Ещё не поздно

Ямамото не слышал Гокудеру. В голове стоял ровный гул, перед глазами все плыло, и быстро-быстро стучало сердце. Нужно было что-то делать, но он не мог. Он просто шел, а за ним шел Гокудера. В какой-то момент через этот гул стали пробиваться отдельные слова, вроде «раньше», «Десятый», «задача», «не могу». Неизвестные и переменные. Не могу, не могу, не могу. – Стой. Ямамото сказал это больше себе, чем Гокудере, но тот остановился. Бросил сумку на землю. Опустил голову. Замолчал. У Ямамото тоже была сумка – спортивная. Замок до конца не застегивался, мешала бита. От желания достать ее и сделать то, о чем он думал две последние ночи, пальцы сжимались в кулак и болели – кожаный твердый край ремешка больно впивался в ладонь. – Чего тебе надо? – Выслушай меня, – сказал Гокудера асфальту и снова замолчал. От тишины – они стояли на пустыре возле речки, в это время тут почти никого не бывало – гул в голове совсем прошел. Ямамото услышал, как дышит Гокудера. Внизу о бетонированные берега плескалась темная вода. Солнце заходило за высотки жилого массива. Когда они поспорили, тоже был закат. Они шли от Цуны, и Ямамото смеялся, ловя за белый дерзкий хвостик пытавшегося обогнать и уйти от него Гокудеру. Гокудера раздраженно кричал «бейсбольный придурок!», «отвали» и что-то там еще, но все равно убегал как-то нестарательно. Словно и не убегал. Тогда Ямамото это казалось смешным и правильным. И болтовня какая-то дурацкая была, про мафию, а потом Гокудера сказал, спорим, ты никогда не сможешь. А Ямамото сказал – спорим. На что, спросил Гокудера. Все равно, пожал плечами Ямамото. Гокудера тогда прикусил губу и внимательно посмотрел на него зелеными, как ряска на воде, глазами. От этого взгляда на секунду стало не по себе, но ведь это глупость, бояться друга? Ямамото думал, что глупость. Что друга. Нагло, как в фильмах про ковбоев, Гокудера сплюнул на землю и усмехнулся – твоя ставка? Придешь в школу в бейсбольной кепке нашей команды, тут же засмеялся Ямамото, и будешь болеть за нас на следующей воскресной игре. Или он сказал «за меня»? За меня, понимаешь? А Гокудера присвистнул разочарованно и сказал – что за ерунда и детский лепет. Если уж спорить, то… У Ямамото тогда брови поползли вверх и он расхохотался так, что слезы брызнули из глаз. Он решил, что Гокудера, любитель эпатажа и безумных выходок – ну придумал же он становиться на колени перед Цуной при всем классе? – опять отключил тормоза и заигрался. Но это же Гокудера, у него это так здорово выходит. Слабо? – спросил «друг». По рукам! – ответил глупый Ямамото. И не смог. Ну не смог он стащить из магазина старика Отоси бутылку виски «как у настоящих мафиози». То есть вроде и ерунда – завтра бы пришел, извинился и деньги отдал, а Отоси бы понял. Он и сам был такой, шутник и добряк, еще посмеялся бы вместе с ним над дурацким спором. Но Ямамото не смог. Стыдно, неловко, да и как-то… Он купил пачку печенья и сигареты для Гокудеры – дорогущие! – и виновато улыбнулся злому и почему-то показавшемуся испуганным «другу». А на следующий день он пришел признавать поражение – даже пиво притащил, раз уж с виски ничего не вышло! – и решать задачи по алгебре. И персики принес – ему хотелось побаловать Гокудеру. Тот вечно был такой, что его хотелось гладить по голове и поить чаем. Ну, и персиками кормить. Персики и пиво он оставил в квартире предателя. Вместе с наивными розовыми представлениями о дружбе и прочей чепухе. – Ну? Бита так заманчиво золотилась деревянным боком на закатном солнце. Тяжелая, гладкая. Опасная. – Я хочу объяснить, – и снова молчание. – Ну? Губы у Гокудеры странно подрагивали. Сейчас он казался некрасивым и слабым. Тогда он таким слабым не был. У Ямамото до сих пор синяки на заднице, приходилось следить в душе, чтобы никто из клуба не увидел. – Хочешь, я скажу? Гокудера вскинулся и уставился прямо на его лицо. Ряска в глазах пошла рябью, а он кивнул, так резко, что светлые пряди упали на лоб. – Я специально избегал тебя. Чтобы тебя не видеть. Знаешь почему? Потому что я очень хочу тебя убить. И прямо сейчас хочу. Ты зря со мной пошел. Ямамото деловито нагнулся и поставил свою сумку рядом с сумкой Гокудеры. Взвизгнула «молния». Гокудера сглотнул – Ямамото почти радостно улыбался и гладил пальцами масляно поблескивающую лаком биту. – Зря. Гокудера зажмурился, ожидая удара. Он так же жмурился, когда его подвели к гробу, в котором спала странная женщина, чуть-чуть – волосами – похожая на его мать. И когда Шамал бинтовал его первые ожоги – динамит та еще штука, особенно для начинающих. И еще… Подбородка коснулось что-то гладкое и холодное, и глаза пришлось открыть. – Убегай. Убегай, твою ж мать, пока я еще могу тебя не убивать. – Нет, – Гокудера мотнул головой и нервно слизнул каплю пота с верхней губы. – Ты дурак? – Нет. Я не могу объяснить. Если тебе так станет легче – убей меня. Я хочу, чтобы ты избавился от этого… всего. И от меня, наверное, надо. – Ну, ты сам это сказал. Ямамото услышал удовлетворение в собственном голосе и удивился. Как будто кто-то другой говорил за него. Сам он ничего, кроме безразличия и отстраненности от происходящего, не чувствовал. Ну, подумаешь, Гокудера. Подумаешь, другом считал. Подумаешь, выебал он тебя, как… Ямамото ударил, Гокудера даже зажмуриться не успел. Потом еще и еще. Потом избитый Гокудера упал на колени, выплевывая кровь и зуб на асфальтовую дорожку. – Спасибо. – За что? Бита лежала на сумке. Ямамото бил кулаком. Гокудера улыбнулся окровавленным ртом и все-таки закрыл глаза, когда новый удар – уже ногой – пришелся по бедру. Если бы Ямамото ударил его битой, он бы сдох на этой самой дорожке. Много ли надо его черепушке. А так… Бедро, живот, локоть задело – Гокудера пытался прикрыться – снова живот. Там что-то очень больно скрутило, обожгло внутренности, заставило давиться воздухом и хрипеть. Еще удар – и он завалился боком на асфальт. По заднице тоже было больно, а Ямамото себя не сдерживал, бил от души. В какой-то момент вокруг Гокудеры стало темно и внутри – небольно. Очнулся он, когда насвистывая очень знакомую мелодию, Ямамото несуетливо и аккуратно укладывал биту в сумку. – Я-а… ма… Тот сделал вид, что не услышал. Гокудера закрыл глаза, вслушиваясь в свист и удаляющиеся неторопливые шаги. Так свистела одноглазая блондинка в костюме медсестры, когда шла убивать. Фильм был хороший, они его смотрели все вместе – Цуна, Ямамото и он. Ямамото больше любил вторую часть. Выползающая из могилы Ума Турман приводила его в восторг. А Гокудере она не очень нравилась, слишком уж… Да и вообще, с чего бы она ему нравилась, вон, всякие придурки пусть ссут кипятком от счастья! Из носа на асфальт опять капнуло, и Гокудера попытался подняться. Левая щека горела – неудачно проехался лицом по дорожке. Рука, кажется, была сломана. Хорошо бы, если не так, к врачу нельзя… Ямамото мог его вообще убить. Гокудера видел это в карих глазах и плотно сжатых губах, в обострившихся складках у носа, судорожно сжатых кулаках, напряженной спине – как перед прыжком у Ури. Это был какой-то другой Ямамото – с глазами темной твари. И все такой же совершенный, просто открывший в себе новую грань. Реборн был прав. И все-таки Ямамото не убил. Гокудера осторожно дотронулся до щеки тыльной стороной ладони и поморщился. В глазах щипало. От пыли, наверное. От попавшего в глаза песка хотелось плакать. Гокудера медленно, едва сдержав стон, переполз к своей сумке – встать и распрямиться не было сил – и сел, опершись на бетонный бордюр, отделявший реку от дороги. Где-то внизу плескалась вода. Проклятый песок. Чертова пыль. И шаги. Гокудера сглотнул, не отрывая взгляда от приближающейся фигуры – в подступающем сумраке белели рукава школьной рубашки. Все-таки решил убить. Его право. Защищаться? Стоит этого его жизнь? Он хочет жить? Хочет. – Ты… Гокудера смотрел на Ямамото снизу вверх и не видел его лица. Почему так быстро стемнело? Только что был закат и его бил бывший друг, которого он предал. А сейчас бывший друг сел рядом и обнял колени руками. Они у него дрожали и волоски стояли дыбом, хотя вроде было не холодно. Своим плечом Гокудера чувствовал чужое. Хотя «чужое» – неправильное слово. Просто – плечо Ямамото. И запах Ямамото – в тот день от него сносило крышу, а сейчас заставляло кишки танцевать тарантеллу и жмурится от подступающих слез. Проклятая пыль. Расплакался, причем так глупо, как девчонка. Уткнулся горящим – соленые слезы жгли царапины – лицом в это чужое-такое свое плечо и плакал. Рыдал с какой-то детской обидой, надрывом и хрен знает с чем еще, размазывая слезы и кровь по белой рубашке Ямамото. И от того, что Ямамото не отстранился, эти чертовы рыдания становились только сильней. – П-прос…т-ти… Даже говорить было трудно. Гокудера хотел все объяснить, но как тут?.. Душили рыдания, стыд, этот запах, тепло плеча Ямамото, страх и надежда. Надежда – хреновое чувство, вечно оно обманывает. – Я… – и всхлипывает он как девчонка! – Я не хотел… Хотел, но… Прости меня, пожалуйста. – Иди домой, Гокудера. – Я все сделаю… Я… – Тебе надо к врачу. – Ямамото… Теплое плечо исчезло. – Я завтра с тобой поздороваюсь. Все. Не хочу тебя видеть. – Давай поговорим. Пожалуйста. – Завтра. Или послезавтра. Или… Когда я смогу говорить с тобой без… Все, Гокудера, прощай. Надежда – глупое чувство. Но иногда кроме нее просто ничего нет.