***
На следующий день Макса к Мише всё равно не пускают. Он оккупирует отделение, не идёт на учёбу. Но его не пускают. Макс только узнаёт, созвонившись со Светланой Михайловной, что Мишу перевели таки в платную одиночную палату. И что ему надо отдыхать, а не принимать посетителей. В её голосе всё-таки проскальзывает некоторая неприязнь по отношению к Максу. Видимо, догнала после того, как отступил первоначальный шок, связанный со всей ситуацией. Макс понимает, что его так просто не пропустят. Но не может уйти ни в общагу, ни на квартиру к Лёхе до окончания приёмных часов. В сети Миша не появляется на протяжении всего дня. Максу хочется лезть на стену без связи с ним. Ему бы хватило даже sms. Короткого «я в порядке, увидимся». Но нет. Глухая стена, через которую не пробраться. И со стражей в лице больничного персонала и матери Миши. Макс задумывается о том, чтобы попробовать вычислить окошко его палаты и выйти покричать. Но он не знает даже, на каком Мишу держат этаже. Утром следующего дня он снова пропускает учёбу. И снова собирается на осаду больницы. Как раз когда он выходит из подъезда, ему звонит мать Миши. — Миша объявил голодовку, — говорит она. Макс тормозит, замирает на месте. — В каком смысле? — переспрашивает он. — В прямом, — говорит Светлана Михайловна. — Он сказал, что не будет ничего есть и даже пить, пока к нему не пустят тебя. Так что, я надеюсь, что ты уже в пути. Я бы не хотела рисковать, он обычно не разбрасывается такими угрозами. Макс сглатывает, энергично кивает головой. Она, конечно, всё равно его сейчас не видит, но это и не важно. Миша — дурак. Но раз у того дурака находятся силы на то, чтобы протестовать из больничной койки и устраивать голодовки, значит, он стремительно идёт на поправку. — Я бегу, — выдыхает Макс в трубку. Летит. На крыльях облегчения. И радости от того, что ему не придётся мучительно осаждать приёмный покой. Что его просто пустят в палату. Что он увидит наконец-то этого своего дурака.***
— Он ещё немного не в себе, — инструктирует Светлана Михайловна Макса, пока они идут в сторону платной одиночной палаты. — И очень плохо себя чувствует, поэтому надолго не задерживайся. Мише нужно отдыхать. Макс энергично кивает. Ему просто нужно с ним увидеться. Ему хватит и десяти-пятнадцати минут. Подержать Мишу за руку, убедиться в том, что вот он действительно тут — живой и тёплый. — И выглядит он... — добавляет она. — Не очень хорошо. Так что, не пугайся. Макс кивает снова. Он не вчера родился, чтобы его так инструктировали. Но он понимает Светлану Михайловну. На её месте Макс бы тоже наверняка каждого посетителя третировал требованиями Мишу лишний раз не тревожить. Поэтому он сцепляет зубы и никак не комментирует. Они доходят до палаты, останавливаются. — Недолго, — ещё раз говорит ему Светлана Михайловна. И выразительно поднимает брови. Сегодня уже более яркие, подкрашенные. И этот жест Максу кажется до боли знакомым. У бровей Миши те же подвижность и выразительность. Светлана Михайловна открывает дверь, пропускает Макса вперёд. В больницах ему всегда не по себе. Даже просто приходить за какими-то справками для учёбы. А тут так и вовсе к горлу снова подступает тошнота, когда он переступает порог. Просто от волнения. Чертовски сильного волнения. Палата оказывается светлой и одиночной. Стены окрашены, как и в остальных частях больницы. Мебель стоит советская. Окна деревянные. Понятно, что преимущества только в отсутствии непонятных соседей. На койке с железным каркасом лежит Миша. У Макса темнеет перед глазами, когда он его видит. С обмотанной головой, перевязанной грудью и лицом, похожим на один сплошной синяк. На него больно смотреть. Но Макс всё равно смотрит. И приближается к койке, около которой как раз стоит деревянный стул. Видимо, его занимала Светлана Михайловна. — Привет, — тихо говорит Миша. И пытается изобразить на опухшем лице улыбку. Если бы не синяки, он наверняка был бы мертвецки бледным. Макс сглатывает, садится на стул. Ему снова становится страшно. Он хочет прикоснуться, но боится причинить этим боль, ведь кажется, что на Мише живого места нет. — Привет, — отвечает он. — Я могу прочитать твои мысли, — медленно говорит Миша. — Ты думаешь о том, какой я дохрена красавчик. Я могу только представлять. Мне не дают ни посмотреть на себя в зеркало, ни сделать селфи. Моему инстаграму как раз не хватает шок-контента, как думаешь? — Я думаю, что ты дохрена много треплешься, — говорит Макс. Он протягивает руку, чтобы кончиками пальцев коснуться тыльной стороны ладони Миши. Руки-то у него, вроде, не травмированные. — И думал, что с ума сойду, — добавляет Макс тише. — Не сошёл? — Не уверен. Миша сам берёт его за руку, явно ощутив прикосновение. — Ты дурак, что ли, от еды отказываться? — спрашивает Макс. — Не велика потеря, — отзывается Миша. — Мне надо было... Тебя увидеть. Телефон мне не дают, написать или позвонить я не могу. — Дурак. Я бы не делся никуда. — Надеюсь. Смотреть на него страшно, но и взгляд отвести не получается. Макс смотрит, как заворожённый. Изучает жуткие кровоподтёки на его лице. — Бля, Макс, — говорит Миша после нескольких минут напряжённого молчания. — Ты на меня смотришь так, словно призрака увидел и обосрался. Макс усмехается. Миша теснее сжимает его руку в своей. Светлана Михайловна прокашливается где-то у дверей, напоминая о себе. — Мам, — обращается к ней Миша. — Ты не оставишь нас ненадолго? Мне кажется, Максим тебя стесняется, — он делает небольшую паузу. — Я не буду перенапрягаться, правда. Макс оборачивается к Светлане Михайловне. Она хмуро переводит взгляд с него на Мишу и обратно. А затем молча кивает и выходит за дверь. Вряд ли она довольна таким обстоятельством. Но спорить с Мишей — дурная затея даже тогда, когда он не прикован к больничной койке. — Мне пиздец как страшно было, — тихо признаётся Миша. Он старается немного приподняться, но морщится. Со сломанными рёбрами и сотрясением ему, пожалуй, не стоит дёргаться лишний раз. — Поцелуешь меня? — спрашивает Миша, оставляя попытки приподняться. — Или я теперь настолько страшный, что... — Дурак, — выдыхает Макс, прерывая его. — Я же тебя не за рожу твою... Договорить у него не получается. Признание застревает комом в горле. Макс не готов, несмотря на все обстоятельства. Почти уверен. Совсем не готов. Вместо того, чтобы договорить, он наклоняется к Мише и осторожно касается губами его губ. Боится ненароком сделать больно. Но хочет в полной мере ощутить его тепло. — И я тебя, — тихо, практически одними губами, говорит Миша, когда Макс отстраняется. Макса переполняет счастьем. Миша всё-таки дурак. Но живой дурак. Его живой дурак.***
Макс приходит на второй, а потом и на третий день. Уже после учёбы, потому что пропускать её, особенно к сессии, лишний раз не стоит. Вместе со Светланой Михайловной он без проблем проходит к Мише, сидит с ним и рассказывает просто обо всём. И о политической ситуации, и о том, какая отвратительная пицца у них в университетской столовой. Скорее всего с тараканами, которых снова собираются травить в общаге. Он узнаёт, что Мише больно смеяться. Рёбра дают о себе знать. А гипс на них нормально не наложить. Домой его собираются выписать ещё через пару дней. После сотрясения он восстанавливается нормально, а постельный режим нужен и с рёбрами. Светлана Михайловна безапелляционно заявляет, что заберёт его к себе, а не отпустит на квартиру. Макс не спорит. Ни он, ни Лёха не смогут предоставить Мише нормальный уход на протяжении всего периода восстановления. Тупо потому, что под их «контролем» Миша не станет целыми днями лежать. Сорвётся куда-нибудь, сделает себе только хуже. Когда на третий день он вместе со Светланой Михайловной выходит из палаты, она предлагает ему прогуляться и выпить кофе. Погода выдалась отличная. Макса не особо тянет на кофе, но он соглашается. Выбирает в автомате «мокко», дожидается, когда наполнится бумажный стаканчик. Лучше, чем Миша, никакой автомат ему кофе не приготовит. Стаканчик с этим «мокко» — социальный объект, не более того. — Я хотела бы тебя кое о чём попросить, — говорит Светлана Михайловна, когда они выходят в больничный двор. — Скажи Мише, что не сможешь у нас часто бывать, когда его выпишут? Я бы не хотела, чтобы ты сталкивался с его папой. Сюда он практически не приходит, но собирается взять несколько отгулов, чтобы я могла нормально выйти на работу. За Мишей надо присматривать. Я думаю, ты и сам понимаешь. — Понимаю, — кивает Макс. — Так вот, в первое время с ним будет сидеть отец, — продолжает она. — Мой муж, он... Не самый терпимый человек. Конечно, он догадывается, что Миша не просто так не обсуждает с ним девочек. Но не хочет об этом даже поговорить. Ему проще сделать вид, что ничего не происходит. И если ты будешь приходить... Я не думаю, что это хорошо кончится. Макс прикладывается к бумажному стаканчику с кофе. Совершенно отвратительным кофе. С горчинкой и без того шоколадного оттенка, за который он полюбил кофе Миши. Но Макс глотает и оттягивает время на ответ. Он знает, что так будет правильнее. А ещё знает, что Мишу это выведет из себя. — Я скажу ему, — говорит Макс, вздыхая. — Скажу, что просто сам не готов встречаться с его отцом. Потому что если я скажу, что не могу, он психанёт. Я не хочу, чтобы он решил, что я даю задний ход или ещё чего. Не хочу, чтобы он надумал себе лишнего. — Он может, — соглашается Светлана Михайловна. — Ну, там уж сам решай, как подать. Я в ваши... отношения лезть не хочу. Не пойми меня неправильно, ты — хороший мальчик. В какой-то степени я даже рада, что у Миши есть кто-то, кто о нём так беспокоится. Но, не буду врать, я была бы более рада, если бы ты оказался девочкой. — Если бы я был девочкой, меня бы тут не было, — резонно замечает Макс. И делает ещё глоток кофе. — Гениталии важны. Он мне как-то сам об этом говорил. Если бы я был девочкой, мы бы с ним даже не познакомились. До Макса доходит, что он не чувствует никакого смущения, разговаривая о таких вот материях со Светланой Михайловной. Ни смущения, ни стыда за то, что происходит между ним и её сыном. Это вызывает у него некоторое удивление. Он так долго не мог принять себя, а теперь настолько легко рассуждает о важности гениталий. Видимо, на него так повлияла вся эта ситуация с побоями и больницей. Всё остальное — суета сует. Он мог потерять этого балбеса. Вот конкретно потерять, а не из-за дурацкого недопонимания. — Я вижу, что он не просто капризничает, когда требует тебя к себе, — говорит Светлана Михайловна. — Понимаю, что это уже не просто фаза. Но не могу перестать надеяться. Твои родители в курсе? — У меня только бабушка. Отца никогда не знал, а мать лишена родительских прав. Я не знаю даже, где она сейчас живёт. Может, опять срок мотает. Не знаю. Бабушка не в курсе, её удар хватит, если узнает. — Лучше бы я не спрашивала. — Ну, блин, да. Я не самый завидный жених. Я знаю, Светлана Михайловна. Мишка про мой бэкграунд тоже знает. И ему всё равно. А я учусь. Я подрабатываю. Я пытаюсь что-то сделать со своей жизнью, чтобы не кончить как моя мамка. Только для вас я всё равно не буду достаточно хорош, даже если превращусь в арабского шейха. Это я тоже знаю. Макс не смотрит на неё. Не может. Да любая дурочка без цели в жизни была бы лучше него в глазах матери Миши. Максу не страшно с ней говорить, кажется, ещё и поэтому. Раз уж нет смысла пытаться вырасти в её глазах, потому что она всё равно его не воспримет как достойного партнёра для её сына. Половой принадлежностью не вышел. Какая разница, какие у них там чувства, когда у него в штанах не тот орган? Макс залпом допивает отвратительный кофе и сминает стаканчик. Прекрасно, блин, поговорили. — Я завтра приеду где-то в это же время, — говорит Макс, тем самым ставя точку на всём этом разговоре. Ему не нужна её реакция. Не нужно одобрение. Он получил собственное, смирился со своей сущностью. И у него есть самый обалденный парень, о котором только можно было мечтать. Живой и идущий на поправку. Жизнь Макса в этот самый отрезок удалась. Никакие Светланы Михайловны её не испортят. Макс так решил. Значит, так и будет.***
«Батю срочно вызвали на работу», — пишет Миша. — «А матери до самой ночи не будет. Если у тебя есть возможность — подваливай». У Макса перехватывает дыхание. Мишу выписали, он дорвался до домашнего компьютера. Они то и дело перезваниваются по скайпу, но этого ужасно мало, даже когда с видео. Макс терпеливо ждёт, когда же Мишу родители отпустят к себе домой, обнимается ночами с его подушкой. Он совсем перебрался на это время из общаги в квартиру, чуть ли не побратался с Лёхой. Здесь спокойнее заниматься, зубрить билеты. А скоро и вовсе лето, общагу придётся покидать. Макс пока не знает, как будет мотаться между областью и городом. Там надо будет уже помогать бабушке с огородом. Полоть грядки, обрабатывать кусты от жуков и перетягивать теплицы. У него остаётся всё меньше времени на то, чтобы провести его с Мишей. Ещё и сессия эта... «Пиши адрес», — строчит Макс. — Ребят, у меня срочные дела нарисовались, — обращается он к своим однокурсникам, с которыми как раз направляется в сторону спортивного бара. — В другой раз, ладно? Он быстро прощается, разворачивается и идёт к ближайшей остановке. Миша как раз скидывает адрес, а с ним и номера маршруток. Макс ради этого отменил бы вообще любые планы, а не только бар с однокурсниками. У него сердце заходится в радостной лихорадке. Он соскучился так, что готов был на стены лезть. Ему страшно представить, каким образом живут люди, встречающиеся на расстоянии. Когда нет возможности побыть рядом, а не смотреть на человека только с экрана ноутбука. «Сигарет зацепи», — пишет Миша. — «Очень надо, мне курить тут не дают». Макс считает, что и правильно делают. Но не спорит. Тем более что пачку он купил с самого утра. В этом плане Миша на него ужасно влияет. Макс начал тратить деньги на сигареты, заново привык и не может начать утро без перекура. На квартире он ещё и сталкивается на кухне с курящим Лёхой, дополняя этот ритуал социализацией. Лёха — мировой чувак. Миша открывает Максу дверь, пропускает внутрь родительской квартиры. И, закрыв за ним, тут же обнимает. Утыкается лицом в шею, ничего не говорит. Просто прижимается к Максу так, словно не видел его целую вечность и теперь не может выпустить из своих рук. — А ты всё такой же, — тихо говорит Миша. — Сколько лет, сколько зим, а ты такой же, каким я тебя запомнил. — Да иди ты, — фыркает Макс. Но ему, на самом деле, тоже показалось, что с момента их последней встречи прошло не от силы дней пять, а по меньшей мере месяц. Миша отстраняется, смотрит на него, улыбается. Физиономия у него уже не опухшая, но всё равно жуткая от заживающих синяков. Но Макса это уже не пугает. Насмотрелся и в больнице, и по скайпу. Привык. Он протягивает руку, коротко касается ладонью щеки Миши. Тянется за осторожным поцелуем. — Я тоже соскучился, — говорит он, заглядывая в эти его серые глаза. — Это невыносимо. — Ага, тебе просто невыносимо, а мне с проклятыми рёбрами даже не устроиться нормально вздрочнуть. Вся грудина сразу начинает ныть. — Только не говори, что позвал меня за тем, чтобы я тебе передёрнул, — усмехается Макс, вылезая из кроссовок. — Нет, — отвечает Миша. — Но я не исключал такой возможности. Они проходят в комнату Миши. Макс присвистывает, осматриваясь. Видит компьютерный стол со старым стационарником и небольшим монитором. Плакаты с музыкальными группами, развешанные на стенах. Шкаф-купе, обклеенный стикерами. И огромную кровать. Больше и лучше старого дивана, который стоит на съёмной квартире. Наверняка даже не скрипит. Максу сложно поверить в то, что кому-то захотелось бы променять такую комнату на ту берлогу. — Вот это траходром, — замечает Макс. — Батя выбирал, — говорит Миша. — Купил, когда мне было тринадцать. Сказал, что я оценю, когда начну водить девочек. А я уже тогда понимал, что как раз таки девочек водить не буду. Ну и это. Я ни разу на этой койке ни с кем не трахался. Не представилось такой возможности. Так что это унылая койка-дрочильня, а не траходром. Макс садится на край кровати, потому что больше здесь некуда. Миша садится рядом с ним. Так, чтобы соприкасаться коленями. Ему кажется, что комната должна была больше отражать Мишу, но нет. Какая-то слишком чужая. Наверное, потому что Миша её уже перерос, а своей сделал ту берлогу на съёмной квартире. Там о нём больше всего напоминает. Не только запах от подушки, но и общая атмосфера. — Ты так и не рассказал, что случилось, — говорит Макс. — Херня, — пожимает плечами Миша. — Шёл из магазина, а мне навстречу трое. Говорят, мол, есть закурить? Ну, я полез за сижками, а мне прилетело по щам. Я просто не ожидал. Думал, что в своём районе меня каждая собака знает. Да я бухал со всеми местными гопниками. Эти ребята казались незнакомыми, но то такое. Я ведь не могу их всех запомнить. И потом, кто-то из них меня пидорасом обозвал. Значит, как минимум был наслышан. Короче, я просто вышел не в то время за пельменями. С каждым могло случиться. Максу не кажется, что это вышло случайно. Ему прилетело именно тогда, когда он начал агитировать за всякие протесты против того семейного ресторана, откуда выгнали Лизу. Но Макс не озвучивает эти свои мысли, потому что Миша их вряд ли воспримет всерьёз. А если и воспримет, то это наоборот сделает только хуже. В нём разгорится ещё большее пламя желания бороться с этой чёртовой несправедливостью. Макс не готов таскать цветы на могилу. Не хочет его оплакивать. Миша кладёт руку на его плечи, чуть прижимает к себе. Такой тёплый и живой. — Я раньше таскал с собой свинчатку, — говорит Миша. — Чтобы если что залепить до звёздочек перед глазами. И вот стоило перестать, как по закону подлости меня отпиздили. Везение восьмидесятого уровня. — Снова начни таскать. — Да в одну воронку два раза не прилетит. Макс в этом не уверен. Только спорить с Мишей бесполезно. Упёртый как бык. — А вообще, меня утомляют эти разговоры, — сообщает Миша. — Я предпочёл бы заняться чем-то более интересным. Выразительность его бровей синяками по всей физиономии никак не умаляется. Макс сглатывает. Ему всё ещё страшно прикоснуться как-то не так. Боится доломать. — Тебе же противопоказаны физические нагрузки, — говорит Макс. — Так мне-то не обязательно нагружаться, — улыбается Миша. — Я принимал душ, пока ты ехал. Кое-как, но принимал. Скажешь, зря? — Вот так с тобой всегда, — отзывается Макс. — Попытаешься поговорить на серьёзных щах, а закончишь с членом в жопе. — Нет, ну почему сразу в жопе? — Миша вопросительно приподнимает брови. — На такую гимнастику мне как раз пока подаваться нельзя. Макс показательно тяжело вздыхает, а затем поднимается с кровати. Он встаёт напротив Миши, смотрит на него с немым укором сверху вниз. Тот только растягивает губы в паскудной улыбке. И Макс не может ему противостоять. Не хочет, хотя и надо бы. Поэтому он встаёт перед ним на колени между его ног, приспускает тренировочные домашние штаны вместе с бельём и проводит языком по своим губам. Миша упирается обеими руками в край кровати. И сминает покрывало, когда язык Макса проходится по его члену. Возбуждается Миша быстро. А значит, точно не умирает. Максу сейчас большего и не надо.