Что приносит морской ветер

      Двигаться было больно, не двигаться — чуть легче, но всё равно больно. Ройс даже дышать не желал, ибо грудную клетку стягивало болью на каждый вдох. Но до ушей долетело имя, его тюремщик явно решил познакомиться, и это показалось настолько диким, что Ройс усомнился в собственной вменяемости. Желая убедиться, что всё происходит в реальности, а не его воображении, медленно повернул голову в сторону пирата, собираясь одарить его подозрительным прищуром, но всё, что успел увидеть — это захлопнувшуюся дверь.       «А как же „Постель — не повод для знакомства“?» — Ройс ещё пытался шутить даже в столь плачевном положении и состоянии, но совсем недолго. Отчаяние в его душе уже пустило ставшие крепкими корни, и порыв был задушен в зародыше. То, что произошло, с натяжкой можно было назвать «постелью», да и его имя никто не спрашивал, а значит, никакого знакомства не было.       Зато пока бесцельно блуждал взглядом по комнате, запоздало заметил еду и воду. Внутренности по-прежнему будто растворяли сами себя — именно так Ройсу представлялась сосущая боль в животе, но есть не хотелось. Он больше не чувствовал голода, и в голове зазвучала пока ещё тихая, шутливая мысль заморить себя назло пирату. Но чем дольше обдумывал её, тем меньше эта идея казалась шуткой и тем больше чем-то разумным и здравым, решением всех проблем.       Он не мог убежать, а если бы и мог, бежать было некуда. Он измучен, ослаблен, казалось, болело каждое живое место на его теле — в ближайшие несколько дней он и ходить-то твёрдо не сможет, не то что драться или бегать. Да, он был здоров и крепок, но голод, обезвоживание и побои сделали своё дело, и телу потребуется несколько часов, а то и дней, чтобы восстановиться. И это всё при условии, что его будут хорошо кормить. Его уже во второй раз оставляют свободным в пределах капитанской каюты, но Ройс уже не тешил себя надеждой, что сможет удавить человека подушкой.       Свою же дальнейшую судьбу, если останется на корабле, он видел ясно, как картинки в книжке. Теперь, когда капитан получил желаемое и сбросил напряжение, скопившееся за время морской прогулки, выловленный в море щенок ему больше не нужен даже в качестве грелки. От него избавятся, продадут, как раба, и в лучшем случае закончит свою жизнь на галерах. Это была не самая худшая участь, но свою внешность оценивал здраво и понимал, что куда больше шансов, что попадёт в лапы очередного подонка, предпочитающего красивых мальчиков в постели. Хотя нет, скорее, всё будет куда хуже, и «хозяин» будет меняться от ночи к ночи в зависимости от того, кто заплатит. Нужно было бежать. Вот только Ройс понятия не имел, когда они прибудут в порт, а бежать с корабля в открытое море… гуманнее по отношению к себе всё же было подохнуть от жажды.       «Каковы шансы, что до прибытия в порт ты успеешь отойти на свет иной? Весьма маловероятно. Это большой риск, а для побега нужны силы», — Ройс сумел убедить себя не отказываться от воды и пищи. Но есть по-прежнему не хотелось. Хотелось провалиться в сон и забыться, а там будь что будет. Подумав об этом, Ройс ощутил невероятный покой и понял, что это наиболее верное решение.       С огромным трудом он заставил себя пошевелиться и сползти с дивана. Дотянувшись до кружки с водой, он осушил её залпом, но от жадности и спешки на последних глотках подавился, заходясь болезненным кашлем. Оставшихся глотков едва хватило, чтобы смягчить и унять боль в горле, но сделал себе только хуже: следом пришла тошнота. С отвращением отставив пустую кружку в сторону, Ройс оглядел комнату в поисках чего-нибудь, чем можно было укрыться. Покрывало, которым его накрыли в прошлую ночь, всё ещё лежало на ковре в углу комнаты. Заставить себя встать на ноги оказалось куда тяжелее: низ спины резало от боли, да и ослабевшие ноги не держали. Ройс уже всерьёз подумывал в апатии махнуть рукой и забраться обратно на диван, но перспектива спать без одежды прельщала мало. Каждый шаг давался тяжело, и пару раз он пошатнулся, укрепляясь в вере, что следующий станет последним. Но, к собственному разочарованию, оказался крепче, чем думал. Вернувшись к дивану, буквально упал на него и тут же закутался в покрывало, будто маленький ребёнок. Даже столь краткого «путешествия» телу оказалось достаточно: голова кружилась, и очень скоро провалился в долгожданный сон.       Чейр сопротивлялся сну очень долго. Он вслушивался в происходящее в комнате, ожидая, когда пленник соберётся с силами и нападёт на него. Это был наиболее вероятный исход: любой другой на месте этого парня, не будучи трусом, попытался бы отомстить ему. Его пленник трусом не был, скорее, инстинкт самосохранения у него отсутствовал напрочь. Но отчего-то, сколько бы здравый смысл не доказывал обратное, Чейр не верил, что это действительно произойдёт. Он знал этого парня всего ничего, но не сомневался, что тот не станет наносить удар в спину. Ведь не сделал же он этого прошлой ночью.       «Может, просто не успел», — разум спорил с внутренним чутьём, и утомлённый этой борьбой капитан сдался Морфею.       В часы душевных метаний Чейру всегда снился дом. Во сне он жил один в его стенах, богатый и уверенный в себе, а не забитый отцом мальчишка, каким и был, когда убегал от родственников в море. И сон казался бы сказкой, если бы в какой-то момент в нём не появился его пленник, который жил с ним в этом доме, разделял обед и постель. Особенно постель. За короткий сон Чейр увидел столько возможностей доставить им удовольствие, что подивился собственному воображению. Даже в иллюзиях это было приятно, особенно, когда в ушах зазвучали стоны, которые слышал совсем недавно.       Когда Чейр пробудился, он ещё долго не мог понять, где заканчивается сон и начинается явь. В каюте и за окном стояла мгла, и какое-то время капитан лежал, ожидая, когда глаза привыкнут к темноте. Сон никак не хотел отпускать воображение, в памяти всё ещё вспыхивали приятные картинки, а тяжесть в паху дала понять, что увиденное не прошло даром. Рывком распахнув одеяло, Чейр выбрался из постели и направился в комнату.       Сознание заволокло желанием, привычка спать без одежды сейчас показалась как никогда кстати, и думать, понравится ли это всё пленнику, совершенно не хотелось. Но, когда распахнул дверь и в глаза бросился комочек из покрывала, остановился, вдруг ощутив сомнения.       Этот парень всем своим видом вызывал жалость, почти до боли стискивающую всё внутри. Чейр уже и забыл это чувство: первые года в море давались тяжело, и он нещадно корил себя за любые добрые порывы, пока не искоренил их окончательно. Питая сочувствие и жалость, среди пиратов не выжить. Поэтому и в этот раз он грубо отмахнулся от них, напоминая себе, что должно быть всё равно.       «С его стороны это будет выглядеть, как ещё одно изнасилование, не более», — вопреки всему, мысль не успокаивала. Насильником быть не хотелось, не с этим парнем. Мягко ступая, Чейр бесшумно подошёл к дивану и опустился на колени. Стараясь не разбудить, он забрался рукой под складки покрывала и уверенно направился к паху. Внимательно вглядываясь в лицо пленника, он сжал его достоинство в ладони, начиная осторожные ласки.       Тот крепко спал, отвернувшись лицом к спинке, и в темноте каюты его лицо словно светилось. Парень никак не отзывался, и Чейр уже было решил, что всё бессмысленно. Но вскоре ощутил тяжесть в ладони, дыхание пленника участилось, он приоткрыл губы, жадно глотая воздух… а затем издал тихий стон.       От звука этого голоса внизу живота всё стянуло тугим узлом, и Чейру стоило огромных трудов не прерваться и не взять парня немедленно. Но он уже решил для себя, что больше не собирается насиловать его. Вместо этого сжал ладонь сильнее, лаская куда настойчивее, и был вознаграждён новым, более громким стоном. Пленнику было настолько хорошо, что он стискивал пальцы, царапая ими подушку. Любуясь, капитан наклонился как можно ближе к его лицу, чтобы ловить губами голос и учащённое дыхание. Казалось диким, что ещё вчера принуждал это создание, ведь, как оказалось, было достаточно сделать немного иначе. Собственный пах уже немилосердно ныл, и хотелось кончить немедленно, но только наблюдая и доставляя удовольствие другому, а это было уже что-то новенькое.       Всё прекратилось внезапно: член в ладони опал, так и не излившись, а дыхание пленника выровнялось в один миг, и, когда Чейр поднял голову, встретился с его потухшими глазами.       — Больной ублюдок… — в голосе пленника уже не было злобы — слышалась только усталость. — Делай, что хочешь. Я в этом не участвую, — он ещё не закончил говорить, а уже прикрыл глаза и упал головой обратно на подушку, беззвучно шевеля губами.       Чейра будто окатили водой. Он ещё не до конца осознал, что произошло и почему слова так задели, но ощущения в руке и поведение пленника ясно дали понять, что никакого удовольствия он не получает. И не получит — осознание этого было сродни пощёчине. Вскочив на ноги, Чейр бросился в свою спальню. В два счёта натянув штаны (пах при этом отозвался протестующий болью), рубаху и сапоги, он едва ли не сбежал из каюты.       Лишь тщательно заперев дверь, когда с пленником их разделила преграда, Чейр позволил себе громко выругаться. Сердце билось сильнее, чем положено, и ощущал стыд, словно мальчишка, нашкодивший в кабинете отца. Это было глупо, неправильно, невозможно абсурдно, и оттого Чейр почти ненавидел себя. Потребовалось время, чтобы успокоиться и взять себя в руки. Пах всё ещё ныл, но решил унять возбуждение привычным для себя способом — свежим воздухом и работой. Ночь была ясной, полная луна светила в зените, заливая светом бескрайний чёрный океан неба. Глубоко вдыхая холодный воздух, постепенно капитан сумел унять свои метания. Он поднялся на палубу, на ходу заплетая волосы в косу, огляделся и направился к рулевому, стоящему за штурвалом.       — Я сегодня сам, иди отдохни, — бросил ему Чейр. Тот кивнул и без лишних слов удалился прочь, явно не желая потерять шанс на ночной сон. Капитан проводил его взглядом и, едва тот скрылся в общей каюте, с тяжёлым вздохом облокотился на штурвал, отдаваясь мрачным мыслям.       По всему выходило, что он всё делал не так. Не сделал спасённого ими юношу матросом, как тот и просил, хотя мог обзавестись лишней парой крепких рук для корабля, а теперь поступить так — означало подвергнуть парня риску и унижению. Только дурак бы не догадался, для чего капитан забрал пленника к себе и держит в своей каюте уже несколько дней, да и стоны наверняка кто-нибудь да слышал. Выпустить его на корабль равноценно разрешению пользоваться им всей командой, и, даже если запретить, косые взгляды парню обеспечены. Не сделал его рабом, ведь так и не сломил его, и чертёнок до последнего огрызался и отказывался подчиняться. Да и продавать его уже не хотелось, хотелось оставить себе… Но и игрушкой его сделать тоже не смог, ведь иначе нисколько бы не волновало, что «вещь» думает о нём.       «Почему мне в самом деле не всё равно? Не он первый, не он последний», — мысли текли своим чередом, сменяя друг друга вслед за небесными светилами. Над горизонтом уже показалось солнце, что размыло очертания луны, а Чейр так и не пришёл к какому-либо решению. И пусть по итогу оно было принято, продолжал сомневаться и надеяться, что сможет придумать что-нибудь другое. Корабль меж тем оживал, пираты просыпались, разговоры, смех и перебранки перекрыли собой шум моря, и покой ночи сменился утренней суетой, пока ещё медлительной и сонной. Прат, старший рулевой, поднялся к Чейру, готовый заступить на свою смену, и тот с неохотой отдал ему руль. Но уходить с мостика капитан не спешил и после недолгих раздумий отдал приказ:       — Направьте корабль в ближайший порт. Как только построите маршрут, пошли ко мне Виркса, пусть скажет, сколько плыть.       — Я вам и так могу сказать, капитан, — Прат, щурясь, вгляделся в горизонт, в неспокойный поток волн и уверенно сказал: — Мы недалеко от Святой Элизы. Дорога туда займёт полтора-два дня. При попутном ветре — меньше одного. Но там не жалуют…       — Я знаю, мне плевать, — к горлу подкатило раздражение: на этом корабле никто не смел ему перечить или учить его. Но Прат быстро понял свою ошибку — Чейр увидел тень страха в его глазах, и она удовлетворила его, так же, как и закрытый рот. — Мы там не задержимся. Меняй курс.       Чейр ушёл, не дождавшись ответа, уверенный, что его приказ исполнят. Из камбуза тянулся запах только что приготовленной мясной овсянки, и, когда капитан проходил мимо, живот заурчал, выражая своё недовольство пропущенным ужином. Чейр не стал ждать, когда завтрак приготовят отдельно для него и велел наполнить кашей, предназначенной матросам, две миски. По его распоряжению кок также тщательно вымыл и наполнил водой пустую стеклянную бутылку из-под масла. Чейр забрал еду и воду и направился к своей каюте. Руки были заняты, и, чтобы отпереть дверь, потребовалась помощь Виркса, отчего капитан был готов провалиться сквозь морское дно: насколько же глупо он наверняка выглядел в глазах команды в этот момент. Но всё же, куда сильнее волновало, что учудит пленник, когда вернётся к нему: отчего-то боялся его больше, чем насмешек команды.       Чейр сам не до конца понимал, чего именно ждал по возвращении, уж явно не того, что к нему бросятся с радостными объятиями. Скорее, что к нему действительно бросятся, но с оружием в руке. О том, что забыл пояс с кинжалом и пистолетами в спальне, вспомнил уже у руля, а возвращаться было откровенно лень, да и хотелось проверить, будет ли парень обшаривать каюту во второй раз. Но встретили его лишь тишина и утренняя прохлада. Сердце Чейра сжалось от дурного предчувствия; оглядевшись, он понял, что в каюте с его ухода не изменилось ничего: еда осталась нетронутой, а пленник лежал на диване в том же положении, плотно закутавшись в покрывало, словно неживой — и это по-настоящему пугало.       «Чёрт, чёрт, чёрт! Я же не мог перегнуть палку и сломать его? Он выглядел таким сильным, дерзким… Чёрт, он буквально вечером дерзил мне!» — цепляясь за соломинку, Чейр вглядывался в тот кусочек лица пленника, что мог разглядеть с порога. Глаза его были открыты, он не спал, и Чейр надеялся увидеть в них хотя бы проблеск жизни, но безуспешно.       Решение, которое искал всю ночь, было принято в эту минуту. Оно не нравилось, не устраивало в корне, но другого выхода уже не видел. Нахмурившись, Чейр подошёл к дивану, пнул нетронутую миску с едой, тем самым выместив раздражение, поставил новую еду на угол стола и покачал бутылкой с водой перед глазами пленника. Никакой реакции не последовало, и Чейр выпустил бутыль из рук, позволив ей упасть между парнем и спинкой дивана.       Тот немедленно ожил, широко распахнул глаза и отпрянул, пытаясь отодвинуться как можно дальше от холодного стекла. Чейр не смог сдержать улыбку.       — Тебе нужно есть, так что ешь. Или я лично накормлю тебя, — он пытался выглядеть грозным, но голос выдавал его с головой: разговаривать иначе, нежели как ласково, с этим комочком из одеял было невозможно. — Я принесу воды, и ты помоешься, а пока ешь.       Ройс хотел было спросить «Зачем?» и для этих целей даже перевернулся на другой бок, чтобы видеть пирата, но тот уже скрылся на палубе, словно сбежал от него. Дверь хлопнула, и всё, что успел — это проводить своего тюремщика непонимающим взглядом.       Проснулся он достаточно давно, когда только начало светать и каюта погрузилась в алый полумрак, приятный в своих оттенках, мягкий и чарующий. Ройс лежал, наблюдая за переливами красок, гуляющих по стенам и предметам, и ощущал, как обволакивающий его свет залечивает раны на душе. Но больше всего помогала и умиротворяла мысль, что в каюте он сейчас один и никто его не тронет.       Ройс пытался вспомнить, что ему снилось, и первыми в памяти всплыли события ночи. Поначалу долго не мог понять, действительно ли всё случилось на самом деле или в его воображении. Но воспоминание было слишком ярким для сна. Почему же тогда не помнил, чем всё закончилось? Ответ нашёлся быстро: он отключился, и если с ним что-то и сделали, то он в тот момент был в беспамятстве.       «Интересно, он взял меня спящего или побрезговал? Хах, и не спросишь ведь…» — желая найти ответ, Ройс прислушивался к своему телу. Казалось, болели каждая клетка и косточка, всё тело ныло от боли и ощущалось распухшим, неуклюжим, будто чужим. Желудок продолжало крутить от голода, в горле снова пересохло и хотелось пить, а копчик резало от боли. Вроде бы это и был ответ, чем же всё закончилось ночью, но Ройс помнил, как сопротивлялся днём, и понимал, что это могло быть последствием первого раза.       «Неужели всегда так больно? Чёрт, ну зачем я его дразнил…» — на душе было на редкость паршиво, ибо в глубине души считал, что напросился сам. Он мог вести себя покладистее, мог быть тихим и мирным, мог, в конце концов, держать рот на замке. Ведь когда и в самом деле вёл себя послушно, пират обращался с ним очень даже ласково. Пытался заботиться… В памяти всплыла сцена, когда его предложили накормить, и проснулось чувство отвращения к себе.       Это не пират его морил голодом, а он сам пытал себя из-за собственной же глупости. Именно тогда, когда Чейр вёл себя с ним по-человечески, оттолкнул его, попросту оскорбив. И ведь мог же просто отказаться от еды или спросить, почему тот так добр с ним, но нет, вместо этого распустил язык, предлагая, как над ним можно поиздеваться. Их «отношения», если таковые и были, испортились именно в тот момент: он во всей красе показал, каким видит капитана корабля, и с тех пор тот вёл себя так, чтобы соответствовать ожиданиям. Если бы не отказался быть накормленным с рук, Чейр не заставил бы его просить еду. Не было бы того унижения, и не оскорбил бы его повторно. Тогда, возможно, его бы и не избили, и не взяли силой.       «Ты рехнулся? Он с самого начала хотел трахнуть тебя, чего никогда не скрывал. Он бы всё равно сделал это», — не успел Ройс подумать об этом, как вспомнил первое утро на этом корабле. Они лежали в постели, Чейр удерживал его и вполне мог взять силой ещё в ту минуту, но почему-то не сделал этого.       «Может, и не сделал бы вовсе, если бы я его не довёл. Наверняка он хотел всего лишь наказать меня за дерзость, преподать урок. Будь на его месте кто-нибудь другой, было бы гораздо хуже», — Ройс уже почти ненавидел себя. Он настолько загрыз себя мыслями, что потерял все силы. Ему хотелось есть, пить. Рядом была еда, но желание лежать и не шевелиться было куда сильнее. Но Ройс не хотел признавать, что сдался. Он обязательно выберется, обязательно что-нибудь придумает, только… не сейчас.       Рассвет медленно раскрашивал комнату в новые цвета, смывая алые оттенки, но Ройс не замечал перемен из-за мрачных мыслей, которыми пожирал себя. Лишь когда услышал ключ в замке, словно очнулся. Для себя уже решил, что будет представлять, будто всё ещё один, ибо совсем не хотелось выбираться из своего мысленного кокона. Но отчего-то одно только присутствие Чейра, осознание, что он с ним в одной комнате и смотрит на него, прогоняло апатию и бодрило, заставляя быть начеку. А ещё пират словно возвращал ему внутренние силы: прощаться с жизнью расхотелось, решил для себя, что не сдастся так просто и придумает что-нибудь из одного только упрямства.       Но, когда перед глазами появилась бутылка с водой, от удивления Ройс забыл обо всём. А тут Чейр ещё и про еду заговорил, и окончательно перестал понимать происходящее. Какой толк от сытого пленника, который может дать отпор? В Ройсе проснулось любопытство, захотелось посмотреть, что же будет дальше. Медленно и неохотно поднялся, застонав от боли, а когда свесил ноги с дивана, перешёл на шипение. Морщась, он попытался принять более или менее удобную позу, а когда это удалось, закутался в покрывало, пытаясь прикрыть всё тело сразу, но сделать невозможное, правда, не смог, и босые ноги так и остались торчать. Осторожно Ройс вытащил из кокона одну руку и подобрал бутылку. Он усвоил предыдущий урок и в этот раз пил медленно, маленькими глотками. К тому моменту, когда дверь каюты распахнулась снова, он как раз успел утолить жажду.       Чейр вернулся, как и обещал, с ведром, полным воды, и удивительно чистой мочалкой в руках. Его взгляд прошёлся по Ройсу, переместился на нетронутую тарелку с едой и снова вернулся к Ройсу. На миг тому показалось, что это ведро сейчас наденут ему на голову: пират прямо источал ярость.       — Я не заинтересован в том, чтобы есть, — Ройс старался говорить тихо и слабо и смотреть пустыми глазами, всеми силами изображая сломленную душу. Да, он уже не был таким: любопытство и упрямство придавали сил, но хотелось надавить на жалость, а заодно и прикинуться немощным и бессильным. Но, судя по злому взгляду, которым его наградили, Чейр не поверил ему ни на секунду.       Пират поставил ведро на пол, кинул туда мочалку и решительно направился к нему. Ройс испуганно дёрнулся, вжался в диван, но заставил себя остаться на месте, как бы ни велико было желание убежать. Прекрасно осознавал, что вновь провоцирует Чейра, нарывается на его ярость, но в этот раз хотя бы сумел признаться себе, что делает это намеренно — хотел разочароваться в нём окончательно, чтобы перестать видеть в своём тюремщике человека. Может быть, тогда сможет возненавидеть его по-настоящему, убьёт в себе сочувствие, и рука не будет дрожать, когда в ней снова окажется нож.       Но Чейр ничего не сделал ему, только опустился перед ним на корточки и обратился, как к ребёнку:       — Значит, тебе придётся стать в этом заинтересованным. Накормить я тебя накормлю, но всегда быть тебе нянькой я не в состоянии.       Ройс потерял дар речи. Пока он, хмуря брови, подбирал цензурные выражения, чтобы высказать всё, что думает относительно такой перемены и её сомнительности (жизнь его ничему не учила), Чейр дотянулся до тарелки и снял её со стола. Он выловил пальцами из каши кусочек мяса и медленно поднес к его губам. Глаза Ройса распахнулись шире, от удивления он приоткрыл рот, и Чейр протолкнул пищу между губ, коснувшись их пальцами. О том, что умеет жевать, Ройс вспомнил, только когда кусок с болью опустился в горло. Вкуса не чувствовал, ощущал себя в каком-то сне и просто не мог оторвать взгляд от лица Чейра: даже представить не мог, что его взгляд может быть таким мягким.       Ройсу стало не по себе. Происходящее казалось неправильным, ненормальным, каким-то дурным сном. Он не привык видеть Чейра таким, знал его не таким и не желал другого, словно… видел в этот момент его унижение.       — Не надо, — нахмурившись, он оттолкнул руку пирата и забрал тарелку к себе на колени. Пока ел, упрямо смотрел только в неё.