На привязи

«Юрочка, вставай». Рука пахнет свежим хлебом, деда уже сходил в булочную, которая открывается рано-рано, ещё раньше, чем Юре надо подниматься на тренировку. Почти что ночью. Зимой светлеет, когда он уже выходит с катка, и кажется, что живет он на Крайнем Севере, а никак не в Москве. Хотя ни на каком севере Юра, конечно же, никогда не был. Рука проходится по макушке, Юра ныряет под одеяло, весь скручивается, как еж, и шипит. «Юрочка». Юра тянет руку из одеяльного кокона, растопыривает все пальцы: ещё пять минуточек, деда, пожалуйста. Деда всегда будит Юру с запасом, чтоб оставалось время на эти самые ценные утренние пять минут, которые, конечно же, всё решат и уместят часы, которые так хочется ещё проваляться в постели. Свистит чайник, и деда уходит в кухню. Юра сопит, материт каток и весь мир. «Юрочка». Под одеялом у Юры свой собственный мир. Мягкий и теплый. Одеяло большое, Юра может вертеть его как угодно, укрываться хоть поперек, а ноги всё равно не торчат. Он разворачивается из ежиного кома, ложится на живот, носом в подушку. Переворачивается на спину. Выторгованные пять минут истекают, их отсчитывает бесперебойный внутренний таймер. Пять минут и не больше, это давний их с дедушкой уговор. Шестая минута крадет время у утренних сборов. Пахнет кашей и свежим чаем. Так ярко, словно они у Юры прямо под носом. Тарелка с серебряной каймой, любимая кружка с щербинкой. Деда в фартуке с большим карманом. Юра вечно гадает: зачем на фартуке нужен карман? «Юрочка». — Деда… Юра открыл глаза и всхлипнул. Блядь. Повернулся на бок, потом на живот. Нет. Нет, не было ничего, приснилось. Он дома, у дедушки, с кухни пахнет… Блядь, ладно! Он в квартире в Питере, кошка навалила мимо лотка, да ещё прилипло ей к жопе, и сейчас придется её отлавливать, чтоб не раскидала всё это в самом дальнем углу. Она будет вопить, извернется, укусит, а потом ещё и обидится, и засядет в труднодоступном месте, и Юра уедет на тренировку с чувством вины. Окей, пусть будет так. Он ещё и не успеет позавтракать. Ни хуя это всё, блядь, не помогает! Юра дрыгнул ногой, лягнул скомкавшееся внизу одеяло. Затих и прислушался. Не сидит? Упырь. А то прям сидел же и пялился. Господи, неделя прошла, а Юра едва засыпает от мыслей, что это опять случится. Хотя он тогда дал понять, что с такими выходками никакой дружбы не будет. Ни с какими не будет, но это ж, блядь, прям вообще ни на одно приличное место не натянешь! В комнате было пусто. Юра приподнялся на локтях, нашел на тумбочке пульт, прибавил звук и переключил на новостной канал. Шесть утра. На кой хер он вообще проснулся? Дедушка разбудил. Юра опустился лицом в подушку, снова тигровую, чистую, покусал и подергал, скрипя зубами по наволочке. Аррр! Ну что теперь, засыпать заново? Хотел бы он всё проспать и быть разбуженным каким-нибудь добрым дядечкой-полицейским, который скажет: пойдем, сынок, кончилось всё, еле тебя нашли. И дедушка в дверном проеме, в своей неизменной кепке, и плевать, что в помещении. Юра сполз с подушки, поднял ноги по очереди, сделал березку. Затекшее со сна тело благодарно отозвалось. Он встал, нащупал тапки, воспользовался в полумраке ведром и только потом включил свет. Блядь, да сколько ж ватт в этой лампочке? Гороскоп на день Юра прослушал, приседая. У Рыб охуенный день, удачный в бизнесе и любви. Отлично! Что может быть лучше сопутствующей удачи в том, чего ни хрена нет. Он попытался вспомнить, когда день рождения у Отабека Алтына, и кто он по зодиаку, но, конечно, не вспомнил, потому что не знал никогда. Да и какая разница, если нет такого знака — Мудак. Прогноз погоды обещал легкую облачность без дождя. Да ладно? Последние дни лило, как из ведра, и Отабек даже сам уточнил, что комната не в полуподвале, так что беспокоиться не о чем. Юра часами стоял у заслоненного окна и слушал, как шумит, прислонялся лбом и представлял водопад возле храма в Хасецу. Тогда он впервые узнал, что в воде можно спрятаться. Не как в кино — нырнуть и уйти от преследования рекой или морем, а просто войти в толщу и отгородиться от мира, ни звука, ни запаха, только тугие струи по спине и плечам, а внутри очень светло и чисто, будто вода проходит насквозь. Юра подошел к листу фанеры, прислушался — шуршало, он давно понял, что возле окна какое-то дерево, но дождя, и правда, не было. А мне не по хуй, спросил себя Юра. Сам себе ответил: нет, не по хуй. Кед своих он так и не видел, а разница: бежать по сухому или бежать по грязище всё-таки есть. Не то чтобы он отказался бежать, если будут лужи. Вода в чайнике не доходила до минимальной отметки. Юра присел, выудил из-под стола полную запечатанную баклагу. Рука соскользнула, и ребристая крышка едва не сняла ему кожу с ладони. Юра зашипел, взялся через подол футболки, поднатужился. Зря, зря-а-а он так презрительно игнорил качалку. Балет-хует. Батманом урода не вырубишь, а руки Юре, блядь, для красоты, чтобы жесты всякие делать и задирать их в прыжке для усложнения элемента. Это не ешь, Юра, то тебе нельзя, будет пузо, будет жопа, у фей не бывает жоп. Какое агапе может быть с большой жопой? Крышка с пластмассовым треском поддалась. Морили меня полуголодом, подумал Юра со злостью, а теперь что? Даже подраться по-человечески не могу. Уебать, забрать ключ и выбраться. Со злости он расплескал воду по всему столу, включил чайник и принялся вытирать, затекло даже под салфетки. Отшвырнул полотенце на край, вытряхнул на тарелку два куска батона, пошарил в поисках сыра и колбасы, нашел ветчину в вакуумной упаковке, майонез (какого хера легкий, где тот жирный, как правильный кот, который ест дедушка?), горчицу. Соорудил бутерброды, насыпал, не жалея, овсянки, чтобы вышла полная тарелка. Жрать! «Тощих людей, — крутилось в голове непонятно откуда взявшееся, — легче похитить. Будь в безопасности — ешь пироги!». Юра хрюкнул, чуть не выронив, как нерадивая ворона, кусок сыра изо рта. Внутри всё дрожало, как от щекотки. Юра обнял себя за бока, боясь подавиться. Легче похитить, ах. Ахахаха! Похитить! Он осел, сжался у ножки стола. Ешь пироги, сука! Пирожки с вишней. С кацудоном. С капустой его любимые. Проглоченный сыр грозил вернуться обратно в любую секунду, Юра прижал колени к животу и завыл. Щелкнул чайник, и сразу же стало тихо. Юра поднялся, залил кипятком овсянку, а остаток вылил в холодную воду в тазу. Надо, надо умываться по утрам и вечерам. Потянул из стакана на комоде зубную щетку. Кашу с утра он выбирал соленую, хотя для сладкой Отабек и притащил ему цукаты, курагу, орехи, сушеные ягоды. Юра сразу выудил пакетик с вишней и почти всю её с чаем сжевал. Отабек на другой день принес ещё три пачки, а Юра, чисто из вредности, перешел на ананас. Блин, надо затребовать свежий. Юра шмыгнул носом, напомнил себе, что нельзя ничего просить, даже ради стеба, даже чтоб наказать. Нельзя играться с шаткой психикой. У обладателя шаткой психики есть нож, который он достает из кармана и нарезает, что требуется. Юра раз спросил, чего ему не оставит, а то заветривается всё, хоть и под пленкой, а тот поглядел длинно и покачал головой — нет. Ясен хуй, нет, потому что я тебе его сразу же всажу в спину или полосну за ухом. Рука не дрогнет. Вот так. Царапина от ложки осталась некрасивая. Вчера Отабек явился уже без пластыря, хотя и в свитере с высоким горлом, но когда снял его, перед тем как мыть посуду, Юра видел кривую розовую полоску на три пальца ниже челюсти. Желудок сжался. На пол тогда накапало, Отабек на другой день ползал, поглядывая на Юру, и вытирал, а запах Юре всё равно долго чудился. Юра глянул в тарелку и сказал себе не перебивать аппетит. Он несколько суток не ел после первой большой помывки, еле потом заставил себя, слабость была страшная. Отабек скакал вокруг, предлагал то одно, то другое, и почти не уходил, сидел на стуле и смотрел, и от этого было ещё хуже, никак не уснуть. Юра выключался, едва он выходил за порог, и не видел снов, а потом стал иногда сниться дедушка. Юра соорудил из пачки салфеток и кружки подставку для книги, потянулся за ней к комоду, пристроил так, чтобы не отсвечивало от лампы. Книгу он тоже не просил, но Отабек додумался сам, и Юра сначала сказал засунуть её себе в жопу, а потом, когда тот ушел, накинулся с жадностью. Передачи на Дискавери повторялись, и Юру уже подташнивало, а интересные мультики бывали нечасто. Большинство каналов существовали непонятно для кого и зачем, Юра от скуки пытался что-то посматривать, но дольше десяти минут не выдерживал, это ж надо крутить такой бред! Хотя был ещё спортивный канал, но от него становилось прям вообще плохо. На книжку было накидано всякого. Юра долго листал и не мог понять принцип подборки, а потом дошло — всё. Он накидал для Юры буквально всё, потому что не знал, что Юра любит, какие жанры, каких авторов, и Юра воспрянул. Можно сталкерить за человеком годами, отслеживать его в соцсетях, сохранять его фото в запароленные папки и дрочить на них до кровавых мозолей, но понять, что у него в голове, о чем он думает, что он любит — нельзя. Любовь к книгам Юра скрывал. Не панически, а так, просто не говорил об этом и не писал, и не делился впечатлениями. Книги для Юры всегда были чем-то личным, ещё с тех времен, когда его оставляли дома наедине с дедушкиными книжными полками, и можно было либо часами занимать самого себя непонятно чем, либо спрятаться в любой из бумажных миров и переждать там, пока дедушка не вернется с работы. Читать Юра научился рано. Каша почти успела остыть, когда Юра очнулся в конце главы. Интересная, блин, профессия — сельский ветеринар. Хотя, конечно, не читать бы такое за едой, но Юра не особо брезгливый. Деда в последнее время нередко заговаривал про образование. Мол, спорт, Юрочка, это чудесно, но он закончится куда раньше, чем хотелось бы, а жизнь у тебя будет длинная. Чем бы ты хотел заниматься, если всё же не тренерством? Юра не знал. Он ничего в своей жизни не знал кроме спорта, и не то чтобы ему что-то кроме этого было надо. И не то чтобы он прямо такой умный, чтобы куда угодно поступить, а на менеджера выучиться всегда успеет. Что надо сдавать на ветеринара — биологию, химию? Н-да. А так лечил бы кошек от всяких гадостей. Когда возил свою на ежегодные прививки, с восторгом наблюдал, как затихает в вет-кабинете его вредина. Дома она ему за такое устроила бы — градусник в задницу, шутки, что ли! — а у врача и не пикнет. Вот бы уметь. Хотя одними котиками, конечно, не обойдется, а совать руки по локоть коровам в задницы как-то уже не так мило. А с другой стороны, ну много ли в городской клинике ветеринар видит коров? Одни, наверное же, коты и собаки, ну хомяки, ладно. Ну пусть ещё попугая раз в неделю притащат. Хотя читать про коров неожиданно интереснее, чем про собак. К девяти часам Юра снова подсел к столу, включил чайник. Отабека всё не было. Не то чтобы Юра очень скучал, но уже сложилось что-то похожее на распорядок. Когда дядя Яша, не предупредив, задерживался с утра, весь каток дергало. Юра этого не любил. Привык жить по режиму, хоть и ненавидел его всем сердцем. Стоило вспомнить, как в замке щелкнуло. — Ты уже встал? Доброе утро, Юра. Юра слез со стула, скинул у кровати тапки и залез с ногами прямо поверх одеяла, накинул на колени плед. Подумал, а книжку-то чего не взял, вот блин, но идти за ней обратно как-то совсем уж тупо. Отабек пристроил сумку на табурет и принес её сам, протянул с улыбкой. Юра не брал, смотрел в сторону. Прямо из рук, вот уж на хуй. А потом кормить меня с рук начнет? Тот постоял ещё, взглянул на экран, Юра закатил глаза, да что ж он такой дурак, даже не закрыл обложку, и положил книгу рядом с его ногой. — Умиротворяет, правда? — Юра отвернулся ещё сильней, пожалел, что не филин и не может вертеть головой так, чтоб заглянуть себе за плечо. — Я читал перед первым Гран-При, никак не мог уснуть, а это вдруг помогло. Тебе нравится? Там, правда, только одна история про кошку, но зато очень хорошая. Юра промычал себе под нос. Это что — всё его любимые книжки, чтоб им типа было, что потом обсуждать? И он это всё перечитал, что ли? Тоже никаких особенных вкусов, лишь бы отвлекло от всего? Что ж ему не попалась какая-нибудь бесконечная фэнтези-серия, чтоб вовремя отвлекла от Юры? Не повезло. — Я думал, — говорил Отабек, выгружая на стол пластиковые контейнеры и термосы, большой и поменьше, — ты ещё спишь, не хотел будить. Разве ты жаворонок? — Я человек, — сказал Юра сквозь зубы. — Человек рожден для свободы, как птица для полета — знаешь? — Для счастья, — сказал Отабек с улыбкой. — Что? — Человек рожден для счастья, так это звучит, Юр. Трудно спорить, правда? Юра шмыгнул носом. — А это, блядь, не одно и то же? Тот погрустнел и пожал плечом. Глянул на составленные у края грязные тарелки и чашку. — Ты уже ел? А я тебе свежего привез, ещё теплое. Зря ждал, прости, могли бы вместе позавтракать. Он приехал, понял Юра, ещё затемно, как обычно. А готовил, значит, вообще ночью. Ебнутый. Или психам не нужен сон? — Ну, — сказал Отабек, — ладно, разогреем к обеду. Электроплитку он так и оставил здесь. Грел на ней воду для купания и разогревал Юре суп, потому что просто теплый ему не нравился, и Отабек это как-то понял. Деда говорил, что суп должен быть горячим, в этом вся его суть, холодного желудок не понимает. Юра так привык, что и чай пил почти кипяток, вечно все на него косились, а Юра думал, что если бы был китайцем или японцем, то говорил бы, что он не тигр, а дракон. — Ты весь день теперь тут будешь торчать? — спросил Юра. Отабек ответил запросто: — Да. Погода такая хорошая, жаль, мы пока не можем гулять. Да уж пиздец как жаль, согласился Юра. Только не с тобой, уродом. — Почему? — искренне удивился Отабек. Он заваривал две чашки чая, и Юра вспомнил, что за этим вообще-то и вставал. Накрыл чашку сложенным вдвое куском фольги и поставил на тумбочку, сказал: пусть настоится. — Разве мы плохо погуляли в Барселоне? Ты улыбался. — Из вежливости, — сказал Юра язвительно, покосился на чашку. Вроде ничего не подсыпал, как тогда в воду, хотя Юра теперь уже не был уверен, может, просто он нервов, от ужаса. Отабек сказал: — Неправда. Зачем ты так? Было же у нас хорошее. У нас! Обосраться просто. Реально. Пару часов общения ни о чем хер знает когда вдруг всерьез зовутся «у нас». Вот так Юра жил, радовался победе, отдыхал две недели у дедушки, вернулся в Питер, выслушивал дяди Яшины нотации, чтобы не думал расслабляться после первого взрослого золота, выбирал музыку для новой короткой, стриг когти кошке, опаздывал на трамвай, а у него всё это время, оказывается, было «мы». Ни сном, главное, ни духом. Юра с силой прочесал волосы, собрал у затылка так, что потянуло в висках, выпустил. Блядь! Молчать с ним не получается, не работает, он тогда просто садится напротив и молчит. И смотрит. А Юра потом не может спать, потому что всё кажется, что смотрят из темноты. Он даже пытался оставлять на ночь свет, но это не помогало. Какая разница, смотрит-то он при свете. — Что тебе надо от меня? Вот реально? Не надо про дружить, я понял уже, ага. Не всех же друзей ты вот так воровал, как мудак конченый. Отабек Алтын улыбнулся той странной своей улыбкой, от которой у Юры начинала подергиваться нога, сел, закинув ногу на ногу, весь такой правильный, в свитерке, причесанный, руки, как у музыканта, пальцы длинные, большим гладит кружку. Он отпил и сказал негромко: — У меня нет друзей, Юра. Ты будешь мой друг, когда согласишься. Другие мне не нужны, ты знаешь. У тебя ведь тоже никого нет. Юра содрал с чашки горячую фольгу, скомкал, едва сдержался, чтобы не запустить ею в эту блаженную рожу. Он ровно с такой же тогда говорил про глаза солдата и всю хуйню, прям озарился весь, как солнышко из-за туч выглянуло и прошило насквозь. Чай смыл застрявший в горле тугой ватный ком, и даже дышать стало легче, Юра отпил ещё, спросил, чувствуя прилив смелости. — Я, может, не понимаю че-то, ты б объяснил, дружба твоя — это что? Я, например, ебал так дружить, чтоб меня цепью приковывали, а тебе, гляжу, норм. — Нет, Юра, я ведь уже объяснял… — Нет, ты так объясни, чтоб я понял. Вдруг я проникнусь, осознаю и всё такое. Вдруг твоя дружба это типа любовь, я соглашусь, а ты мне потом заявишь права на всякое. Нет уж, давай сразу на берегу. Или ты меня вообще за дебила держишь? Дружить, блядь! Видал я такие дружбы! Знаешь, где? В Хасецу! Угадай у кого. Бля-а-а, подумал Юра, поймал языком чаинку, снял с губы пальцем, а я ещё на Кацудона, главное, гнал. Юре очень скоро рассказали, как их дорогой Юри плакатами с Витей комнату свою обклеивал прям от пола до потолка. И такой Витя, и сякой Витя, и на коньках Витя, и без коньков, а теперь, почему-то, снял. Потому что живой Витя, конечно же, лучше. А Кацудон ещё адекватный, оказывается, человек. Ну нажрался, ну вешался на кумира, так тот же поперся, в итоге, сам, не принуждали и на цепи его не волокли. Я извинюсь перед ним, решил Юра, когда выберусь. Так и скажу: прости меня, Кацудон, я, когда над тобой ржал, ещё настоящих ебанатов не видывал. Он допил, грохнул чашку на тумбочку так, что вздрогнул сам. — Ну! — Да, — медленно выговорил Отабек, склонил голову, — ты прав, Юра. Моя дружба — это практически любовь. Внутри было полно и горячо, шарики ваты размокли, и не так-то просто их теперь будет выковырять и оставить от Юры одну оболочку. Получай, гад! — И сколько, — спросил Юра, подавшись вперед, — у меня есть времени? — На что, Юра? — Чтобы ответить тебе взаимностью. — Юра, не надо. Я предлагаю дружбу, в том смысле, как её понимают все: доверие, общение и дружеская забота. Я клянусь тебе. Тебе нужна была дружба, подумал Юра с остервенением, ты украл меня и закрыл здесь, а когда захочешь любви — речь зайдет о моей жизни. — Не пизди, — прошипел он и сам себя испугался. — И затолкай себе в очко свои клятвы. Однажды я тебе отказал — и чем это кончилось? — Юра, пожалуйста. — Ты спросил: да или нет? Будешь или нет? Или нет, блядь?! — Юра, — Отабек отставил чашку на стол, сцепил руки, как перед молитвой, палец за палец. — А на хуя спрашивал, ты, урод, если права на отказ у меня нет?! Юра схватил кружку, замахнулся и бросил, она даже не разбилась. Пластмассовая, вспомнил он. И внутри всё было пластмассовое.