Юра, поверь. Юра оскалился и нарочито длинно выдохнул. Подыши, подыши, паскуда, а то зубы-то я почищу, не враг себе, но осознай уже, что припер ни хуя не фею, а обычного пацана со всеми физиологическими составляющими. Если не заметил ещё в ведре. — Верю, — сказал Юра. Отабек Алтын вскинул голову, распахнул обведенные черным глаза. — Верю, что ты или отморозок конченый, или наглухо отбитый псих. Юра кинулся, Отабек не вскочил, даже не отшатнулся, и Юра схватил его за ворот футболки. За шею. — Паскуда такая! Мыло он притащил! В жопу себе налей своё мыло! Выпустил меня отсюда, быстро! Мудла кусок! Запястья сжало, как тисками, Юра невольно разомкнул пальцы. Во рту было так мерзко, что хоть весь тюбик пасты сожри, лучше не станет. Отабек Алтын сузил глаза, но лицо было не злое. Никакое. Каменное лицо. У психопатов, наверное, именно такие лица. — Мойся, Юра. Не торопись. Я подожду. Встал, прошагал тяжело, отстукивая подошвой, и вышел за дверь. Юра сгреб на груди футболку и дышал, как собака. Утерся рукой. Внутри всё горело. Он схватил с тумбочки бутылку воды, новую, запечатанную, и напился, облившись. Блядь! И цепь у него распускается. Реально цепь. Как поводок собачий, длиннее или короче, в зависимости от обстоятельств. Если пес ведет себя плохо, натянуть по максимуму, чтоб впилось в шею, и даже командовать не надо «к ноге», подтащится сам. Юра, морщась, потрогал ногу, медленно опустил обе на пол. Наручник скользнул со щиколотки ниже, перестал давить в кость, и сразу стало не больно, только саднила кожа. Дверь как закрылась с той стороны, так и не дергалась, и глазка в ней, вроде бы, нет. Юра намочил руку, протер лицо, зачесал назад волосы, они слиплись, намокнув, и не сразу упали на лоб. Ну что, рискнуть? Спина чесалась, и в подмышках было липко. И кто знает, вдруг это разовая акция щедрости или, в лучшем случае, еженедельная, хотя Юра, конечно, не собирается торчать тут неделю. Юра стиснул зубы и решительно стянул футболку. Встал на ноги. Оу. Схватился за спинку кровати. Это ещё что такое? Нервы. Или остаточное от потери сознания? Не хватало ещё этой хуйни, как же он бежать будет, если так слабо ногам? Но быстро прошло, хоть Юра и сел переждать, а вторая попытка вышла удачная. Просто, наверное, от непривычно долгого лежания прихватило. Юра опустил обе кисти в воду, зачерпнул, умылся, намочил шею. По груди побежали ручейки, Юра зашипел: ч-черт! Схватил с подушки пушистое полотенце, из него неожиданно выпало другое, поменьше. О как! Большое Юра заткнул за пояс джинсов, чтобы не намочить. Нижние части он щас мыть точно не будет, не до такой степени дурак. Хотя тоже, конечно, противно, что немытое. Мыло было новое, даже дозатор не вытащен, Юра помучился, прежде чем добыл его из бутылочных недр. Щедро намылил руки и лицо, ещё щедрее — подмышки. Упахался вчера будь здоров, дядя Яша был какой-то особенно яростный. Интересно, он сегодня устыдится? Будет думать: вдруг Юрке голову проломили за мобильник, и помер он в каком-нибудь бомжатном полуподвале, думаючи о несправедливости своего тренера? Бедный дядя Яша. Юра подумал, намочил край полотенца и, поочередно заводя руки за спину, протер лопатки и поясницу. Сразу стало свежо, а сиренью перло, как от куста. Ну да ладно, авось голова не разболится, для этого и так достаточно поводов. Он вытерся сухим краем, а потом ещё раз, большим полотенцем. Склонившись над тазом, дважды почистил зубы, выдавил пасту на язык, размазал по небу и задним зубам, тщательно прополоскал рот. Без кислого налета стало куда как легче. Он полил ещё на руки чистой водой, прочесал волосы от висков к затылку, собрал в кольцо пальцев. А резинка-то была в рюкзаке… Ноги на голом полу совсем заледенели, Юра поднял их на кровать, тут же вспомнил об отношениях металла и щиколотки, поправил цепь так, чтобы свешивалась, и спустил ногу, замотав её в одеяло. Цепь была не особо толстая, Юра взял её в обе руки, чтобы не гремело, потянул из всех сил — ага, щас же! Собственная футболка накопила те самые запахи, которые так старательно перебила сирень. Юра повертел её в руках, понюхал. Фу-у! Даже из желания наказать мудака не хочется натягивать её обратно, на чистое, тем более, тело. Юра набросил маленькое полотенце на голову, энергично растер, подумал, а какого хуя, тело у меня одно, и выйти отсюда я собираюсь с ним вместе, в нем же, оно мне, как бы, не чужое. Выискал затерявшуюся под одеялом футболку с тигриной головой. Без бирки, но видно, что новая. Тоже, как и белье, стиранная. Бля-а. Да всё лучше, чем сосками при нем светить. Юра рыкнул и продел голову в ворот. Вот так. Чистота — залог здоровья, психического в том числе. Ебучий благодетель всё не заглядывал, и Юра быстро пошарился по тумбочке на предмет пожрать, но тут как назло клацнул замок. Он быстро сунул кусок колбасы в зубы и прикрыл рот одеялом, оставил снаружи одни глаза. — Юра, — раздалось, — ты закончил? Юра сглотнул колбасную слюну. — Юр, я вхожу. Ну пиздец. Это что, правила игры такие? Под адекватного косить будем? Отабек сперва всунул голову, поглядел, что Юра уже действительно всё, и тогда только вошел весь. Глянул на мыльную воду, унес таз и вернулся опять. Долил воду в чайник, включил. Колбаса у Юры во рту кончилась, желудок требовательно заворчал, Юра прижал к животу руку. Время завтрака, по ощущениям, давно пропущено, пищеварительная система вот-вот устроит движение за свои права. Отабек Алтын вытер руки и раскрыл вторую коробку. В коробке оказалась пластиковая посуда. Не гнущееся говно, на которое кусок хлеба не положишь, а качественная, которую можно мыть. Несколько глубоких тарелок, стопка мелких, стаканы, кружки. — Ты будешь овсянку или злаки? — Отабек Алтын, который теперь пытался заделаться поваром, потряс пачкой с довольной девчонкой. Юра посмотрел мимо него на дверь. Что если разжать цепь так, чтобы он не заметил, а потом ломануться мимо и выскочить. Дверь же не заперта на ключ? Юра легкий, это минус в силовой борьбе, но зато очень быстрый, и шансы тупо убежать у него есть. Он дяде Яше в ответ на карканье про проблемы за грязный рот так и отвечал: не бойтесь, я бегаю быстро. Шутил так. Ха. Отабек, не дождавшись ответа, насыпал из семизлаковой пачки, залил хлопья кипятком и накрыл. Спросил: — Ты любишь сладкую или соленую? Деда всегда спрашивал: Юрочка, тебе гречку с сосиской или с молоком? Юра выбирал с молоком — залить и добавить сахара, почти что десерт на завтрак, а сосиску потом съедал просто так. Стал старше — макал в горчицу. Дедушка ещё ничего не знает. Хотя Юра не в курсе который час, может, уже совсем вечер. — Юр, ты слышишь? — Что тебе надо от меня? — Соль или сахар, спрашиваю? Если соленую, то можно с сыром, с колбасой, а к сладкой изюм только. — Что, — повторил Юра раздельно, не удержал голос, сорвался в крик, — тебе от меня надо, утырок?! Тот снял верхнюю тарелку, перемешал кашу, накрыл опять. Ответил, глянув прямо: — Дружить, Юра. Я не вру тебе и никогда врать не буду. Я хочу быть твоим другом, и чтобы ты был моим. Ты согласен? — Ты, блядь, спрашивал уже! Амнезия? Катался без шлема, и в уши надуло да выдуло? А?! Отабек Алтын покрутил в руках ложку, обычную, металлическую. Юра подумал, сейчас этот дружбан выковыряет мне ею глаз, чтоб не выебывался. — Я помню, Юра, — сказал он наконец. — Конечно, я помню. Поэтому мне и пришлось. — Что тебе пришлось? Похищать меня? Бедный, блядь, несчастный! Говори уже, че надо тебе, отродье, разберемся, да я пойду! Юра сглотнул, в животе громко заурчало. Да бля, всё против него, даже собственный организм! — Мне жаль, что так получилось. Правда, Юра. И мне от этого плохо, но ты отказался сам. Ещё пять лет я не выдержал бы. Даже год. Даже до следующего сезона. Я больше не могу. О господи. Это ещё что за откровения? — Пока, — продолжал он, глядя не на Юру, а на чайник, — будет так. Говори, что тебе нужно, или я оставлю блокнот, а ты составь список. Продукты, одежда, у тебя всё будет. — На хуя? — спросил Юра деревянно. — На хуя тебе это всё? — Дружить. — Хватит! — Просто дружить, Юра. И ничего не бойся, я не причиню тебе зла. Юра, не обращая внимания на боль, подтянул к себе ноги, обхватил колени, зарылся руками в волосы. Он маньяк. Тут надеяться не на что. Никаких выкупов, никаких борделей. И это, внезапно, ещё страшней. — Так что ты хочешь? — повторил Отабек Алтын как ни в чем ни бывало. — Домой. — Нет. Мне очень жаль, Юра. Юра поднял голову, оскалился, стиснул себя под коленями, чтобы не побежало из глаз. — Тогда чтоб ты съебался отсюда. Не видеть твою мерзкую рожу! Отабек Алтын помедлил секунду, кивнул. Посолил кашу, поставил на тумбочку, рядом, уперев в бортик, прислонил ложку. Огляделся, сказал: ах да, прошел до комода и обратно, положил на матрас у Юриных ног пульт. — Я забыл вчера, извини. Чтобы не было скучно. Снял куртку с крюка и вышел. Грохнул замком. Юра нашел местный канал и выдохнул: он всё ещё в Питере или поблизости. Не в Узбекистане. Время: два часа пополудни. Дядя Яша ещё звонит, не может дозвониться. Срывается на остальных. Простите, ребята, я не нарочно, я б щас бежал на каток босиком по раскаленным углям. Есть хотелось неимоверно, так что кашу он всё-таки проглотил, а потом сломал, пытаясь расковырять звенья, ложку. Ручка с жалобным звяканьем улетела аж под стол, и у Юры в руке осталась совершенно бесполезная часть. Юра встал, потом лег животом на холодный пол, потянулся и подцепил-таки ручку кончиками пальцев. Отлично! Пригодится. На крайний случай будет, что воткнуть уебку в глаз, когда Юра придумает, как избавиться от наручников. Наножников, ебаный в рот! Телек он выключил, звук раздражал. Сидел и скрежетал обломком ложки по цепи, пока чуть не сорвал ноготь. Сдержался, чтоб не зашвырнуть бесполезную хрень подальше, сунул под матрац. Вот так, он теперь не совсем безоружный. Если похититель решит примерить на себя роль насильника — пизда ему. Наверняка у него ключ где-то в карманах. Юра обыщет и освободится. Он представил, как вонзает обломок в карий, почти черный глаз, и проталкивает, преодолевая сопротивление. В глазнице чавкает, кровь хлещет на лицо. К горлу подкатило. Блядь. До такого дойти не должно. В голове лихорадочно билось лживое «я не причиню тебе вред, Юра». А это всё что — не вред? Благо, что ли?! Ногу как перепиливают! Он, сначала свободной ногой, а потом уже и руками, порыскал в поисках своей вонючей футболки. Надо как-то намотать, просунуть под железку, невыносимо же! Но футболки не было. Забрал с собой? Юра и не заметил. О господи. Спасибо, что не трусы. Хотя и до трусов дело наверняка дойдет. Всё это вопрос времени. Во что ты влип, Юрий Плисецкий, как ты из этого выберешься? Юра свесил ногу, чтобы наручник не так давил, скрутился, подсунул под живот одеяло. Лихорадило. Он подумал, не снять ли футболку, чтобы и эта не пропотела, но оставил. Стиснул пальцами угол подушки. Как всё было охуенно до вчерашнего вечера, а он, дебила кусок, об этом и не подозревал. Вчера в это время он под дяди Яшино недовольство отрабатывал элементы, отъезжал к бортику попить и матерился вполголоса. Милка, проезжая, встрепала ему волосы, и Юра на неё наорал. Милка — дура. Говорила после Гран-При: Юрочка, а как тебе этот казах? Ну прелесть, правда? Вы подружились? Он так на тебя смотрел. Напрасно ты такой бука, без друзей жить грустно. Вот и этот решил, наверное, что без друзей ему больше никак, а без Юры Плисецкого вообще вилы. И что это получается, что сам виноват? Спровоцировал психа? Да конечно же! Не хуй было быть таким талантливым и не хуй было въебывать, как раб на галерах на сраных катках и в балетных классах. Был бы он никем, не мог бы ничего, тогда точно на хуй никому не был бы нужен, и никто не возжелал бы дружить его против воли. О господи. Вот так расскажи кому-нибудь — оборжут. «Юрий, какова была цель вашего похитителя?» «Задружить меня насмерть». Юра подтянул к себе ноги, поскулил. Насмерть. Вот уж хуй.