Следуя за Вергилием

Обман, который всем сердцам знаком, Приносит вред и тем, кто доверяет, И тем, кто не доверился ни в чем. Данте Алигьери, "Божественная комедия"

— Всё это необходимо прекратить, — с трудом произносит Уи, глядя на свои руки: под ногтями бурыми полосками запеклась чужая кровь. То малое, что он в силах с себя смыть. Если б было можно смыть три предыдущих месяца так же легко, как эту кровь. — А теперь скажите мне, что вам это не нравится, и мы вместе посмеёмся. Если вы будете вечно хмуриться, то у вас на лбу скоро морщины появятся. Фурута вертляво суетится перед зеркалом, уперев руки в бока и разглядывая разодранную спину. Уи недоумевающе смотрит на чуть менее широкие, чем нужно, плечи, на в целом склонное к худобе тело, слушает голос, звучащий ниже любого известного ему женского голоса. Как будто после полуночи карета незаметно превращается в ничего не значащую тыкву. Уи видит в отражении, что на коже Фуруты остались только капельки крови — и ни следа былых царапин. Он спит с гулем. Он спит с гулем и ему это нравится. Он спит с гулем и ему это, чёрт побери, необходимо, как воздух. По крайней мере пока… — Нет. — Ой, да ладно, — небрежно бросает Фурута. — Я даже закрываю глаза на то, что вы меня попеременно разными именами называете, чтобы после этого выслушивать претензии. Он складывает ладони рупором и пронзительно выскуливает, подражая голосу Уи: — Хаиру!.. Арима-сан!.. У Уи уже не остаётся сил на то, чтобы даже просто разозлиться на Фуруту. Он сворачивается в клубок под одеялом и отворачивается к стене, накрывшись им с головой. Тёплый тканевый кокон ощущается, словно материнская утроба — иллюзией безопасности и отсутствием необходимости принимать решения и отвечать за свои поступки. А ещё здесь почти не ощущаются касания Фуруты — Уи едва может почувствовать поглаживание его руки сквозь одеяло. И голос тоже доносится глухо, теряя свои модуляции и почти не узнаваясь. Можно подумать, что он слышит самого себя. — Ладно, ладно, не обижайтесь вы так. Это мне надо обижаться, вообще-то. Можете лгать сколько угодно — будем считать, что вы так репетируете. Уи утыкается в одеяло лицом, и оно быстро намокает. —Уи-сан? — Голос Фуруты звучит прямо над ухом. Даже сквозь оделяло Уи чувствует мокрый жар его дыхания — он сам уже вдоволь им наглотался. — Вы молодец. Уи кусает край подушки, и вместо крика из глотки рвётся униженный вой. Душная темнота наваливается на него тяжестью тела Фуруты, углами его локтей и колен, выступами рёбер. Душная темнота сползает с него, и вот он снова лежит перед Фурутой, абсолютно голый, раскрытый даже больше, чем он мог бы себе позволить раскрыться перед любимым человеком. Лицо Фуруты трещит по шву, и между пунцовых губ (пунцовых от его, Уи, укусов) блестит полоска зубов. Он нервно облизывает их юрким языком, и Уи почти готов к тому, что человеческие с виду зубы сейчас превратятся в хищническую пасть. Ты целовал эту пасть. И просил большего. — Мне не нравится, — твёрдо отвечает Уи на немой вопрос в глазах Фуруты. Тот радостно хмыкает и наклоняется: — Вот сейчас я почти поверил.