***
— Никто из специалистов не мог понять, что происходит, что это за заболевание. Температура под сорок и отёкшее тело. Почти как водянка. Но то, что болезнь инфекционная, поняли сразу. Она очень быстро распространялась по городу, и заражались ею воздушно-капельным путём. Я соображаю, что это должно значить, а Китнисс спокойно уточняет: — Через кашель? Тогда понятно. А сколько заболевших за сутки? — Девять с половиной тысяч, — отвечает миссис Эвердин. У меня просто отпала нижняя челюсть. Китнисс казалась слегка изумленной, и даже Хеймитч приподнял обе брови. Во всем Двенадцатом жило меньше народа. А тут столько больных за один день… — Трое суток. Критический срок. Либо сердце не выдержит, либо паралич верхних дыхательных путей. Смертность почти пятьдесят процентов, представляете? — говорит миссис Эвердин. — В Шлаке каждый пятый умирал, — говорит Китнисс. Миссис Эль поправляет её: — Нет, не каждый пятый. Каждый четырнадцатый. И откуда у неё такие точные сведения? Постойте. Какой же я идиот! Она же «главный врач Шлака», ей ли не знать. Я чувствую боль и гнев. Ярость. Как же сильно мы изменились за эти два года! Совсем недавно самые яркие и запоминающиеся эмоции у меня, пекарского сына, вызывали отношения с девчонками да сплетни про главу миротворцев Крея и его грязные делишки! Китнисс хочет что-то недовольно возразить, но, подумав, вслух ничего не произносит, лишь раздражение плещется в её глазах. Вскоре миссис Эвердин возвращается обратно в госпиталь. Хеймитч не спешит расслабляться. Нам с ним прекрасно известно, что ярость Китнисс по отношению к президенту Сноу никуда не исчезла — мы лишь немного её притушили. Огонь горит неугасимым светом. Его не затушит даже смерть. Мы с ментором знаем об этом и держимся настороже. Вместе, не сговариваясь, мы возвращаемся в «тайную комнату». Очень удобно: если нас начнут искать, то мы узнаем об этом первыми.***
Спустя четыре часа. Полночь. — Пит, значит, ты уверен, что каналов связи было несколько? — произносит Хеймитч. — Да. Те, кто «пасли» президента, передавали разговоры нескольким абонентам. — Абонентам? — недоверчиво произносит Китнисс. — Видишь интерфейс? Читай сама, — говорит ей ментор. Объяснять ей, что обозначает слово «интерфейс», Хеймитч и не думает, дескать, если умная, сама догадаешься. — Абонент номер один. Абонент номер два. Ну и что? Почему ты уверен, что это делали не «люди Койн»? — огрызается Китнисс. Да, сбить её с толку — отнюдь не простая задача. Когда это необходимо, Китнисс схватывает всё на лету. Инстинкт выживания. — Ну… как тебе сказать? Мы втроём за полдня узнали такие интимные секреты Сноу, что я уверен на все сто процентов: в Тринадцатом всё это великолепие не было известно и до них доходили только «крошки с барского стола». — Не Сноу и не Койн, тогда кто? — злится Китнисс. — Китнисс, мы пока этого не знаем, информации маловато, — пытаюсь вразумить её я. — Девочка, посмотри-ка сюда. Занимательная сценка, не находишь? — указывает на экран Хеймитч. Камера номер одиннадцать показывает кабинет, где разговаривают Командующая Восьмым и Плутарх Хэвенсби. Интересная компания для ночных посиделок. — Хотите, расскажу свежие новости? — спрашивает у женщины Плутарх. С того самого момента, как я видел его в своей палате в спецотсеке Тринадцатого, он нисколько не изменился. Такой же холодный взгляд капитолийца.***
Совершенно другой взгляд, насколько я помню, был у Сноу. Бывший президент ни на секунду не даёт самому себе расслабиться, ощущая собственные Силу и Власть. Я помню, как его затапливало злостью из-за того, что всё пошло не так. Почему это произошло и как всё исправить — на эти вопросы Сноу ответа не знал. Помню, как во время первого интервью я почувствовал то, что чувствует он, начал говорить о перемирии, но словно натолкнулся на стену и понял, что все мои жалкие попытки не имеют никакого смысла. «Утопить всё в крови, закатать в асфальт, разбомбить, убивать и ещё раз убивать…» — вот что читалось во взглядах смертельно напуганных и потому взбесившихся капитолийцев. А Сноу, как мне успели рассказать, привык ничего не забывать и никого не прощать. Тогда-то я и осознал кое-что: они уничтожат друг друга. Не сдадутся и не отступят. Слишком поздно! Плутарх Хэвенсби совершенно не похож на подручных президента и самого Сноу. Он невероятно спокоен и никогда не показывает своего раздражения. Заговорщик! От него всегда исходит ощущение невероятной силы и надвигающейся опасности. Не могу сказать почему, но я очень сильно его боюсь, поскольку не понимаю, что на самом деле творится в его голове. Сейчас у меня, наконец, есть шанс получить ответы на все свои вопросы. Я наблюдаю за Китнисс и по её расширенным зрачкам понимаю, что она поражена куда сильнее, чем я.***
— Нет, не хочу. Капитолийская дребедень меня не касается, — отвечает ему Пэйлор. — И напрасно. Ведь речь идёт и о Ваших людях, — насмешливо парирует выпад Восьмой Глава распорядителей. Пэйлор молча проявляет заинтересованность, но не перебивает, и Хэвенсби продолжает рассказ: — Медики нашли причину эпидемии: её принесли с собой солдаты из Десятого. У них к болезни иммунитет, который отсутствует у Ваших солдат, командующая! — Вывести из города! Как быстро это можно сделать? — с жаром восклицает Пэйлор. Плутарх отрицательно качает головой. По лицу мужчины понятно, что он сочувствует командующей, из чего я делаю вывод, что они, по крайней мере, союзники. — Нет. Вакцина уже готова. Завтра её начнут вводить людям. Военным — в первую очередь. Следующие — гражданские. Президент Койн возражала, но оказалась в меньшинстве. — Сволочь, — довольно громко восклицает Пэйлор. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы заметить выражение жгучей ненависти на её лице. И, словно чтобы до конца убедить нас в правильности нашего наблюдения, Плутарх произносит: — Мисс Шенк! Давно хотел спросить… Почему Вы так сильно её ненавидите? Я тянусь к «невидимым кнопкам», беру лицо Хэвенсби в фокус и увеличиваю. Так и есть: взгляд у него сейчас — точь-в-точь как у моей матери. Мама мгновенно просекала, кто из её сыновей натворил глупостей — виновного она просто носом чуяла. Вот и господин распорядитель будто видит эту женщину насквозь. Бррр… Ответ следует не сразу. Пэйлор молча смотрит на собеседника и — спустя целую минуту — отвечает: — Я знаю, Вы защищаете её. Но… Простите, но моё терпение подходит к концу. Она выводит меня из себя, снова и снова. Я думала, что у Революции есть нормальный лидер, сильный лидер, с которым мы победим… Видя, что Плутарх поднял палец, желая что-то сказать, женщина вежливо замолчала. — Мы победили, Капитолий взят, — холодно констатирует очевидную вещь Хэвенсби. — Прошу Вас, продолжайте. В этот момент я думаю, что эти двое отлично знают и понимают друг друга. Они — полная противоположность друг друга, но это нисколько им не мешает. И у меня появляется желание достичь такого же взаимопонимания с Китнисс. В наших с ней отношениях это необходимо как воздух. Вопрос выживания. Два раза я почти убил её, один раз она была готова застрелить меня. Или-или. Или мы научимся, или погибнем. Оба. Один без другого жить не будет — это я знаю наверняка. — Плутарх! На совести «миссис Грейкоут»* — половина моих павших парней и девчонок восемнадцати-девятнадцати лет. Этого ей я никогда не прощу! Если бы не Китнисс, она бы и пальцем не пошевелила ради нас. Я быстро понимаю, что к чему, и дальше слушаю вполуха, больше наблюдая за выражениями лиц говоривших. Железная выдержка! Вот почему эта женщина с лёгкостью управляет волей тысяч людей. Но её невозмутимость — обман зрения. Я научился чувствовать внутреннее состояние человека, узнавать, что люди думают на самом деле. Но Хэвенсби — особый случай. Он не просто чувствует её, он понимает… И не препятствует попыткам Пэйлор выговориться. — Она бы просто сидела и наблюдала. Вы спрашиваете, за что я её ненавижу? За трусость. Её трусость граничит с изменой, — сначала в голосе женщины звучит металл, но постепенно в нём проступают яростные нотки. Она с непониманием смотрит на собеседника, отрицательно качающего головой и даже поднявшего руку в протестующем жесте. — Вы не согласны со мной? — разочарованно реагирует Пэйлор. — Нет. Не согласен. Это не трусость. Опредёленно не трусость. — Но, мистер Хэвенсби, Вы говорили мне… Давно, ещё в сентябре, что каждый день — решающий. — Тогда весы продолжали колебаться, то и дело грозя перевесить в пользу наших противников. Лицо Плутарха больше не выражает спокойствия и безразличия. И я понимаю, что он — не истукан и не безразличная сволочь. Нет. Хэвенсби блестяще умеет себя контролировать, но он живой человек со своими мыслями и чувствами. И ему не всё равно. Я закрепляю это открытие в своём сознании и продолжаю слушать, при этом кожей ощущая гнев и злость, исходящие от Китнисс. И они направлены на президента Койн. Я не заметил этого сразу, но сейчас обращаю на происходящее свое пристальное внимание. Это важно. Китнисс полностью согласна с Пэйлор. — Ладно. Вы знаете что-то, чего не знаю я. Но не одна я так считаю. — Мне стоит всё рассказать, а то, боюсь, Вы сцепитесь с ней. Я слишком хорошо Вас знаю, в гневе Вас не остановить. Теперь Хэвенсби ведёт себя совсем по-другому, не скрывая своих эмоций. Он явно недоволен. До этого момента Плутарх сидел, но вдруг он вскакивает со своего места и начинает активно жестикулировать. — Слушайте и запоминайте. И расскажите Велоксу**, командиру Шестого, Вы же с ним друзья. Пейлор со всем вниманием слушает мужчину. Хеймитч молча протягивает руку, нажимает на невидимую кнопку, и позиция камеры моментально берёт в фокус командующую, крупным планом показав её лицо. Я в очередной раз думаю о том, какая же невероятная здесь техника. Взгляд женщины тяжёлый и очень жёсткий. В её тёмно-карих глазах, с залегшими под ними чёрными кругами, опредёленно читались ум и горький жизненный опыт. Мы втроём, затаив дыхание, слушали… — Тринадцатый основан не капитолийцами. Но в Тёмные Дни именно капитолийцы спустились под землю. Ни Китнисс, ни Хеймитч, ни я, ни даже Пэйлор не могут скрыть своё изумление от услышанного. — Сейчас этого никто не помнит, — продолжает Плутарх. — Когда я узнал об этом — а всё это произошло очень давно, — меня охватила немыслимая злость. Я осознал, что нам лгали всё время. По этой причине я и встал на тот путь, которым следую сейчас. Это была одна из политических группировок, вождя которой звали Цезарем, как Фликермана. Её члены отличались от других лишь своим лозунгом: «Гражданство Капитолия необходимо распространить на всех верных». На всех панемцев. — Теперь понятно. Но… Поверить не могу, неужели они родились здесь? Как давно Вы узнали? Пэйлор не может оправиться от страшного потрясения, но всё же берёт себя в руки. А вот Китнисс, похоже, сейчас просто не в состоянии ни думать, ни говорить, учитывая, какой ад выпал на её долю… — Я хорошо помню этот момент. 58-е Игры. В те дни я работал стажёром в инженерном отделе. Если не ошибаюсь, тогда победила… Ваша Цецелия, кажется? — Да. Целли вернулась домой. Она месяц не разговаривала. Ни единого слова, — отвечает ему Пэйлор. Я же думаю о том, что в тот год произошло ещё кое-что. У мистера Генри и миссис Виктории Мелларков родился третий сын. Отец невероятно радовался, а вот мать едва не умерла при родах… Родители никогда не говорили об этом, мне по секрету рассказала акушерка, миссис Дракс. А еще в тот же год у Эвердинов родился первенец. Китнисс.***
Спустя семь или восемь минут. POV Хеймитча Эбернети. Интересненькая получается история. Выходит, «Тёмные Дни» — это войнушка между капитолийцами, в которую были вовлечены все дистрикты, а этот Цезарь одно время считался за главного. Президентов тогда не было, капитолийцы избирали себе консулов, которых гнали взашей через год, чтобы не засиживались. Враги называли Цезаря «лысым», «шутом» и странным словечком «популист». Но и он не оставался в долгу: вместе с племянником Октавием он именовал своих противников «старыми кретинами», «реакционерами»… И все они были в родстве. Дядьки-племянники, кумы-сваты. Одна большая банда, связанная родственными узами, которая переругалась до ножей. Плутарх не врёт — Тринадцатый выжил лишь чудом. Это я знал и без него: Сибилла время от времени брала из отцовского сейфа секретные бумаги. Лучше бы она этого не делала… Раньше существовал какой-то «сверхнадёжный» источник из Бункера, но он заглох после смерти дочери Сноу. Тогда Альма Койн ещё не была президентом. В Бункере правил генерал Селзник Смайт, её отец — дерзкий, хитрый, умный мужик. Я читал донесения о нём: он мечтал повесить Сноу в саду, за Оранжереей, прямо на плакучей иве, растущей у пруда. Каждое слово Смайта доходило до Сноу, но тот, сжав зубы, терпел. Как-то раз ко мне пришла очень грустная Сибилла. Я тогда жил на Гранд-авеню, на 12-м этаже, специально снял эту квартирку. Хе-хе, я и дома-то тогда появлялся только ради того, чтобы поприсутствовать на Жатве. Да, каким же я тогда был уродом… — Митч, плохи дела, совсем плохи… — Солнышко, что с тобой? Ты очень бледная, — я моментально вскакиваю на ноги. — Плохие вести. Я зашла в папин кабинет, когда он пошёл обедать, и прочитала одну бумагу… — Милая, зря ты без спросу туда ходишь. Я боюсь… — Не зуди, Митч! Президент Смайт разбился… — Президент Тринадцатого? — у меня отлегло от сердца. Я думал, что-то случилось с мамой Сибиллы: женщина страдала мигренью. — Да. Будет война. — Нет, обойдётся, — произношу я и обнимаю любимую обеими руками. — Хочу тебе верить, Митч, жутко хочу! Да. Было же время… Эх!***
POV Китнисс. Чтобы не чокнуться окончательно, я намертво вцепляюсь в плечо Пита. Он мне нужен. В моей голове идёт борьба между здравым смыслом и неконтролируемым желанием прямо сейчас пойти и убить президента Сноу. Камера номер восемь показала, что его под конвоем отвели в спальню. Всего десять футов отсюда. Убить Сноу во сне, придушить подушкой. Что может быть проще? Надо бы, конечно, сходить за белой розой в оранжерею. Цветок в горле — последний подарок для бывшего президента. Но я остаюсь на месте. И дело не в Пите или Хеймитче, которые бы всеми силами попытались меня остановить. Чёрт с ними обоими! Меня удерживает мысль о том, что я смогу, наконец, получить ответы на вопросы, которые не дают мне покоя уже долгое время. Сначала Сноу мешал мне найти на них ответы. Затем Койн, Хеймитч и Плутарх. Да и я сама была не готова для этих поисков. Слишком много изменений, слишком много событий — непонятных, необъяснимых, но напрямую касающихся меня самой. Но сейчас… Время ответов пришло. Рассказ Плутарха про «Тёмные Дни» заканчивается, и я замечаю, как на лице Хеймитча неожиданно появляется кривая ухмылка. Чёртов алкоголик, он знает что-то, но говорить боится, прикидывается. Что же тебе известно, ментор? — Вы просили меня разузнать, как идёт расследование. Тяжело. Она постоянно делает попытки вмешаться. Я обращаюсь в слух, догадываясь, что речь идёт о тех самых бомбах и о президенте Койн. Ну, дайте же повод! Я хочу знать всё. — Новости таковы: выяснилась причина, по которой в тот день погибла Примроуз Эвердин. Она сбежала из Тринадцатого. Пэйлор вскрикивает. Я, Пит и ментор делаем то же самое. — Не может быть! Как это вообще возможно? — Был допрошен некто Гэри Стронг, указавший нам на Рори Хоторна. Они собирались бежать вместе, но парня задержали, в отличие от Эвердин-младшей. Никак не могли дознаться, почему не удалось её поймать, она же несовершеннолетняя. Как говорится, «концы в воду». Все виновные, медики и караульные мертвы, спросить не с кого. Как её зачислили в 61-й медотряд — по-прежнему загадка. — Мистер Хэвенсби, Вы не забыли, что девять моих людей сгорели в тот день? Я обязана узнать, что произошло! — Да послушайте же Вы!.. Необыкновенная картина! Плутарх злится. Очень злится. — Сноу вывел на улицу толпу в семнадцать тысяч человек. Из-за того, что люди Лорейн открыли огонь, были активированы три капсулы! И стреляли они как попало! Вы хоть знаете, сколько людей погибло в тот день?! Пэйлор отрицательно качает головой, после чего мужчина раздражённо продолжает: — На сегодня мы имеем пятьсот девятнадцать взрослых неопознанных трупов. Идентифицированных — одиннадцать тысяч шестьсот тринадцать. Я не говорю о фрагментах тел — рук, ног, обломках костей. Знаете, сколько найдено остатков детских тел? Двести тридцать два. — Плутарх, послушай! — внезапно Пэйлор переходит на «ты». — Я лично допрашивала старика. И знаешь, в чём он твёрдо уверен? — Женщина выдерживает небольшую паузу. — В том, что не отдавал приказа. Клянётся в этом, говорит, что может доказать правдивость своих слов. — Твою мать!.. Молчание в «тайной комнате» внезапно нарушает ментор. Он взрывается, кричит в полный голос. Я испуганно оборачиваюсь. Сколько себя помню, Хеймитч никогда не вёл себя так. Он абсолютно трезв, и этот факт ещё больше пугает меня. Пит вскакивает с места, хватает ментора за плечо. Молча. Он умудряется моментально усмирить мужчину. Я понимаю, что вижу перед собой прежнего Пита, и словно камень падает с души. — Заткнись! — тихо, но грозно произносит Пит. Ментор успокаивается, но зло глядит на Мелларка. В этот момент я слышу фразу, сказанную Плутарху, и начинаю невероятно злиться: — Ну и ну! Да, теперь я понимаю, почему президент Койн так психует. Всех задёргала, требует срочно напасть на след. Ей нужны виновные…