На привязи

На третий день он заправил постель. Тигровые полоски легли поперек кровати, а Юра — поперек них. В углу телевизионного экрана белым выделялись часы, спасибо новостному каналу, и Юра чувствовал себя чуть увереннее, не плавая, оторванным от времени. Теперь хотя бы известно, когда день, когда ночь. К тому же, у него появился план. Отличный план. Юра Плисецкий вам не это, не тот, кто сдастся с первой попытки, не тот, кто отступит с тысячной. Время подбиралось к вечеру, а Отабек Алтын всё не возвращался, и от этого начинало подергивать. Что если он воспринял Юрины вопли совершенно всерьез и свалил навсегда, и утопился от горя в речке? Псих же, что ему стоит? Колбасу Юра уже сжевал, сыр тоже, на тумбочке оставались конфеты, полбатона и початая упаковка кетчупа. На столе-то полно всего, но как достать? Юра прикинул, что если опять лечь на пол, то можно как-то дотянуться до ножки и попробовать подтащить, но решил оставить эти упражнения на крайний случай. Явится, не денется никуда. Юра уговаривал себя этим «явится» до восьми, потом сел, с шорохом развернул конфету и сжевал, облепив шоколадом зубы. Шоколад калорийный, конфеты надо растянуть. И воду. А потом перейти на свою мочу, процеженную через простыню. Бля-а-адь! Юра откинул одеяло, взялся обеими руками за цепь, уперся правой ногой в спинку и потянул. Кровать заскрипела. Давай, падла, ломайся! Не порву цепь, так разломаю на хуй кровать, на железные опилки раздеру. Ещё! Ещё!!! Он напряг руки до боли в локтях, спина звенела, наручник гремел о спинку, и кровать шаталась, как от землетрясения, но ничего не ломалось, не отлетало и не освобождало Юру от пут. Он рухнул на спину, дыша ртом. В телевизоре пели живые фрукты, счастливые дети пили в парке натуральные соки с ароматизаторами, идентичными натуральным, и глюконатом натрия. Юра нащупал трясущейся рукой пульт, выключил и отшвырнул изо всех оставшихся сил. Пульт ударился о комод так, что выпали батарейки. Не дотянуться уже. Да и по хуй! Ни в какой передаче не покажут, как выбраться из плена при помощи сломанной ложки и конфет. Но у Юры получится. Сейчас, надо только отдышаться. За дверью прошли. Юра поднял голову. Дверь не открывалась. Он? Или кто-то ещё? Сообщник? Или наоборот — его нашли! А Юра тут лежит и молчит, как немое бревно. Даже телек молчит! Как можно быть таким лохом?! Юра сел и заорал во всю глотку: — Я здесь! Эй! Я тут! А-а-а-а-а!!! В замке клацнуло, Юра весь подался к двери. Сердце колотилось во рту и ухнуло вниз, в живот, когда вошел Отабек Алтын с сумкой и сказал: — Не кричи, пожалуйста, ты можешь повредить горло. Привет. Во рту всё слиплось, Юра разлепил губы языком. Блядь! Ну, попытаться стоило. И этот пусть знает, что Юра не какая-то там овца. Как он там говорил, глаза солдата? Ну вот и пусть огребет солдатской решимости по полной. Хотя… теперь выжидать придется, пока притупится бдительность. Отабек едва не наступил на пульт, поднял, вставил назад батарейки, нажал кнопку, направив на телевизор, и тот, на удивление, включился. Он положил пульт на комод и ничего не сказал. Одобрительно посмотрел на постельное белье. Вынес ведро. — Ты не замерз? — спросил он, вернувшись. — Похолодало. На ночь обещают заморозки. Обогревателя, к сожалению, нет, но я привез второе одеяло. Он кивнул на сумку, Юра сглотнул сладкую слюну. Очень хотелось пить, но, блин, не при нем же! Отабек расстегнул сумку и вытащил туго свернутое одеяло, больше похожее на пушистый плед или толстую махровую простыню. Подошел, положил у Юры в ногах, спросил: — Как ты? — Хуево. — Что-то болит? Тошнит? Юра выдохнул сквозь зубы. Какой-то он напряженный, слишком на стреме, так что сейчас не вовремя, но и палиться резкой переменой настроения нельзя. — От тебя, блядь, тошнит! Тот кивнул и отошел. Включил чайник. — Юра, хочешь чая? Или, может, кофе? Хотелось и пить, и просто горячего, но Юра промолчал. — Или сначала поедим нормально? Я суп привез. Он в термосе, так что, думаю, не остыл. Гречневый суп, как ты любишь. А я люблю гречневый суп, подумал Юра, но ты-то, упырь, откуда об этом знаешь? Я писал, наверное, когда-нибудь где-нибудь или проставлял тупые теги, а ты за мной сталкерил. Почему я никогда не писал, что не выношу быть прикованным за ногу? К каждой фотке надо было ебашить #люблюсвободу, вдруг помогло бы. Хотя это то же, что «люблю дышать», нетрудно провести параллели. Юра не отвечал, поэтому Отабек заварил две чашки чая, Юре без сахара, себе с двумя ложками. Достал из бокового кармана сумки термос с широким горлом, налил полную тарелку, поставил перед Юрой на тумбочку, забрал тарелку с засохшими по стенкам остаткам каши. — Юр, а где ложка? Да бля, какой ты мелочный! Контроль, сука, и учет, ни одна ложка не скроется незамеченной. Надо что-то ответить. Не молчать. Молчать не вовремя. — Выбросил, — сказал Юра зло. Отабек глянул на собранный пульт, потом снова на Юру и вздохнул. Да, да, вот так, думай, что я психовал и буйствовал. Черт, надо было и тарелку об стену зашвырнуть, и ещё чего-нибудь для достоверности. Отабек Алтын отошел к столу и достал из посудной коробки другую ложку, протянул, но Юра не взял, и он снова прислонил её, как в прошлый раз. — Ешь, пока теплое. Приятного аппетита. Юра пожевал губу. Надо. Дядя Яша говорил: Плисецкий, научись усмирять свой нрав. Юра пытался. Он контролирует свой характер, а не характер контролирует его. Вот так. Юра, нарочито гремя цепью, опустил ноги с кровати. Отабек оставил свою тарелку, куда перелил остатки из термоса, кинулся к сумке и достал тапки. Обычные домашние тапки, теплые, черные, а спереди настрочены желтым силуэты котов. Подошел, присел у самых ног, сказал, глядя снизу: — Пол холодный. Размер, вроде бы, твой. Померяй. Блядь, ну тапки это уже перебор! Юра стиснул ложку в кулаке, запястье заныло. Терпи. Всё получится. Надо усыпить его бдительность, хотя он ни хуя какой-то не бдительный. Подходит, садится. Хорошо. Это очень удачно. На другом конце комнаты его было бы не достать. — Юра, а хлеб? — Мне, — сказал Юра, покосившись на ополовиненный батон, — нельзя. Лилия пизды вставит. И так уже нажрал. Отабек понимающе кивнул, но приступать к еде не спешил, глядел на Юру. Юра подумал, как бы не подавиться под этим взглядом. Зачерпнул суп. Хороший в меру густой суп на курином бульоне, картошка порезана мелко, не шматами по полкартофелины. Приятного цвета от зажарки с морковью, со свежей зеленью. Сухая, из пачки, совсем не то, поэтому дедушка ещё с лета нарезал целые горы, складывал в пакеты и замораживал. Юра обожал разворошить замерзшие листочки в пальцах перед самой закладкой в суп и вдыхать запах. И словно август на дворе, хотя за окном метет. И посолен хорошо. Правильно. Юра доел и едва не сказал: спасибо. Поглядел из-под челки, как сотрапезник доедает, встает, подходит за его опустевшей тарелкой. Спрашивает: — Ну как? — Вкусно, — честно ответил Юра. Кажется, всё спокойно. Блядь, что ж потряхивает-то так, теплый же суп внутри. Он подумал, что его может вывернуть. Ну и что?! Не сидеть же тут до скончания века, ожидая, когда всё сойдется и не будет дрожи в руках. — Будешь мыться? — спросил Отабек от стола. — Сейчас нагрею воды. Идеально, сказал себе Юра. Возьми хоть минимально подходящий момент и используй его по полной. Юра цыкнул и отвернулся. Отабек Алтын обеспокоенно заглянул ему в лицо. — Не хочешь? Юра цыкнул опять и выдавил, стараясь: — А как я помоюсь, блядь? Сам пристегни себя и мойся, сука, в штанах! Он рывком откинул одеяло и дернул ногой. Наручник звякнул. Отабек свел брови. — Ты хочешь снять джинсы? — Нет, я хочу прирасти к ним, обожаю, когда шов мне впивается в жопу. Юра правда пытался их снять и даже снимал до возможного предела, чтоб удобней было воспользоваться ведром. На левой ноге дело, естественно, застопорилось. Юра стоял в дикой позе, вертя в руках упаковку влажной туалетной бумаги, и думал, что, во-первых, что он для кого-то, кого держал бы силой в комнате без окна, никогда такого не купил бы и даже не подумал бы, что оно ему надо, а во-вторых, что ебучие джинсы всё-таки не снимаются, и об этом такой продуманный чел не подумать не мог. Предложит разрезать, решил Юра, буду орать, что штаны эти стоят дороже его сраного байка. Куплены-то, конечно, на распродаже давным-давно, на коленках вытертые не потому, что так модно. Отабек молчал и подергивал сжатым ртом. Потом спросил: — Это не терпит? — А ты походи в одних трусах четверо суток, я на тебя гляну! Хотя, может, в твоем Пакистане это и норма, я не ебу. Юра прижался к стенке, обиженно скрестил руки на груди. Бля, не переигрывай! Сука, он же даже в театральный кружок не ходил! Кажется, всё на лице написано. — Казахстан, — сказал Отабек Алтын, ни капли не рассердившись. — Я из Казахстана, Юра. И нет, конечно, у нас так не принято. Я, кстати, привез свежее, надеюсь, угадал с размером, просто не думал, что сегодня. Юра шумно глотнул. Изо рта так и рвалось: не боись, бежать не кинусь, но это же выдать себя с головой. Слюна копилась и копилась во рту, словно лимон сжевал. Отабек встал и почесал в затылке. — Помнишь, что мы говорили о травмоопасности? — О-о-о, — протянул Юра зло. Отабек покачал головой так, что заметалась челка. — Я не хочу, чтобы это вышло случайно, Юра. Это было бы очень, очень плохо. Поэтому, пожалуйста… Он пошел к двери, Юра проводил его взглядом. Так, так. Тот запер дверь на ключ. Ключ, потянувшись, положил на верхнюю лутку двери. Ага, ага, подумал Юра, отлично. Плисецкий, орал дядя Яша от бортика, ну что ты скачешь, как кенгуру? Юра сказал себе не дергаться, но всё равно внутри всё содрогнулось, когда теплые, почти горячие пальцы сомкнулись вокруг щиколотки, почти что взяли в кольцо, остался зазор — стиснуть крепче, и пальцы сомкнутся. Отабек Алтын повернул голову и посмотрел Юре прямо в глаза. Демон, подумал Юра. У демонов, наверно, такие же густые ресницы. В саже от адских котлов. — Юра, я делаю это, потому что доверяю тебе. Давай сделаем это быстро, хорошо? Юра облизнул губы. Кивнул. — Расстегни джинсы и спусти, чтобы мы сняли их сразу же, хорошо? И белье, если хочешь, тоже. Я ебанулся, подумал Юра, вынимая пуговицу из петли. Это будет сниться мне в кошмарах всю жизнь. Отабек запустил руку в карман и достал маленький ключ. Вставил в отверстие наручника. Юрины пальцы медленно, под прикрытием одеяла, скользнули между матрасом и стенкой. Обломок ложки показался таким горячим, что Юра едва не отдернул руку. Терпи, терпи. Это посерьезнее всех твоих финалов вместе взятых. Когда скоба со скрежетом выехала из паза, Отабек успел сказать вечное своё «Юра» и вскинуть глаза, прежде чем железный отломок воткнулся ему в шею. Юра метил не туда. Метил выше, под ухо, потому что не зря он так мучился с этой ебаной главой кровеносной системы в школьном учебнике. Сонная артерия там, стоит только попасть, и кровища будет хлестать, как из гидранта. Кровь брызнула на постель и на Юру частыми каплями, попала в лицо, Юра не сразу ощутил вкус железа на языке. Отвел руку снова. Его впечатало в стену и оглушило на пару секунд. Раненый Отабек, прижав правую руку к шее, отползал на заднице к двери, потом вскочил на ноги. Из-под пальцев его сочилось на синий свитер. Обломка в Юриной руке уже не было. Он кинулся, как нырнул в воздух. Освобожденную ногу кололо, будто наступил на дедушкин коврик для улучшения кровотока, Юра протащил её за собой. Задрал голову. Вот она дверь, близко. И до ключа допрыгнуть, как не хуй делать. Он вытянул шею и заорал, подбадривая себя, и еле расслышал сквозь крик, прозвучавшее, как самый страшный упрек: — Юра! Рванулся опять, когда ключ повернулся в замке, и влип в закрывшуюся перед самым лицом дверь, кинулся на неё, как раненый тигр и молотил, вопя, кулаками, пока не отбил их и не перестал чувствовать. Тогда только сел, подтянул, скуля, колени под подбородок, и заплакал навзрыд.