Кейв

— Пиздец, — выпаливает Миша. — Просто пиздец. У меня слов нет. Он стоит у столика в диванной зоне «Кейва», скрестив руки на груди. Макс с Таней и Лизой сидит на одном из диванов. Валера с Саней располагаются на том, что напротив. Из-за стойки на них с некоторым беспокойством косится Карим. — Мне интересно, какая сволочь вообще подкинула им информацию, — продолжает он. Получается, что слова-то у него есть. И в количестве. — Я не думаю, что эти древние чинуши-организаторы копаются по блядским новостям ЛГБТ-сообщества. Бля буду, ни одному из них бы в голову не пришло просто так проверить, куда катаются выступать их исполнители. И уж тем более — а не пёхаются ли они там в жопу. С Мишей связался один из организаторов концерта на День Города. Объявил, что от их участия они решили отказаться, потому что группа плохо себя зарекомендовала своими выездными выступлениями. И что его персональный образ жизни — не то, что стоит репрезентовать на праздновании дня рождения их любимого города. Как-будто он одним своим видом пропагандирует гомосексуальность. Конечно же, Миша взбесился. И моментально собрал всех в «Кейве». — Серьёзно, моя жопа — моё дело, — продолжает Миша, всплёскивая руками. — Я же им отправил трек-лист с текстами самых наших нейтральных песен, так какого хуя... Вот я уверен, кто-то на нас настучал. Кто-то решил обоссать нашу репутацию и... — А ты не думал, что они действительно мониторят исполнителей? — интересуется Валера. — Да и мониторить нечего, — подключается Саня. — Ты же на стене у себя писал, куда мы едем выступать, Мих. — То есть, я ещё и виноват? — возмущённо вскидывает брови Миша. — Да не больно и хотелось, — подаёт голос Лиза. — Миш, успокойся. Нас всё равно бы никто там на Дне Города не стал слушать. И не запомнил. Фестиваль для группы важнее. — Да, — кивает Валера. — Это не мы им не нужны, а они нам. — Сам, блять, факт, — отвечает Миша. — Это возмутительно, что нас динамят из-за того, что у нас тут не все православные гетеросексуалы, поддерживающие действующую власть. — Миша, — с нажимом обращается к нему Лиза, — давай ты политику примешивать не будешь? Она тут вообще ни при чём. — Эй, да, — высовывается из-за администраторской стойки Карим. — С любыми разговорами за политоту идите наружу. Я баню тут разговоры за политику. И про религиозные срачи тоже не думайте. — Тиран, — говорит ему Миша. — Да, — соглашается Карим. — Не хватало мне тут только собраний мамкиных анархистов. Миша, прислушайся к своим товарищам, они дело говорят. Иди, не знаю, голову под холодную воду подставь. Остынь, короче. Миша поджимает губы и садится на диван рядом с Валерой. Макс видит, насколько он недоволен. И уже представляет, что именно его, как бойфренда, ждёт основной поток негатива, связанного с этой ситуацией. Максу остаётся только вздохнуть и морально подготовиться. Тем более что он тоже не считает, что Миша не прав. Какая им, правда, там разница? Играет группа отменно, поёт Миша ещё круче. Ну и что, что играют в том числе по ЛГБТ-мероприятиям? Ну и какая разница, что Миша — гей и не скрывает? Музыка от этого хуже не становится. Чёртова дискриминация. Но Макс не говорит. Он считает, что ему в дела группы лезть не стоит. Ему и так известно абсолютно всё, что не должно быть известно. В том числе и то, что Миша считает, что у Сани глаза красивые и его надо будет на групповых фотографиях ставить поближе. Макс считает, что глаза как глаза, ничего в них необычного. И немножко недолюбливает Саню. — Здорово, — сокрушённо говорит Миша. — Мы будем мириться с вопиющей несправедливостью. Прекрасно. — Блять, я так не могу, я заебался, — выдыхает Саня. И поднимается с дивана. — Мих, тебя один раз послали и ты оскорбляешься так, словно страдал, как весь еврейский народ аж с рождения. Ты — капризный пиздюк. Можешь пойти и побить ещё где-нибудь стёкла, но абсолютно всё и всегда ты получать не сможешь. Усёк? — Если я — капризный пиздюк, — говорит Миша ровно, — и ты так заебался, то чего тебя рядом со мной держит? Я никого со мной ни играть, ни зависать не заставляю. — Миш, прекрати, — обращается к нему Лиза. — Действительно, уймись, — кивает Таня. — Ты потом жалеть будешь. Миша стреляет в неё убийственным взглядом. — А что, — зло усмехается он. — Саня наконец-то высказался. Я всегда подозревал, что он нам не рад. Гомофоб дохуя, да? Саня тяжело вздыхает. Закатывает глаза. А затем устало смотрит прямо на Мишу. — Ну ты дурак? — спрашивает он. — Да, тебе я не рад. Но не потому, что ты — голубой. А потому что ты — мудак. Миха, ты поразительно талантливый музыкант, но говно-человек. Я думал, что ради музыки я это переживу. Я ошибался. Максим, — поворачивается он к Максу, — ты кажешься нормальным пацаном. Мой тебе совет — беги от него. Макс складывает руки на груди и хмурится, глядя исподлобья. Вот уж он сам разберётся с тем, что ему делать и от кого бежать. — Я пошёл отсюда, — добавляет Саня. — Адьос, амигос, крепитесь тут. Карим, сколько там с меня натикало? Он уходит к стойке, расплачивается за проведённое в «Кейве» время и уходит практически в полной тишине. Дверь за ним закрывается. Макс поднимается со своего места. Ловит взгляд Миши, в котором мелькает паника. — Двинешься? — спрашивает он Валеру. Тот кивает и двигается. Макс садится между ним и Мишей. Кладёт своему бойфренду ладонь на колено и чувствует, как тот расслабляется. Наверное, на момент подумал, что Макс решил послушаться Саню и сбежать. Он не собирается. — Я с ним поговорю потом, — говорит Валера. — Не надо, — отвечает ему Миша. — Я не могу работать с кем-то, кого раздражаю. У меня творческий запор случится. Он садится чуть ближе к Максу, прижимается боком. А затем накрывает его руку своей и сжимает, словно благодарит таком образом за близость и тепло. Они переглядываются и почти синхронно улыбаются друг другу. Миша — энергичный и страстный. Его беспокоит творящаяся несправедливость, трогает явно до глубины души. И за эту страстность его называют капризным пиздюком. Даже не попробовав поставить себя на его место. — И всё-таки ему с нами было некомфортно, — говорит Макс. — Так что, Миша с гомофобией не так уж и не прав, я думаю. — Ему некомфортно с парами, Макс, — отвечает Валера. — Он чувствует себя третьим колесом. И с вами, и с Таней и Лизой, и со мной и Кристиной. Саня не гомофоб, он просто одинокий. Максу становится неловко. И за себя, и за Мишу. Но становится проще, когда чужие пальцы проглаживают его по коже. Всё становится проще, когда Миша с ним рядом.

***

Вечером Лёха сваливает на какую-то анимешную вписку с ночёвкой. И Макс с Мишей этим вовсю пользуются: не только громко занимаются сексом, но ещё и курят в комнате. — Я думаю, что хватит с меня групповых игрищ, — говорит Миша, лёжа на диване и раскуривая сигарету. — Меня достала вся эта организация. Сейчас надо бы искать барабанщика, а я ужас как не хочу. Валерка с Лизкой без проблем найдут кого-то. И вообще, она же тоже поёт. Очень здорово, между прочим. А я... Не командный игрок. — Ерунда, — Макс приподнимается на локте, смотрит прямо на него. — Ребята тебя слушают, между прочим. Это Саня просто... Долбоёб. Забей ты на него. Миша медленно мотает головой. — Да нет. Он не прав, конечно. Он не сталкивался с дискриминацией. Но он натолкнул меня на мысли о том, что они мне не нужны для того, чтобы делать свою музыку. Он сбрасывает пепел, затем затягивается покрепче. И переводит взгляд на Макса. — Они не нужны, — повторяет Миша тише. — А ты — нужен. — У меня же ни слуха, ни... — Ты даёшь мне многое, — говорит Миша. — В эмоциональном плане. А музыка — это переработанные чувства. Чистая энергия, оформленная в слова и мелодию, — он делает небольшую паузу, а затем усмехается и добавляет: — Ебать я романтик, да? — Да пиздец, — отзывается Макс, которого чуть в транс не вводят такие речи. Миша поразительный. Максу всё ещё сложно поверить в то, что такой человек не просто обратил на него внимание, а что-то в нём нашёл. И теперь говорит, что Макс ему нужен. Словно он его источник вдохновения. У Макса такого в жизни не было. Сердце у него заходится в безумном порыве, пока Миша смотрит на него уверенно влюблёнными глазами. Бежать от такого было бы настоящим сумасшествием. Макс наклоняется к Мише и решительно его целует. Очень круто быть чьим-то вдохновением. Тоже вдохновляет. Правда, совсем не на творчество. — Значит, я многое тебе даю, да? — выдыхает Макс ему в губы. В глаза не смотрит. Стесняется. — Вдохновляю, получается? Макс проглаживает подушечками пальцев по его груди, выводит незамысловатые спирали по коже живота. Миша неровно выдыхает, облизывает губы. — Вдохновляешь, — подтверждает он. А затем быстро тушит сигарету и подаётся к Максу ближе. — А знаешь, что меня ещё вдохновляет? — Догадываюсь, — отвечает Макс. Он тоже проводит языком по губам. Чуть нервно, потому что в его голову приходит смелая — по его меркам — мысль. Макс быстро тычется губами в губы Миши. И садится на диване, чтобы спустить на пол пепельницу и передислоцироваться самому. Миша, приподнявшись на локтях, внимательно за ним наблюдает. Макс устраивается у него в ногах, нервно сглатывает, а затем наклоняется. Сначала несмело касается языком, а потом решительнее — берёт в рот. Он отсасывает неумело, впервые в жизни. Но явно всё делает правильно, потому что Миша реагирует такими стонами, от которых у Макса внутри всё сворачивается и напрягается от возбуждения. Он готов, кажется, только от этих стонов и кончить. После, когда Макс выпрямляется и пытается отдышаться, Миша рывком поднимается, кладёт руку на его шею и притягивает к себе. Он целует его так, что дыхание сбивается снова. И, разорвав поцелуй, касается лбом его лба, заглядывает прямо в глаза. — Вот уж не думал, что ты на что-то такое расчехлишься, — говорит Миша сбивчивым шёпотом, — в ближайшую сотню лет. — Я тоже, — отвечает Макс, улыбаясь дрожащей улыбкой. Миша пихает его в грудь, заставляя завалиться на спину. Нависает сверху, разводит коленом его ноги. Макс понимает, что никакой передышки для перезарядки ему ждать не придётся. В глазах Миши читается совершенно необузданное желание, которое заражает и Макса. Возбуждаясь снова, он чувствует себя каким-то больным сексоголиком. Но его это сейчас совершенно не волнует.

***

Лиза сидит на кухне в квартире Миши и смолит сигарету за сигаретой. Макс и Миша смотрят на неё молча. Ждут, когда она будет готова к тому, чтобы рассказать, чего же у неё такое произошло. Они переглядываются в волнении, но не решаются разрушить тишину. Лиза явно готовится к тому, чтобы обрушить на них какую-то бомбу. Пострашнее роспуска группы. — Меня уволили, — наконец говорит она. Миша и Макс синхронно выдыхают. — Ты плюнула кому-то в тарелку? — спрашивает Миша. — Ты не поздоровалась с гостями? Какой страшный грех ты совершила, чтобы тебя выгнали? — Не трахаюсь с мужиками, — спокойно отвечает Лиза. И закуривает новую сигарету. — Наш новый менеджер облапал меня за жопу. Я ему спокойно прояснила, что я не по этой части. И даже если бы он был последним мужиком на планете... Ну, вы поняли, — она затягивается, выпускает клуб дыма. — А на следующую смену меня вызвало начальство. Мне сказали, что я не подхожу для работы в семейном, сука, ресторане. — Потому что ты лесбиянка? — переспрашивает Макс. — Или потому, что отшила менеджера? — Потому что я отшила менеджера, — отвечает Лиза. — И потому что он настучал начальству, что я — лесбиянка. А у нас семейный ресторан. Люди с деточками приходят. Как же я их буду обслуживать руками, которыми лазаю в чужие вагины? — Пизда рулю, — сквозь зубы выдаёт Миша. Макс косится на него. Брови Миши сводятся к переносице. Он хмурится и тяжело дышит. Его опять беспокоит то, что за пределами интернета кто-то не прав. Максу это не нравится. Миша становится слишком чувствительным к тому, что касается несправедливости по отношению к представителям ЛГБТ-сообщества. После фестиваля у него будто раскрылись глаза. Его никогда не пиздили, не прессовали. Миша раньше не сталкивался с дискриминацией, только слышал о ней. А теперь столкнулись и он, и его подруга. Макса беспокоит то, к чему это может привести. В нём слишком много этой пылающей энергии. Секса недостаточно для того, чтобы всю её выплеснуть. Миша берёт сигарету из пачки, отходит к окну. Хмуро смотрит на улицу, закуривая. — Надо организовать протест, — говорит он с ледяным спокойствием в голосе. От этого Максу ещё страшнее. — Ты пизданулся? — также спокойно спрашивает Лиза. — Против чего ты собрался протестовать? Против традиционных ценностей нашего государства? Вперёд. Может быть, тебя покажут по телеку. Напишут в новостях в твиттере. Большего ты не добьёшься. — Я привлеку внимание, — говорит Миша. — От них отвалится часть клиентов, они будут вынуждены... — Взять лесбиянку назад? — перебивает его Лиза. — Тогда отвалится ещё большая часть. Миш, оно того не стоит. Мне не очень-то нужна была эта работа. Отношение клиентов свинское, дети орут, менеджер — хуемразь. Мне же лучше, не надо отрабатывать две недели. Я пришла просто поделиться, а не устраивать революцию. Макс тоже берёт сигарету. Подходит к Мише, встаёт с ним рядом так, чтобы касаться плечом плеча. Его напряжение он чувствует, даже не глядя прямо. Зря это Лиза, ой зря. Максу не хочется, чтобы у Миши были новые проблемы. У него же ещё даже суд не прошёл по хулиганству. А в стране не то чтобы спокойно относятся ко всяким протестующим. Макс следил за новостями с 26 марта с ещё большим напряжением, чем за приближением экзаменов. Вся страна, кажется, следила. — То есть, мы просто возьмём и забьём, так? — спрашивает Миша. — Так, — подтверждает Лиза. — Тем более что тебя это всё равно не касается. — Любого из нас касается, — говорит Миша. — И тебя, и меня, и Макса, и Таню, и Дэна с Каримом. Мы же не можем быть невидимыми всё время. Мы должны за себя стоять. Вон в Штатах... — Мы не в Штатах, — обрывает его уже Макс. — Миш, я всю, блять, жизнь боялся, что меня по почкам отпинают, если просто подумают, что я хочу ну. — Держаться за письки, а не за сиськи? — спрашивает Миша, выгибая бровь. Макс кивает, несколько краснея. — И таких вот Максимов, которые боятся, растёт целое поколение. И если все мы будем дальше сидеть по своим углам, то что тогда? Обратно к сталинским временам? Бояться, то не просто отпинают, но ещё и сошлют? Нет, Макс, я на это подписываться не готов. — Ты максималист, — вздыхает Макс. Он тушит сигарету, тяжело вздыхает и отходит от Миши. Проблемный он. Права была Кристинка. Но что Макс с ним сделать может? Или поддержать, или смириться и не отсвечивать. Оказывать поддержку в вопросе протестов Макс не может. Это противоречит его собственной политике сидения в углу. Он не готов об их отношениях-то кому-то дальше уже невольно посвящённых рассказывать, не то что стоять где-то с плакатиками. Покажут по телевизору. Бабушка узнает и не выдержит. С другой стороны, покажут по телевизору Мишу, бабушка узнает его. Всё поймёт. И больше с Мишей в гости приехать не получится, потому что на порог «педераста окаянного» она не пустит. Макс в этом не сомневается. Но лучше так, чем удар. Значит, он стоит в сторонке и не отсвечивает. — Я в этом не участвую, — прямо говорит Макс. Он поднимает руки перед собой, мотает головой. И демонстративно выходит с кухни.

***

На свой этот протест Миша активно агитирует в контакте. Прямо со своей страницы, не создавая отдельных профилей или просто фейков. Открывает даже отдельный паблик. Лиза присылает Максу в телеграм стикеры с фейспалмом после каждой публикации. «Усмири своего мужика», — пишет она. «Если бы я знал, как», — отвечает Макс. И прикрепляет стикер с грустным котиком. Он косится на Мишу, который сидит с голой жопой за компьютером. Вздыхает и отворачивается со смартфоном к стене. Чем усмирить человека, уверенного в том, что он — герой, которого не хватает этому городу? Идеи Макса исчерпались ещё на минете.

***

Макса будит телефонный звонок. На экране высвечивается имя Лёхи, соседа Миши. Макс хмурится. Номером, что ли, ошибся? Макс не успевает взять трубку, звонок сбрасывается. Наверное, ошибся. Он утыкается обратно мордой в подушку. Но телефон снова начинает звонить. — Привет, — слышится голос Лёхи в трубке. — Мишка не с тобой? — Неа, — отвечает Макс. — Я вообще-то дома на этих выходных. Я не в городе даже. А что такое? — Он ушёл за пельменями, — говорит Лёха. — И не вернулся. Дозвониться до него не могу. Вот и подумал, что он может быть с тобой. Встретил там по дороге, увлёкся... Короче, извини, что потревожил. Макс садится на постели. Сон с него мгновенно слетает. — А давно его нет? — спрашивает он. — Да уже часа два как где-то широёбится, — отвечает Лёха. — Он тебе даже не писал? — Нет. — Ладно. Лёха сбрасывает звонок. Макс задумчиво пялится некоторое время на телефон. У него нет никаких уведомлений о сообщениях, нет других пропущенных звонков. От волнения к глотке Макса подступает тошнота. Он сам набирает номер Миши. Слышит в трубке, что абонент не абонент. Ушёл за пельменями и пропал. Заебись. И у Макса под ночь не получится подорваться его искать. От его городка до областного центра тридцать километров. Маршрутки уже не ходят, бомбилы тоже поднимутся только к утру. Макс закусывает губу, ещё раз набирает номер Миши, слышит ту же автоматическую запись. Заходит с телефона в контакт, открывает его страницу. Миша не в онлайне, был как раз чуть больше пары часов назад. Макс поднимается, идёт на кухню. Он наливает себе стакан воды из фильтра, снова и снова пытаясь дозвониться. Сна у него ни в одном глазу. Сознание подкидывает варианты того, что могло случиться с Мишей. Один вариант страшнее другого. Он набирает номер Лёхи. — Не объявился? — спрашивает он. — Нет. Не писал? — Нет. Держи меня в курсе, ладно? — Конечно. Макс созванивается с Лизой. Потом с Таней, затем с Каримом. И с Валерой. Набирает даже Саню. Миша никому ничего не писал. Ни с кем не созванивался. Он просто пропал где-то между домом и магазином. Лёха снова звонит Максу. — Я дошёл до магазина, в который он пошёл, — говорит Лёха. — Спросил. В магазине он был. Купил пельмени и ушёл. — Ясно. Ясно, что ни черта не ясно. С Мишей что-то случилось, в этом нет никаких сомнений. Но Макс не может ничего с этим сделать до самого утра. Заснуть у него не получается, хотя он и пытается. С самого утра он снова созванивается с Лёхой. Узнаёт, что по-прежнему ничего неизвестно. Макс быстро собирает свои вещи и идёт будить бабушку. — Мне надо в город, — говорит он. — Экстренная ситуация. — Что? — сонно моргает она. — Что случилось? — Мишка пропал, — прямо отвечает Макс. У него нет времени придумывать отмазки. — Ушёл в магазин и не вернулся. Я... Я не могу просто так тут сидеть и ничего не делать. Бабушка, судя по выражению лица, собирается что-то возразить. Но Макс смотрит на неё со всей отчаянностью, которая переполняет его. Он всё решил. И не примет никаких возражений. Бабушка кивает, расстроенно поджимая губы.

***

Макс приезжает на квартиру Миши и Лёхи, нигде не останавливаясь по дороге. Он постоянно мониторит социальные сети, то и дело открывает приложение с sms-ками. От Миши не слышно ничего. Когда Макс вдавливает дверной звонок, он чувствует подступающую к горлу тошноту, вызванную волнением. Лёха открывает дверь с телефонной трубкой у уха. — О, Макс, — говорит он. — Ты очень вовремя. Шуруй к Мишке в комнату, собери ему какую-нибудь одежду в больницу. Тошнота нарастает, а с ней и слабость. В больницу. Ну пиздец. — Да, Светлана Михайловна, — обращается Лёха к кому-то на том проводе, пропуская Макса в квартиру. — Мы сейчас всё соберём и приедем. В третью, да? Мы с Максимом. Друг его. Приедем через полчаса. Час — самый максимум. Лёха отключается. Смотрит на Макса. — Одежду, блин, собери какую-нибудь, — повторяет он. — Макс, ты глухой? — А... — Мне только что его мать позвонила. Мишку увезли в третью больницу. Госпитализирован. Побили, по ходу. Но раз вещи просят, значит, живой. Чего ты пыришься на меня? Я сам не знаю ни черта. Шевелись уже. Макс встряхивается. В комнату за вещами он идёт, не разуваясь, на автомате. Его поддерживает только мысль о том, что Миша живой. Мёртвому не нужна сменная одежда. Макс подхватывает его домашние штаны, вытаскивает из хлипкого шкафа несколько футболок. Находиться тут без него очень странно. Особенно копаясь в вещах. Но разбираться с этими ощущениями нет времени. Третья больница, по ходу, побили. Телефон, наверное, забрали или разбили, раз Миша сам ни с кем не связался. Вопросов у Макса слишком много, а от волнения хочется лезть на стену. Чего бы он стал делать, если бы Миши не стало? Макс не знает, но теперь невольно об этом задумывается. Вот он складывает дрожащими руками футболки. Вот думает, что сам сдохнет, если с Мишей что-то случится. От тоски зачахнет. Вот он пакует в первый попавшийся шуршащий пакет одежду. Вот отгоняет от себя мысли о том, что не знает даже, какие цветы носить на могилу. Потому что никогда не спрашивал, а любит ли Миша какие-нибудь цветы. Может, он вообще аллергик? Макс же о его состоянии здоровья совсем ничего не знает. Только подозревает, что если Мишу никто не пристукнет, он загнётся от рака лёгких. Курит-то он неприлично много. Макс видит на компьютерном столе пачку с сигаретами. И закидывает её в пакет. Миша без сигарет в больнице с ума сойдёт. Полезет на стены и устроит больничный переворот. Макс думает, что надо бы ещё прикупить. Если где-то в больничных ларьках и толкают, то наверняка по неприлично высоким ценам. В комнату суётся Лёха, поторапливает его. До больницы ещё ехать. Макс даже не представляет, где тут эта третья. Он запихивает в пакет штаны, идёт за полотенцем и зубной щёткой. Лёхе он прямо сейчас решительно благодарен. Один он бы сел на жопе ровно и долго охуевал от жизни, а не двигался. Макс всё равно охуевает. Только в движении. Впереди большая определённость, но от этого ещё страшнее. Вариантов, чуть менее страшных, чем смерть, его воспалённый сонный мозг выдаёт ещё больше. Но Миша живой. И это сейчас самое главное.