На привязи

Перед сном Юра соорудил себе мега-бутерброд с ветчиной, сыром, маринованным огурцом, луком и оставшейся с ужина котлетой. Съел, чавкая и представляя, как отреагировала бы на это Лилия Барановская — и на сам факт еды перед сном, и на качество этой еды, и на манеры. Пристегнула бы к станку. За ногу. И это считалось бы воспитательной мерой и благом, ради Юриных будущих достижений, и Юра бы даже не возражал. Он пощупал себя за бока и решил, что всё сгорает из-за стресса. Точно! Ну не от тех приседаний и выпадов же, которые он делает после растяжки. Форма вся пошла по пизде, дядя Яша будет хвататься за голову. Вот потому-то он такой лысый, чуть что — волосы на себе дерет. Витя тоже так делает, театрально, вот уже и плешь намечается. Бля, соскучился даже по Вите, это уже просто край. Дождь поливал весь вечер. Отабек, когда вернулся с мытой посудой, сказал, что дорогу, наверное, совсем размыло. Юра подумал, хочет что ли, чтоб я ему тут переночевать предложил, вообще уже, и ничего не ответил на это. Застрянет где-нибудь, засосет его в какое-нибудь болото — пиздец. Юра стоял с зубной щеткой за щекой у фанеры и вслушивался — дождь идет и идет, что за паршивый май. Ну да уснет легче. В жизни не было проблем с засыпанием. Приползаешь с катка, моешься, ешь, хорошо, если остаются силы посмотреть видяшки с котами. Теперь Юра часами ворочался. Бывало, думал уже, что спит, как вдруг понимал, что нет, пялится в телек. Отворачивался, оказывалось — пялится в стенку. А вот поесть незадолго до сна помогало. И дождь. Почему так клонит в сон, когда дождь? Дома бы Юра погуглил. Дома. Юра свернулся клубком, натянул одеяло повыше, чтоб не отсвечивало от телека в глаз. Снаружи грохнуло, Юра поднял голову и понял — гром. Далекий-далекий, как в параллельной вселенной. Ноги согрелись, Юра на ощупь стянул носки, вытянулся, подрожав, как струна, почувствовал, как расслабляются плечи, как устраивается в животе мега-бутерброд, опять свернулся клубочком и сам не заметил, когда уснул. Кровать тряхнуло. Юра вскочил, вытирая слюни руками, ошалело оглядел комнату — тихо и пусто. По экрану телевизора бежит черно-белая рябь. Прокатилось, тряхнув дом, опять, Юра взял себя за футболку у сердца. Ф-фух. Просто гром. Добралась-таки гроза, вот же зараза, оставила без телека. Это напомнило сцену из какого-то тупого ужастика, Юру дернуло, он вскочил, щелкнул выключателем. Лампочка, долю секунды помешкав, загорелась под потолком. Юра прикрыл ладонью глаза, бля-а, да что ж ты такая яркая. Нашел под подушкой пульт и выключил телек. Ну на хер, вылезет оттуда какая-нибудь хуйня, а он даже смыться не сможет. Ливень, Юра прислушался, уже не просто шел, а натурально маршировал, то и дело ударяя в небесные литавры. Бог Один на колеснице, куда он прется-то среди ночи? Или кто-то разгневал Зевса. Или это Лилия Барановская почувствовала, как Юра тут нарушает все её требования разом, и природа прониклась её праведным гневом. И не видно же молнии, подумал Юра с досадой. Они с дедой всегда считали от молнии до раската, и это что-то там значило — расстояние, но в метрах или километрах, или ещё в чем, Юра уже не помнил. Деда так отучал его, маленького, бояться грозы. Рассказывал, усадив на колени с книжкой, про разряды в атмосфере. Юра не понимал всё равно, но с дедой было не страшно. Деда звонил, если случалась гроза, а Юра был дома сам. Юра говорил, что нет, не пойдет к соседке, ему нормально. И правда, чем становился старше, тем было нормальнее, а момент, когда совсем перестал бояться, он пропустил. Это как с темнотой, кажется, что из неё что-то выйдет, а потом понимаешь однажды, что это в жизни ещё не самое страшное. Ждать судейских оценок — вот, что страшно, причем неважно, откатал идеально или всё завалил. А самое страшное, что можешь спешить домой с тренировки и не дойти. Юра подошел к окну, приложил руку к фанере и прислушался. Лило. Ну, спасибо, что не в подвале, конечно. Реально хоть с чем-то повезло. Прогремело, как слона по крыше проволочили, Юра содрогнулся, фу, блядь! Уснешь тут, пожалуй, опять. Ветка ореха скребла по ставням с таким протяжным и сухим звуком, словно водили длинными когтями — туда, обратно и заново, процарапывали дорогу сквозь фанеру, дерево и стекло. Юра хекнул, бодрясь, потопал ногами. Психологическая атака, на хуй! Юру таким не возьмешь. У них на катке раз кусок потолка обвалился. Ну не прям на катке, в раздевалке, там не было как раз никого. Наверху шел ремонт, как обычно, зацепили чего-то, и бетона кусок с потолочным покрытием прямо — хрясь! На Гошкин, главное, шкафчик. Гошка потом всё переживал, что это дурной знак, потому что у него образ ведьмы. Актеры, которые нечисть играют, рассказывают о всякой мистической хреноте, которая начинает у них в жизни твориться, приходится жертвовать церкви — помогает. Дядя Яша сказал, что дурной знак был бы, если б упало на голову, а Юра потом ходил за ним и то и дело выдавал: бу! пока Гошка не дал леща. Хорошо, что Отабек свалил, а то началось бы: не бойся, Юра, я тебя защищу. Бе-е! Юра взял со стола конфету, посмотрел нужная ли, кокосовая, а то Отабек принес ещё такие же с киви, Юра сказал, чтобы сам их ел. Воткнул вилку чайника в удлинитель. Не спать, значит, читать и пить чай. Читалка почти разрядилась и сдохла через страницу, Юра, выматерившись, полез в комод за зарядкой. Ноутбук Отабек, как назло, забрал. Решили пересматривать «Друзей», Отабек сказал, что скачает все сезоны сразу, Юра ответил: валяй. Блин, хорошо, что у книжки зарядка длинная, надо только удлинитель подтащить ближе с кровати. Ну щас тогда, чайник нагреется. Юра кинул пакетик в чашку, порылся в конфетном пакете, выковырял все кокосовые конфеты и ещё курагу в шоколаде, сложил горкой. Читать и жевать — есть в мире что-нибудь лучше? Ну разве что на коньках кататься. Чайник щелкнул, и свет погас. Юра остался стоять в кромешной темноте, вытянув в никуда руки, потом с силой потер глаза. — Не смешно, блядь! Темнота словно прибавила очков тишине, и Юра слышал, как ударяет о ставни каждая швыряемая ветром капля. Ветка скребла и скребла, будто прямо над головой, секунда — коснется плеча. Юру дернуло, он обхватил ладонями плечи, промял шею. Бля-а-а! Реально как выкололи глаза, всё заколочено наглухо. Ни щелки, ни проблеска. Он отступил вбок и налетел на табуретку, ударился коленом и заорал. Су-ука! У кого-то, кто отвечает за такие вот приключения, весьма херовое чувство юмора. — Смешно? — спросил Юра у темноты. — Смешно, блядь?! Он пнул табуретку, она обо что-то ударилась, сухо прошуршали сложенные пакеты. Ла-адно, это такой типа квест, да? Вспомни, где что стоит, и доберись до кровати, не убившись. Главное, не опрокинуть то самое ведро. Вот это реально будет уже слишком. Юра нащупал стол и пошел, ведя пальцами вдоль края. Наткнулся на кружку, отодвинул подальше, чтобы не грохнулась. Нащупал попутно конфеты, сгреб, сколько поместилось в ладонь, сунул в карман. С конфетами лучше, чем без конфет. Так, теперь тумбочка. На тумбочке полупустая бутылка. Юра сбил её ребром ладони, бутылка с пластиковым всплеском упала и укатилась, он не понял куда, осторожно переставил ногу и уперся в кровать. Отлично, миссия выполнена. Одеяло где? Вот одеяло, хорошее, верное, теплое одеяло. Одеяло — лучший защитник от всего, от темноты в первую очередь. Ни один монстр не проберется через одеяловую броню, это даже дети знают. Хотя Отабек уехал, а больше монстров здесь и нет. Это Юра просто на всякий случай, и чтобы не замерзнуть, конечно же. В детстве, когда Юра просил оставить ночник, деда говорил: от ночника, Юрочка, ещё страшнее, тени всякие, а к темноте глаза быстро привыкают, спи. Теней не было, потому что не было света. Юра набрал воздуха в грудь, тот потек в легкие, как смола, облепил ноздри. Он спрятал нос, потер о пододеяльник. Леопардовый, но не видно ни зги. Юра вытянул руку, приблизил пальцы к лицу и, конечно, ни хрена не увидел. Выругался. Вот на хуя, спрашивается, поднимался, спал бы себе и спал, а когда проснулся, свет уже дали бы. Да конечно, сказал себе Юра, ты не в питерской квартире. Кто здесь будет тебе что-то чинить? На даче можно было и сутки просидеть без электричества. И то, там целый дачный поселок, автополив и всё такое, а тут что — Юра даже не знает. Дом какой-то на отшибе? Аварийный. С хуевой проводкой. Блядь! Какой дебил держал бы похищенного в цивилизованном месте с командой электриков наготове? А Отабек, тем более, не дебил. И он не придет, пока не появится свет. Естественно. Юра бы не пришел. В темноте можно подготовить какую угодно засаду. Юра тем более дал понять, что не сдастся, что с ним нужно быть настороже. Вот кто дебила кусок! Ни фонарика, главное, ни свечки. Кто бы знал! Кто бы приготовился! Дожди и дожди, и дожди. Ветер усилился, и казалось, в ставни бьет из водонапорного шланга. Вот бы выбило окно на хуй! Вот это была бы удача. Раздался треск, будто сминали гигантской рукой здоровенный пластиковый стакан из заоблачного макдака, а потом пластиковый ком, потяжелевший в падении, ударился в крышу. Юру подбросило на матрасе. Это просто гром, Юра, просто гроза. Путаясь в одеяле, он нащупал карман, зацепил сразу три фантика, вытянул, развернул, оглушая себя шорохом, набил конфетами рот. Вот так, шоколад — лекарство от стресса. Даже Лилия разрешала шоколадку, когда Юра ходил в школу сдавать пропущенное. Или это чтобы работали мозги? Похуй! Во рту всё слиплось. Юра пошарил рукой по тумбочке, вспомнил, что бутылка упала, задергал нервно ногой. Хотелось одновременно завернуться, спрятаться, забиться в угол, и вскочить, ходить, размахивая руками и крича. Остался сидеть, вспомнил про ведро с отходами жизнедеятельности. Вышел бы, конечно, отличный сюрприз похитителю, но и самому терпеть ради этого Юра не готов. Конфеты закончились, пить хотелось уже нестерпимо. Он поминутно сглатывал вязкую кокосовую слюну и тер рот, губы уже саднило. Так. Дыши. Дядя Яша перед выходом всегда говорил: Юра, дыши, вдох-выдох. Юра бесился. Потом начинал дышать: вдох-выдох, и сердце успокаивалось, на лед он выходил собранным. Дядя Яша не дурак, херни не посоветует. Вдох. Сердце колотилось в ушах и щекотало, Юра прижал уши ладонями, вслушался в шум крови, как в шорох морского прибоя. Когда прикладываешь ракушку к уху, именно это и слышишь — свою кровь, а никакое не море. Переложил одну руку на грудь, почувствовал, как изнутри толкается, как отдельный живой организм. Стук-стук-стук-стук-стук, стук-стук-стук. Медленнее, ровнее. Стук-стук. Вот так. Сердце пропустило удар, замерло и помчалось галопом, Юру бросило в пот. Это ещё что было? Сердце так не умеет, если бы не стукнуло, Юра б сдох. Или ему стало бы очень плохо. Можно подумать, ему сейчас очень хорошо! Аритмия? У деды такое было. Это наследственное? Раньше не проявлялось, а теперь, когда Юра не двигается и жрет, началось! И что делать, если реально приступ? Укол? Непрямой массаж сердца? Ага, самому себе! Юра дышал и вслушивался, сердце скакало, как вздумается. Темнота высилась бархатным пологом по всем сторонам. Юра попытался коснуться его, ничего не почувствовал. Что если свет есть, что если он ослеп, бывает такое от сердца? От сосудов, вроде, бывает. Блядь, отставить истерику! Над домом трещало, гремело и рушилось. Что-то обвалилось, гулко охнув. Если он умрет здесь, его даже не похоронят по-человечески. Деда не увидит даже тела. Отабек возьмет лопату в сарае, есть же тут, наверно, сарай, выроет яму и бросит туда, а кости потом вымоют следующие дожди или растащат собаки. Или бросит прям тут, какая разница, найдут нескоро, успеет сгнить. Юра скинул одеяло с колен, сполз с кровати, ушибся локтем, застонал. Нашарил на полу бутылку, она выскользнула из-под пальцев, Юра снова её поймал и выхлестал досуха. Шоколадно-кокосовый ком упал в желудок. Сил подняться назад на кровать не было, он подтянул колени к себе, обнял. Прогремел гром. Если молния попадет в дом, он загорится. Или проводка где-то уже горит, просто Юра пока не чувствует. Он принюхался и не понял, пахнет паленым или нет. Или как-то иначе должно пахнуть? Пол холодил задницу, Юра вцепился в матрас, подтянул себя вверх. Господи! Господи, блядь, он не знает ни единой молитвы, даже банального «Отче наш». Соседка, Анна Аркадьевна, как-то сунула Юре книжку, молитвенник, на удачу или зачем-то ещё, он из вежливости взял, а потом закинул куда-то, даже ни разу и не открыл. Помогло бы? Хуй его знает! Юра втащился на матрас, лег, свернувшись. Трясло, как в поезде, только не мерно, а как попало. Если фундамент плохой или трещина там, или ещё что, дом может уйти под землю. Уходят же новые, херово построенные дома, а этот без отопления стоял минимум зиму. И никто Юру из-под обломков не раскопает. И будет он во веки веков без вести пропавший Юра Плисецкий шестнадцати лет, фигурист, чемпион, до жопы, кем он там был при жизни. Где-то ударило, металлически проскрежетало. Юра накрыл голову руками и заскулил. От конфет и страха тошнило. Прогрохотало за стенкой. Юра сжался ещё сильней, зажмурился, и не сразу смог разлепить глаза, когда щелкнула дверь, сперва открываясь, потом захлопываясь, блеснул, вспыхнув красным сквозь веки, фонарик, и голос выкрикнул: — Юра! Юра весь дернулся, как от тока. — Юра! Господи. Его взяли за плечи, уложили на спину, как куклу, и Юра, как кукла, открыл глаза. — Бедный, бедный мой мальчик. Прости, ну прости, пожалуйста. Я очень спешил. Юра всхлипнул. Отабек бросил телефон на тумбочку, луч фонарика уперся в стену, свет рассеялся по комнате и обжег Юре глаза. Отабек стянул куртку, швырнул за спину прямо на пол, обнял Юру за плечи. — Испугался? Я уже здесь, здесь. Погладил по спине, Юра взял его за свитер, вцепился, как скрюченный судорогой, выдавил: — С-с-свет… — Вырубило от грозы. Юр, я гляну в щитке, может, пробки. — Н-нет. Юра замотал головой, волосы скользнули по щекам, стиснул пальцы сильнее, едва не прорывая вязку насквозь. Плевать. Он не ослеп и не умрет здесь один от сердца. — Прости, — повторял Отабек, — ехал так быстро, как мог. Видимость нулевая. Юра дышал ртом. Тяжело сглотнул. Отабек погладил его между лопаток, прижался губами ко лбу, к виску, тронул переносицу. Юра вытянул ноги. Тело ломило, как после балетной студии. Расслабил, как мог, пальцы. Отабек не отпускал, держал под лопатками, потом подался назад, встать. Юра сказал: — Нет. — Юр, попить. Я здесь, просто возьму воды. — Нет. Сиди. Сиди, сука, ты во всем виноват. Ненавижу, ненавижу! Чуть не сдох тут, как последний даже не знаю кто! Из-за тебя, паскуда! Так что сиди, блядь, сиди, не вздумай вставать! Отабек завозился, опустив одну руку, потом что-то стукнуло, и чуть позже — ещё раз. Разулся. Юра подвинулся к стенке, и Отабек забрался с ногами. Тело стало ватное. Юра с трудом подтащил руку по животу к груди. Отабек накрыл её своей, потер, согревая. Я холодный, подумал Юра, даже не понимаю холодно или жарко. Какая разница, когда так темно? Отабек дышал в висок. Гладил по плечу, нашептывал что-то, Юра не разбирал. Потом вслушался: Юра, Юра, сплошное «Юра» и ничего больше. Юра вдохнул, почувствовал, как легкие наполняются чистым воздухом, вытесняя надышанную смолу. — Я думал — всё, — язык плохо слушался, Юра поморщился от невнятности. — Давно? — спросил Отабек. — Давно нет света? — Не знаю. Не понял. Отабек шумно вздохнул, прижал его крепче, у Юры хрустнуло в позвоночнике, он хмыкнул. — Я так спешил. Боялся, как ты здесь один. Вдруг боишься грозы, я же не знаю. Я не маленький, хотел сказать Юра. Я не боюсь, я просто чуть не умер от страха, как взрослый. Отабек всё гладил и говорил «Юра», свет рассеивался, выхватывал бардак на столе и скомканное в изголовье одеяло. Утешитель, подумал Юра горько. Всегда утешал бы меня, чуть что. Такой друг. Не только друг, наверное. Всё сломал, всё испортил, что могло быть. Как семечки бросить на холодный цемент и ждать, что они прорастут. — Зачем? — спросил Юра почти равнодушно. — Зачем ты всё это? Сколько у нас классного могло быть. Отабек перестал дышать. Юра поднял к нему лицо, успел заметить кривую улыбку. Отабек спрятал её и сказал: — В тринадцать мне удаляли гланды, знаешь, как? Обкалывают горло, и ты вроде ничего не должен чувствовать, но ты чувствуешь всё равно, как кромсают, отрывают куски, выбрасывают. И вот так же было у меня с сердцем, только оно как будто каждый раз вырастало новое, и его разрывало опять. Я всё мечтал, что нового сердца не будет, или оно станет уже железное, а оно всё не становилось. Из-за тебя. Понимаешь, я должен был попробовать что-то сделать. Юра зажмурился. Поглядел ему в лицо снова. — Я о тебе даже не знал. — Да, — сказал Отабек. — Да. Но легче мне от этого не было. Ты псих, хотел сказать Юра. Ты просто больной на всю голову, господи, как можно быть таким идиотом. Сколько вокруг тебя за это время было людей, к которым ты мог себя применить. Как будто я заслуживал вот такого. Ты ждал, и у тебя своя правда. Неправильная, хуевая, преступная, но своя, и моей она никогда не будет. Он готовился высказать ему это и даже приоткрыл рот, шевельнул неповоротливым языком и сам не понял, как уснул, притулившись щекой к теплому свитеру.