Цветок яблони

      Горничная, с лёгкой улыбкой на губах, рассматривала свою полупрозрачную пентаграмму, порой мельком проводя кончиками пальцев по коже, прорисовывая некогда заметные линии. С каждым новым прикосновением они жалобно вспыхивали чёрно-белым огнём, будто бы напоминая о своём, хоть и жалком, существование. Всё это вызывало лишь большую улыбку, а по коже пробегали мурашки, принося некое развращённое удовольствие. «Ещё немного… — тихо прошептала она, в очередной раз дотронувшись до пентаграммы, — ты прекратишь портить эту прекрасную кожу своим уродливым свинячим клеймом». Это сравнение очень приглянулось демонессе, и об этом говорил её удовлетворённый взгляд, смешанный с осколками самоиронии. Услышав шаги, девушка мгновенно надела шёлковую перчатку и сделала вид, будто бы приводит свою шевелюру в порядок. Издав противный скрип, дверь отворилась, и в комнату вошёл дворецкий. Его лицо исказилось в гримасе недовольства и раздражения. — Что ты сделала с Финнианом? — Михаэлис начал разговор с вопроса, с отвращением смотря на свою собеседницу. — Ничего, — без эмоционально ответила Катрина, продолжая расчёсывать свои волосы. — Не лги! — с большим отвращением отчеканил демон, на этот раз устремив свой взор на распахнутое окно. — Ты же знаешь ответ на этот вопрос, тогда зачем спрашиваешь? — с издёвкой промолвила горничная, взглянув на него, — если на мне стоит твоя метка, то я могу вступать в половую связь с другими мужчинами, только с целью получить их жизненную энергию. Всё так просто, не правда ли? Неужели, Себастьян, тебя так удручает состояние подчиненного? Ах, какой глупый вопрос! — артистично выкрикнула она, коснувшись руками головы. — Да тебя же совершенно не волнует судьба этого легкоранимого паренька! — Ты закончила? — переменив презрение на хладнокровие, поинтересовался Михаэлис. — Отчасти, — с ухмылкой ответила девушка, посмотрев на реакцию собеседника, — как же быстро ты меняешь эти маски, называемые эмоциями. — Как же быстро ты показала свою истинную личину, которая скрывалась за маской человекоподобного ангела. — Истина многогранна. Само понятие добра и зла таково же. Тогда в чём моя истина, Себастьян? — с усмешкой спросила она, погладив тыльную сторону кисти.

***

      Приглушённый шёпот, что слился в одно неразборчивое месиво — это было единственным звуком, который преследовал мальчика на всём извилистом пути. Это шептание сводило с ума, не позволяя сосредоточиться на головоломке. Складывалось впечатление, будто бы кто-то или что-то совершенно не хотел, чтобы он смог пройти в самое сердце лабиринта. В надежде схитрить и узнать хоть что-то о себе, граф всматривался в полупрозрачные стены, которые пестрили разнообразными размытыми сценами. Но, увы, перед его глазами мелькали лишь яркие пятна, видимо, чьи-то силуэты и лица. Досада и любопытство с новой силой охватывали девственно чистый рассудок, опять-таки не позволяя сосредоточиться.       Как следует встряхнув головой, в попытке откинуть навязчивые желания, мальчик направился прямиком вперёд. Там его ожидал тупик. Раздражёно цокнув, он, было бы хотел выйти из него, как единственный выход закрылся прямо перед его лицом, а по помещению раздались поочерёдные голоса: — Чудесно. Наконец ты родился… Анна, держи его! Он твой племянник, Сиэль! — обессилено, но с радостью и гордостью произнесла девушка. — Какой милый… — робко прошептала обладательница второго голоса, которую, видимо, зовут Анной. — Катрина, прошу, не стой в стороне, — вновь сказала первая, — взгляни на своего маленького господина. — Да, — тихо ответила, видимо, служанка, — какое же маленькое чудо! — с умилением пролепетала она, — он так похож на своего отца! — Катрина, он улыбнулся тебе, видишь?! — полушёпотом сказала вторая, через несколько секунд добавив: — ты что? Плачешь? — Прошу прощение, — всхлипывая произнесла служанка, — я… я просто рада, что он подарил мне свою первую улыбку!..       На этих словах шёпот прекратился, а перед его глазами предстала та самая сцена, о которой шла речь. Через мгновение просмотренные киноплёнки обрушились на пол, подобно карточному домику, и перед ним открылся первый проход. Внезапно, упавшие киноплёнки взлетели вверх, позже стремительно пронзив его сердце. Боли не было, лишь приятная теплота сковала тело. «Сиэль… — тихо прошептал он, — меня зовут Сиэль». Осознание того, что на одну тайну стало меньше, лишь разожгло искры азарта в мальчике. Он хотел знать больше: имена свои родителей, родственников, а самые главные вещи  — причины, благодаря которым он попал в это «небытие» и владельца того мужского голоса.       Вздохнув полной грудью, граф продолжил свой путь. Снова это месиво вдалбливалось в барабанные перепонки, эхом разносясь в голове. Мальчик стремительно пробегал каждый возможный закоулок лабиринта, стараясь найти тот самый тупик, который мгновенно разрушится пред его лицом, а он вновь ощутит это пьянящее тепло. И вот, в его глаза попадается тот самый тупик. Он, было бы решается подойти к нему, дабы разрушить, но неожиданно его окликает уже знакомый голос: — Сиэль, милый, ты хочешь этого? — шепчет нежный голос Рейчел. — Мама? О чём ты? Разве я не должен вспомнить всё, а потом пройти лабиринт, чтобы вернуться к тебе? К тётушке? — недоумённо спрашивает он пустоту, стараясь отыскать собеседницу взглядом. — Вы расстроитесь, если я не смогу вас снова увидеть или обнять. Подождите немного, я обязательно выберусь из этого лабиринта! — с искренней улыбкой крикнул Сиэль, по-прежнему выискивая её взглядом. — Сиэль, постой! — выкрикивает она, но уже поздно.       Не снимая той самой счастливой улыбки с губ, он решительно направился к лабиринту, коснувшись его стенок. Снова выход закрылся за его спиной, снова раздались чередующиеся голоса, но в этот раз перед глазами проносились и сцены киноплёнки: — Мама! Папа! — послышался его собственный голос, когда он бежал по задымленному коридору, — кто-нибудь! Хоть кто-нибудь!       И вот он останавливается, чтобы открыть дубовую дверь, ведущую в кабинет отца… С каждой новой сценой и словом, улыбка стремительно исчезает с его губ, а огонёк азарта мгновенно потухает в сапфировых глазах, оставляя после себя горстки праха. Граф кривится от огромного потока воспоминаний, что нахлынули на него сокрушительным потоком, причиняя неимоверную боль. Вот он видит обгоревшее тело своего отца и ту служанку, перепачканную его кровью и пеплом. И тут он же весело играет с ней, ласково называя её своей сестрой; храбрится, увидев огромного жука; обнимает, испугавшись раскатов грома; плачет и даёт глупую детскую клятву, узнав, что она покидает его. Этот радостно-трагичный контраст, лживая дружба и обещание, те неискренние слёзы, но действительно искренняя улыбка. Всё это, вся эта грязь и чистота сливаются в один истошный крик, полный отчаяния и боли, что вырывается из груди.       А затем месяц заключения в клетке, как подарок на Рождество и день рождения. Очень щедрый подарок от неё — любимой «сестрёнки». Она ушла, чтобы потом подарить его. Прямо на десятилетие. А как приятное дополнение, на подобие поздравлений, ласковых слов — осквернение, от тех женщин и мужчин в масках и несмываемая грязь на душе… И вот он не выдерживает и снова кричит во всё горло, закрывая глаза руками: «ХВАТИТ! Я НЕ ХОЧУ ЭТО ВИДЕТЬ! ПРЕКРАТИТЕ»! Солёные дорожки всё быстрее скатываются со щёк, падая на белоснежный пол. Он снова и снова закрывает глаза, но эти картины всё продолжают и продолжают проигрываться в голове, в противовес тем сладостным детским воспоминаниям. Мальчик падает на колени и обессилено стучит в полупрозрачные стены своей ловушки, наивно полагая разрушить их. Невыносимая резь начинает сковывать кисти рук, но он всё ещё продолжает колотить стены, непроизвольно размазывая кровь и кусочки мяса по поверхности. «Хватит… — безжизненно шепчет мальчик, ложась на пол, перепачканный кровью и слезами, — хватит делать мне больно»…