Ещё не поздно

Ямамото чуть не опоздал в школу: сначала долго стоял под душем, потом искал сотовый, затем посадил на штаны жирное пятно – пришлось переодеваться. В класс он влетел перед самым звонком, обогнав в коридоре учителя, крикнувшего ему вслед что-то вроде «По школе не бегают». Еще как бегают. В классе было шумно, Ямамото кто-то радостно крикнул «Привет», помахал рукой староста, Цуна соскочил с подоконника, заставив шагнуть в сторону Гокудеру. – Йо, привет! – Сумка упала на пол рядом с партой, а сердце ёкнуло, когда Гокудера обернулся и посмотрел ему прямо в глаза. Вчера пришлось все вещи бросить в стирку. Пропахли сигаретным дымом. – Привет, Ямамото! – Цуна искренне радовался тому, что считал их примирением, даже как-то неловко было. Как будто они его обманывали. Гокудера молча кивнул и опустил глаза. – Тачима-сенсей уже идет. Я его на повороте обогнал. – Хоть бы раз опоздал… Я домашку не сделал. – Десятый, но… – Да все нормально, Гокудера. Меня вроде сегодня спрашивать не должны. – Я мог бы помочь. Цуна улыбнулся, но Ямамото показалось, что он встревожен: – Ты, главное, выздоравливай. Гокудера выглядел плохо, одни синяки под глазами чего стоили. Немытые волосы затянул в куцый хвостик, ссутулился. В любви ему признался. Выебал. – Ямамото, а ты сделал? – Цуна, кажется, повторил вопрос, первый раз пролетел у Ямамото мимо ушей. – Не-а. Улыбнуться, пожать плечами, не смотреть на Гокудеру. – Ой!.. Первый раз в жизни Ямамото был рад началу урока. Хотя бы разговаривать ни с кем не придется. А если наклониться вправо, можно будет смотреть, как Гокудера сидит, а у него на спине – солнечные зайчики, и рукой он теребит выбившуюся из хвостика прядь. Пишет что-то. Поднимает голову на доску. Подпирает ладонью щеку. Оборачивается. Глядит так, что сразу мерещится запах сигарет и «люблю», сказанное почти равнодушным голосом между очередными глубокими затяжками. Нельзя не отвести глаза. – Ямамото-кун!.. Ямамото! На парту падает аккуратно сложенный розовый листок, пахнущий чем-то сладким, а половина класса оборачивается и смотрит на него. Кто-то хихикает. Гокудера тоже смотрит и тут же отворачивается. Делает вид, что увлечен рассказом Тачимы-сенсея о размножении грибов спорами. Ямамото с трудом отрывает взгляд от напряженной спины Гокудеры и разворачивает записку. После уроков. У школьного кабинета химии. Вместо подписи – сердечко. – Ямамото! Что ты можешь сказать о водных и наземных экосистемах, в которых… – Я не готов, сенсей, – Ямамото даже дослушивать не стал. Он привстал, через силу улыбнулся – и снова уселся на свое место. – Плохо, Ямамото. У тебя и так слишком много пропусков за последнее время. Ну, значит, снова летние занятия. Ерунда. С некоторых пор уроки, школа, аттестат и даже бейсбол отошли на второй план. Какие тут уроки, когда Гокудера то и дело оборачивается, а под ладонью розовеет письмо, отправительнице которого придется сказать «нет». Ямамото вдруг подумал, что вот лично ему было бы намного легче без всего этого. На перемене подскочил какой-то парень из младших классов и сказал, что его ищет тренер. Пришлось уйти, а Гокудера проводил его каким-то очень странным взглядом и зашарил в кармане форменных брюк. Курить пойдет. Снова его волосы будут пахнуть сигаретами. Почему-то очень хотелось подойти потом и проверить – пахнут или нет. Наклониться к светлым прядям и… Ямамото подхватил свою сумку и сказал Цуне: – Идите без меня. Я задержусь. – Хорошо, – Цуна улыбнулся. Он же видел, как Ямамото передавали письмо. Гокудера сделал шаг и стал за плечом своего Десятого. – Встретимся тогда завтра, я вечером у отца в ресторане. Или приходи...те… Пауза в «приходите» была очень заметной, такое не пропустишь. Гокудера опустил голову, а Цуна вздохнул: – Завтра контрольная по алгебре. И я хотел попросить Гокудеру… – Конечно, Десятый! Я помогу. Пока, Ямамото. – Ага, давайте. Увидимся. Ямамото махнул рукой и ушел. Ему почему-то было стыдно, будто он сам кого-то предает. Хотя глупость же. Девочка, как он и ожидал, пришла первой. Стояла около автомата с газировкой и нервно теребила висюльки на своем телефоне. Телефон был розовый, девочка была симпатичной. Ямамото такие нравились. – Ямамото-кун! – Йо!.. Она склонила голову, и Ямамото пришлось смотреть на черноволосую блестящую макушку, пока девочка, запинаясь, говорила что-то о чувствах и о том, что он ей приснился и еще что-то такое. Гокудера говорил по-другому. Спокойно, без нервных смешков, без неуверенности в голосе – с усталой сосредоточенностью, как будто, изможденный битвами, он сдавался в плен и подписывал акт о капитуляции. А еще Гокудера сделал ему очень больно. Девочка смотрела на него с надеждой. Нужно было сказать ей, что она очень красивая и милая, и он страшно польщен и еще что-нибудь такое – он не раз так делал. Хотя… Она и правда красивая. Тоненькая, с маленьким капризным ртом и очень черными глазами. – Ямамото-кун… У тебя уже кто-то есть? – Нет. То есть… Нет, конечно. – Тогда… Можно я?.. Она встала на цыпочки и Ямамото только глаза широко раскрыл, когда пахнущие сладким – и на вкус такие же сладкие – губы коснулись его губ, а горячий язык скользнул по нижней, заставив его вздрогнуть. – Извини, Ямамото-кун. У девочки лицо полыхало, но в глазах прыгали черти. Ямамото глупо хлопнул ресницами и, кажется, попытался что-то сказать, но не придумал, что. А она закусила губу, и у Ямамото что-то такое в мозгах щелкнуло, повернуло, и он сам потянулся к ее рту. Целоваться было приятно. Очень. У Ямамото в голове стало легко-легко, девочку не хотелось отпускать. А потом она попыталась его обнять – и все закончилось. Ее прикосновение разрушило эту бездумную легкость. – Извини. Мне не нужно было этого делать. – Я… Я буду надеяться. Девочка ушла, а Ямамото сел прямо на пол, рядом с сумкой. В сумке была та самая бита. Что-то в его жизни пошло не так. Дурацкая попытка самоубийства, мафия, поцелуи с незнакомой девчонкой, предавший друг, влюбленный друг, страдающий друг. А прощать опять должен Ямамото. Делать вид, что все прошло, – Ямамото. И чувствовать вину – тоже почему-то Ямамото. От дурацких мыслей отвлек какой-то звук – дверь глухо хлопнула и что-то такое упало. Ямамото легко поднялся, отряхнул штаны на заднице и подошел к выходившему во двор окну. Через полминуты снова грохнули двери, на этот раз дальше и тише, а на крыльце показалась знакомая фигура. Гокудера почти бежал. Ямамото прислонился лбом к стеклу и очень захотел новой битвы с мафией, якудзой, да хоть с боевыми роботами. Может, его бы просто пришибли в бою и все бы прошло само собой. Интересно, смог бы он поцеловаться с Гокудерой? Если забыть то, что было? Ерунда какая-то. Для начала надо было бы его как-то простить. То есть, такое, конечно, прощать нельзя. Ямамото никогда не был тряпкой… Но как-то трудно стало не прощать. Особенно после выкуренных Гокудерой на том подоконнике сигарет и сказанных слов. Это очень сложно – когда хочется простить и страшно это сделать после долгих ночей, когда хотелось убить-убить-убить. Но видеть такого Гокудеру – это еще страшнее. Это уже не Гокудера. Вина его просто раздавит. Ямамото хотел – очень хотел, неправильно хотел – чтобы вернулся тот, прежний Гокудера. Домой он пошел той самой дорогой через пустырь, по которой когда-то они шли с Гокудерой. Ямамото – чтобы убивать, Гокудера – чтобы умирать. Тогда было прохладно, сегодня жарко. Тогда на дороге было пусто, сейчас то и дело Ямамото навстречу попадались прохожие. Тогда был вечер, сейчас… Тоже вечер. Почти. Ямамото, сложив ладонь козырьком, посмотрел на низко висящее солнце и обернулся – его нагнала компания старшеклассниц, судя по разговору и смеху, собравшихся в караоке. Пришлось специально замедлить шаг, чтобы они его обогнали. Ямамото хотелось побыть в одиночестве, и чтобы было тихо-тихо, как тогда. Чтобы слышать, как плещет речка, изрядно обмелевшая за последние недели, а где-то далеко гавкает пес. Псы – верные. Коты – злые. Ямамото долго сидел на том самом месте, разглядывая серые многоэтажки вдалеке и солнце над ними. Потом, сам не зная зачем, достал из сумки биту и взвесил на ладони. Он и вправду мог тогда убить Гокудеру. Он полагал – чтобы убить в себе страх и стыд, надо убить предателя. Но не смог. Струсил. Или не струсил. Гокудера был готов умереть, может, поэтому и не умер? Не мог Ямамото забрать жизнь человека, который сам ненавидел эту жизнь – такого нужно не убивать, а спасать. Реборн ошибся – не был Ямамото идеальным убийцей. Или не научился еще. А потом было это признание. Бредовое, с сигаретным дымом и подоконником, а из окна были видны крыши чужих домов. И Гокудера снова нуждался в спасении. Ямамото чувствовал себя самым усталым человеком на Земле. Он потерял свободу, он был связан по рукам и ногам признанием Гокудеры, предательством Гокудеры, самим существованием Гокудеры. – Вот зачем мне все это? – тоскливо спросил Ямамото тишину и легонько постучал битой по бетонному парапету. Ударить от всей души нельзя было – бита любимая, такую не хотелось портить. Не мог Ямамото уничтожать то, что любит. Даже если… Зазвонил телефон, Ямамото вздрогнул. Наверное, отец волнуется. На дисплее высветилось другое имя. – Алло? – Ямамото-кун… – Цуна? – Голос у Десятого был тихим и даже сдавленным, будто он старался говорить так, чтобы его никто не услышал. – Ямамото-кун, ты не знаешь, что такое с Гокудерой? Он сейчас у меня в комнате, мы договорились, что он поможет мне с алгеброй. – А что с ним? – Бита в руке стала казаться очень тяжелой. – Я думал, ты знаешь. Он очень расстроен и не говорит мне, что случилось. Курит много, даже мама беспокоится. Скажи, вы… вы снова поссорились? – Нет. Не ссорились. Просто Гокудера… Гокудеру опять нужно спасать. И, похоже, это может сделать только Ямамото Такеши, бейсбольный придурок и все-таки, наверное, может быть, кажется, вероятно, как же так?! – друг. – Это хорошо. Знаешь, как я переживал, когда вы разошлись. Боялся, что это… Ну, что все кончится. Вы оба для меня… – Все нормально, Цуна, – Ямамото сам знал, что его голосу не хватает беззаботности и веселья, но не мог выдавить нужной интонации. Потому что ничего не было нормальным. – Ладно. Ты поговоришь с Гокудерой? Мне он только твердит «Не волнуйся, Десятый». – Конечно, Цуна. Я с ним поговорю. Сегодня на разговоры сил не было. И, если честно, Гокудеру видеть не хотелось. Ямамото чувствовал себя очень странно. Законы и правила, которые напридумывали люди, чтобы знать, как надо любить, ненавидеть, мстить и прощать, рушились, словно карточный домик. Как-то так выходило, что для того, чтобы убить в себе страх и стыд, надо не убивать предателя, а уговаривать его простить себя.