На привязи

Из ведра парило. Юра привстал глянуть, закипела ли вода, но ничего не увидел и сел назад в воду. Банный, мать его, день. В тазике он умывался ежедневно, плескался и фыркал, как утка, а детскую ванночку набирали пореже. Не то чтобы Юре очень всего этого хотелось: раздеваться в прохладной комнате, тесниться между бортиками, расплескивать воду и ждать потом, когда высохнет мокрое пятно на полу, но от купания не отказывался хотя бы ради нормальной помывки головы. Однажды подумал отстричь волосы, задолбали, потом пораскинул мозгами. Ножницы Отабек ему в руки не даст, и так чуть что, трогает себя за шею, помнит, собака, а разрешить ему себя стричь — ещё хуже, чем разрешить трахнуть, ну или на том же уровне. Прядки лезли в лицо, Юра бесился, зачесывая их пальцами поминутно, а потом Отабек принес резинку и мысли о стрижке отпали сами собой. — Прости, что не догадался раньше. Не подумал, что волосы мешают. Почему ты не сказал? Юра отвернулся и оставил резинку лежать на комоде, а потом, когда остался один, взял и завязал хвост. Потрогал, поглядел на себя в отражении выключенного телека — ничесе быстро растут! Или он тут дольше, чем кажется?! Борясь с подступившей паникой, включил телевизор, нашел канал с датой и временем — нет, ровно столько, сколько насчитал. Слишком до хуя в любом случае. Господи, деда, бедный, как ты там? Я в порядке, честно. Может, я тоже тебе снюсь? Юра потер плечо губкой, завел руку назад, вымыл между лопатками. Опять прошелся в подмышках, поморщился: бе. Но бритва ему точно не перепадет, так что ладно, от этого не умирают. Он задрал руки, сполоснул, зачерпнув в пригоршню воды, — а ничего, в общем-то, даже брутально. Бля, до чего он себя довел. Лучше, подумал Юра, натирая мочалкой колени и выше, думать об этом, о всякой посторонней хуйне. Реально сил уже нет, четыре ночи подряд. Как хорошо было, когда снился дедушка, такие приятные были сны. Теперь ему снился ебучий чайник. Юра подскакивал, оглядывал комнату в полумраке, весь потный от ужаса. Раз по телевизору что-то шло, он не понял, но на экране было красное, и отсветы по стенке были красные, у Юры чуть сердце не разорвалось, трясло ещё много часов. Сидел под одеялом и не вылезал, чтоб Отабек не увидел и не доебывался. Если сознаться — он тупо заберет и чайник, и плитку, чтобы нечего было бояться, а это бред — оставлять себя без супа и чая из-за банальных кошмаров. Не понимаю, недоумевал он про себя, откуда эта хуйня? Ни разу в жизни не видел пожара вживую, только по телеку, и уж тем более не страдал от огня сам. Даже не обжигался никогда толком. Раз обварил два пальца кипятком, но при чем тут это? Ему снилось, что чайник вспыхивает. Вернее пропускал во сне этот момент, просто комната горела и всё. Огонь бежал по стенам, Юра кидался к умывальному тазику, но там было пусто. Он садился у двери, а дверь была горячая и плавилась. Он просыпался, и понимал, что это нагретая от щеки подушка, да ещё и укрыт с головой. Сам тут чокнется! Юра налил на мочалку ещё мыла и растер грудь, кинул мочалку в воду, провел по себе руками, вдохнул чистоту без ничего лишнего. Наконец-то. Новое мыло Отабек догадался принести, только когда они стали смотреть киношки, сидя на разных концах кровати. Заметил, что Юра нюхает иногда себя в вороте и морщится. Спросил, всё ли нормально, одежда свежая, и купался же только с утра. Юра сказал: ничего, отвали. — Запах не нравится? Я думал, сирень — нейтральный. Не любишь цветочные? — Я вообще запахи не люблю. Пиздец, как ты за мной наблюдал пять лет, Шерлок Холмс ебучий? Всю туалетную воду и дезики с запахом, которые Юре дарили, он либо отдавал Гошке, либо отвозил дедушке. Сам не мог вытерпеть на себе ничего, кроме запаха чистого тела. Уж лучше свежий пот, который смоется, чем это душное, с красивыми названиями, которое цепляется к коже и волосам и намертво вплавляется в ноздри. Сирень, конечно, лучше муската и шоколада, но хуже, чем вообще отсутствие запаха. Новое мыло было детское. Детей, думал Юра, жалеют, не заставляют нюхать разную химию. С новым мылом он засиживался, и вода успевала остыть. Отабек сказал, что оставит ведро на печке, пускай Юра сам себе дольет, когда понадобится, а остывшую, чтоб не лилась через край, вычерпает в таз. Ни хуя-то ты не умный, думал Юра, берясь полотенцем за ручку так, чтоб не прислонить железный обод к голому боку. Плесну на тебя кипятком — будешь знать. Хотя куда там. Он не сразу суется весь, сперва осторожно заглядывает. Плеснешь — отскочит от двери, и в лучшем случае разольется на пороге, а то ещё и на себя попадешь. Ну на хуй. Юра пока не придумал, как лучше, а рисковать, чтоб опять потерять Отабекову веру в свою якобы беспомощность, рано. Веру, усмехнулся Юра, смывая мыло и шампунь, «якобы», как будто это не действительность. Он натянул футболку, понюхал, кондиционером не пахло, хотя он выветривался быстро, Юра не успевал взбеситься. Нацепил спортивные штаны. Джинсы лежали в комоде с тех пор, как Отабек привез их постиранными, там же лежала и его футболка. Юра спросил про кеды, Отабек сказал: м, зачем? и больше они к теме обуви не возвращались. В животе заурчало. Завтракали давно, а обедать решили после купания. Сегодня пюре. Ебать, я уже думаю так, будто нам реально нормально вместе, и мы что-то вместе решаем, думал Юра, складывая на стул снятую простыню и расстилая новую. Постельное не успевало загрязниться, но Юра менял после каждого купания, во-первых, из интереса, когда Отабек заебется гладить его каждый раз, во-вторых, потому что сидел на кровати почти круглые сутки, и начинало казаться, что уже протер задницей дырки на простыне. В дверь постучали. Юра взял одеяло за углы сквозь пантеровый пододеяльник, встряхнул, чтоб расправилось. — Юра, ты всё? Он молчал. Начнешь отвечать — конец. — Юра, я вхожу! Юра вывернул наволочку наизнанку, вывернул снова — уже вокруг подушки, застегнул молнию. Удобно, почему деда не покупал комплекты с застежками? Ничего не выпадает. А то сколько раз Юра просыпался дома с голой подушкой, потому что каким-то чертом стаскивал и спинывал на пол наволочку, ворочаясь во сне. — Всё хорошо? Юра глянул через плечо, покусал губу и коротко кивнул. Он каждый раз это спрашивает. Да я сам каждый раз, подумал Юра, прислушиваюсь к себе, не помираю ли снова, но вроде нет. Отабек проверил, сколько воды в чайнике, включил. Чайник зашумел, словно разгоняясь перед взлетом, и Юра зажмурился. Да блядь! — Юр, тебе сколько яиц? — спросил Отабек, вынеся воду и дождавшись, когда сковородка нагреется. Сковородка была как раз для яичницы, легкая, керамическая, не чугунная даже. С пластмассовой ручкой. Юра долго взвешивал её в руке и замахивался, но понял, что не вырубил бы ей даже себя, не то что такого коня. — Или вообще не хочешь яичницу? Юра прошел мимо, пристроил стопку грязного белья на табуретку и прихлопнул ладонью сверху, пожал плечом. Отабек спросил: — Два? Ещё пюре и подлива с курицей. Юра сказал: — Ну два. Яйца у Отабека получались правильные, с густым, но не окончательно спекшимся желтком, можно было вскрыть порционное солнце на тарелке зубцом вилки, и оно растекалось, как желтая лава по склону вулкана. Юра успел съесть минимум десяток, прежде чем вспомнил дедушкины страшилки про сальмонеллез. — Посуши волосы, — сказал Отабек, пристроив пластиковый лоток около плитки. Юра оскалился и отошел, но через полминуты вернулся, достал фен из ящика. Прямо, блядь, все условия для жизни, думал он, перекинув волосы на лоб и просушивая затылок. Они не высыхали так запросто, приходилось делить на прядки и ворошить пальцами. Налаженный, сука, быт. Фен был почти как Юрин домашний, тоже со здоровенной насадкой и кнопкой для холодного воздуха, которой Юра ни разу не пользовался. В чем смысл? Фен на то и фен, чтобы быть горячим. И держал его Юра тоже в ящике, в прихожей, в тумбочке под зеркалом. Если б он был, думал Юра, вороша макушку, нормальный, а я со временем его заметил, то позвал бы как-нибудь в гости, и так бы и было всё: я сушу волосы, а он жарит яйца на кухне. Потом вместе завтракаем и валим гулять или на каток. Или в кино на очередных «Пиратов». Отабек вел себя, как ни в чем не бывало, словно приходил к Юре в гости или вообще был соседом по комнате. Те, кто тренировались за границей и там жили, Юра знал, часто делили комнаты. Как Пхичит и Кацудон, например. Юра видел их вместе в Барселоне — реально друзья. Кацудон даже забыл на время про Витю, так рад был своему дружбану. Юра тогда подумал: во бред, на один лед выходить завтра, а эти чуть не в губы целуются. Мы б не целовались, мы б ебашились насмерть, кто круче. Если б… Бля. Какое тут может быть «если бы»? Отабек ковырял пюре вилкой, когда Юра давно уже доел, и наконец спросил: — Юра, что я делаю не так? Юра едва чаем не подавился, отложил лимонную вафлю обратно в пакет. — Че? — Что я делаю не так? — повторил Отабек, облизнув губы. — Ты надо мной, блядь, издеваешься? Юра про себя называл это «включить психа». Потому что ну сил просто, сука, нет! — Нет. Что я сделал не так, помимо очевидного? Юра поддернул рукава, взял чашку в руки и встал, отошел, пятясь, к кровати. Ну его в жопу. То он адекватный целыми днями, а то что-то щелкает, и начинаются разговоры по душам, а у Юры под рукой нет учебника «Псих. Инструкция по применению» или ещё лучше «Дрессировка психов: от простейших команд к свободе». — Ты меня выпусти, — сказал Юра, устроившись на одеяле, — скажу. Отабек усмехнулся. Глаза, словно всю семью Камазом переехало и любимую кошку в придачу. Развернулся на стуле к Юре лицом. — Правда. Я же стараюсь. Я же всё делаю, разве нет? Юр, что именно не так? Ты можешь сказать? Ты знаешь? Юра пробормотал: на хуй, хорошо хоть пожрать успел. Скинул тапки и полез с ногами под плед. — Юра? — Ты реально такой тугой или просто выбесить меня хочешь? Реально, я заебался уже. Чего тебе надо? — Отабек открыл рот, Юра остановил его жестом. — Я помню, блядь, помню, не надо! Вот без этой хуйни — че те надо от меня? Смотри, я ж, сука, всё делаю. Ну просто всё! Например, не пизжу тебя стулом всякий раз, когда ты заходишь, потому что боюсь, что не вырублю с первого раза, а ты плюнешь на свою болтовню и реально отпиздишь меня. Или ещё чего хуже. — Жру с тобой за одним столом, сериальчики смотрю твои, блядь, дурацкие, да я с тобой даже общаюсь! Серьезно, я не знаю, что тебе надо ещё. Как ещё эта ебаная дружба должна выглядеть? Как? Как?! Я не знаю! Когда там у тебя щелкнет, что это оно? Никогда. Никогда, потому что по-настоящему этого не случится. Отабек уперся локтями в колени, наклонил голову, сцепил пальцы на затылке и покачался, словно пытался сделать упражнение на пресс. Поднял глаза на Юру. — Я тоже не знаю. Я думал, это случится само собой, но этого не случается. Юра, я не знаю почему. Ну заебись. Раньше он делал вид, что это закончится. Теперь что? Теперь инфа официальная: сидеть тут Юре до скончания века. Его личного века, разумеется. Юра скомкал плед в руках. Су-ука. Страдалец ебаный. Сидит, смотрит, и прям не скажешь даже, что псих — просто расстроенный парень. Грустный, как девушка бросила, или ещё там какая нечеловеческая стряслась беда. Он нормальный, подумал Юра с тоской. Блядь, он реально нормальный. Зачем? Зачем же тогда? — Зачем ты всё это? Вот на хуя? — Думал, — сказал Отабек и снова опустил голову, будто прятался то ли от Юры, то ли от себя, — получится. Думал, мы будем много общаться, познакомимся ближе. Думал, понравлюсь тебе. Не как ты мне, но хотя бы как друг. — Он рвано выдохнул. — А не получается. Не получается ничего. Что я неправильно делаю, Юра, что не так? Ты мне по башке двинул и за ногу приковал, и я из-за тебя ссу в ведро, и уже даже не дергаюсь каждый раз, когда ты его выносишь. Что, что вообще можно сделать, чтобы из этого вышло какое-то «так»?! Господи, ну ты ж не дебил! — Ты ж не дебил, — сказал Юра. — Пиздец этот весь… Блядь, зачем? Чем ты думал тогда? Вообще ничего не соображал? Отабек замычал, потряс головой. — Ты думаешь, я не понимал? Не понимал, что так делать не надо? Господи, Юра, если бы у меня был выбор… — А то не было! А то не было, блядь! Че ты, как этот… Че тебе, голоса нашептывали: похить Плисецкого? Если знал сам, что не надо, на хуя тогда? Лучше б ты с цветами, блядь, за мной бегал и с шоколадками. Ангелов моих, на хуй, возглавил! Я не знаю, из любой хуйни можно было бы вывернуть на нормальное, а отсюда как?! Как?! Отабек смотрел. Юра быстро вытер щеки, подумал, стойкий какой, не плачет. Или, может, просто не при мне. — Отпусти ты меня уже, ну бля, ну сколько можно? Ну ни к чему же это не приведет, ты же видишь сам. Мои там все с ума сходят. Деда… Отабек покивал, Юра с силой зажмурился, отер ресницы пальцами. — Че ты киваешь? Он старый уже, у него спина и сосуды. Инсульт на нервах хватит какой-нибудь, думаешь, я тебя прощу? Реально, думаешь, не может быть хуже? Отабек помотал головой опять: не знаю, Юра, не знаю. — Да с каждым днем всё только хуже и хуже. — Юра подался вперед, плед скользнул по коленям. — Ты же не псих, ну что я, не вижу, что ли? Тебе же самому плохо. Ну давай, пойдем отсюда уже, а? Ну сколько там тебе дадут? Не пожизненно же. Я лишнего не буду рассказывать, ты ж меня не пиздил, ничего. Скажу, как было. Ну хочешь, про наручники даже не буду? А ты напиздишь чего-нибудь, типа хотел шуткануть, а шутка не вышла. Чистосердечное, все дела. Юра нашел пол ступнями, проигнорировал тапки, шагнул — Отабек распрямился на стуле. Юра подошел вплотную. Внутри накатывало волнами: то кипяток, то лед. Содрогаясь, протянул руки, взял за колючие — не брился сегодня, наверное, — щеки. — Отабек. Отабек смотрел, глаза — как два беззвездных космоса, два провала в бездну. — Давай, — сказал Юра мягко, — поднимайся. Ну. Погладил большим пальцем крутую скулу, висок. — Отабе-е-ек… Отабек улыбнулся — у Юры сердце подпрыгнуло к горлу — мягко, светло. Накрыл его руки своими, стиснул, отнял от щек и поцеловал по очереди ладони. Опустил в них лицо и сидел так с минуту, Юра боялся дышать. Как в кино, когда герой наступил на мину — ни единого неосторожного движения. Ну же. Ну же, господи, давай, чувак, ты сможешь! — Юра, — сказал Отабек и вдруг опять посерьезнел, — спасибо. Ты замечательный, тебя правда стоило ждать пять лет. Я не жалею об этом времени. — Юра гулко сглотнул и едва удержал себя на ногах, когда он закончил: — Я постараюсь ещё. Что тебе привезти завтра? Юра отшагнул, потянул ослабевшие руки, Отабек отпустил их, и они повисли плетьми, отошел, шаркая носками по полу, к кровати, сел. Потом повалился на бок, нащупал за собой одеяло, накрылся весь, с головой. Заскулил. Встал, только когда ушел Отабек. Полежал сначала, прислушиваясь, не вернется ли, но было тихо, и Юра добрался до стола, жадно пил прямо из бутылки, другой рукой вытирая подбородок и шею. Ну ладно. Ладно. Попробовал раз — проебался. Не страшно. Дядя Яша говорил: если что-то вышло с первого раза — ты спишь. С первого раза как надо получиться не может, а Юра в жизни своей никого не уговаривал его отпустить. Ну разве что деду, когда тот поймал его с ворованными яблоками и тащил, перекинув через плечо, в дом на даче. Говорил потом, Юрочка, я не понимаю, ну вот же яблоня в собственном дворе, яблоки — во, чего ты к чужим прешься, меня позоришь? А Юра не мог объяснить. Cвои висят и висят, красные, сочные — вообще не охота, а до чужих ещё дотянуться надо, и их нельзя. Самое главное в том, что нельзя, а Юра, как ниндзя, пробрался и достал, и это уже его. У Отабека тоже так, что ли? Чтобы Юра стал его — в этом смысл? Только Юра не яблоко, а человек. Есть некоторая разница. А может, от этого как раз во много крат слаще. Ничего, повторил он себе, ничего, я справлюсь. Главное, он не окончательный псих, а значит, есть шанс достучаться. Пока не свихнулся сам. Прежде чем лечь в постель, Юра выдернул чайник из розетки.