I. Музыка: You Are In My September — There Are No Atheists In The Foxholes
Музыка звучит громко и уверенно, и они начинают движение. Зал оглушает их белым, желтым, золотистым светом, эхом звуков мелодии и множеством лиц собравшихся амонийцев, и запахом сладковатых духов, и чувствами, и эмоциями — собственными и чужими. Спок чувствовал так много всего, как будто сейчас были последние мгновения его жизни. И он танцует: сжимает руку капитана, не позволяет разорвать зрительный контакт, чувствует запах Джима — запах пота, машин и космоса. Они держат друг друга так, как держали всегда, как, оказалось, они умеют держать друг друга — без боли и без удовольствия, только касанием связывая друг друга не навсегда, но на эти минуты, секунды, пока на них смотрят, и хочется сказать громко, гордо, всей вселенной: «смотрите, смотрите на нас!», хочется кричать, чтобы хоть кто-нибудь запомнил, что эти мгновения были, что они — вместе, существовали на этой чужой планете, где все смотрели, но никто не видел. У Джима вырывается прерывистый вздох, когда Спок сжимает его руку слишком сильно, и он в ответ перемещает руку на плече вулканца ближе к шее, надавливает, и вскидывает голову, с вызовом и весельем в глазах смотря на Спока, и что-то у него внутри замирает от того, как, с какой серьезностью и нежностью старший помощник смотрит на него. Неправильно. Невозможно. Ненужно. Пожалуйста, Спок, не надо, я не хочу этого. Джиму становится больно, но не за себя — за него. Уголки губ капитана опускаются, на лицо наползает противная ему самому непроницаемая маска, и Спок наконец отводит взгляд. И в этот момент нечто между ними — более того, внутри них самих — ломается. Становится холодно, прикосновения становятся вынужденными, как будто через силу, но они не сбиваются с ритма танца — они же профессионалы. Всего лишь профессионалы — поправляет себя Спок, когда они останавливаются на последнем движении и смотрят на аплодирующую им толпу, замерев в холодном белом свете посреди зала. Оглушительно. Так много. Так пусто. Они все еще держатся за руки, и руку Спока Кирк отпускает только тогда, когда в этом уже нет необходимости, растерянно и неуверенно оглядываясь на него. Споку становится неприятно, гадко от этой виноватости во взгляде человека, который только недавно так весело и открыто смотрел на него, и он отводит глаза.***
Наверное, не стоило напиваться на чужой планете после окончания всех церемоний. Наверное, не стоило говорить Споку, что тот на этот вечер свободен и волен делать все, что желает. Наверное, стоило найти коммуникатор и позвонить Боунсу, чтобы тот нашел его и забрал на корабль (в состоянии опьянения Кирк херово переносил телепортацию в одиночку, это они уже поняли). Наверное, вообще не стоило делать то, что Кирк делает сейчас: продолжать напиваться. Но ему необходимо хоть чем-то заглушить свои мысли. И амонийский эквивалент алкоголя неплохо подошел. Вроде бы, никто из этих высокопоставленных шишек из местного правительства его пока не нашел. Хорошо.***
— Капитан… — Какой я, к черту, сейчас капитан?.. — вяло, зло и почти обиженно огрызается Джим на Спока. На планете глубокая ночь, в мыслях Кирка глубокая тьма. Спок смотрит на него вопросительно, непонимающе и с… жалостью? Хочется послать его, но Джим не может. — Если хочешь помочь, лучше проваливай! — оказывается, может. Только Спок не слушается. Конечно, капитан же сейчас не приказы отдает, а только кричит впустую. Не капитан он сейчас, а просто уставший человек. — Нет. — жестко отвечает Спок, берет нетвердо стоящего на ногах Кирка за локоть и разворачивает к себе лицом. — Объясните причину Вашего поведения? — с нажимом спрашивает он, подразумевая нетрезвое состояние только что заключившего важный договор и проведшего блестящую операцию капитана. — Объяснить?.. — облизнув губы, глухим голосом переспрашивает этот самый капитан. — Я, может, хотел поближе познакомиться с этой к-культурой… — Ваше «ознакомление с культурой» едва не поставило под угрозу все, что мы за сегодня сделали, — с упреком говорит ему первый помощник, — амонийцы могут неправильно понять то, что вы сейчас из себя представляете. — Черт, я из себя представляю себя, ты этого еще не понял? — с неожиданным ожесточением и горечью шипит капитан, вырвавшись из вулканского захвата, и едва не падает на пол. — Я понял, — сухо сообщает Спок. — Уже давно, капитан, мы не первый год служим вместе. Вам пора на Энтерпрайз. Остальные участники десантной группы уже там. — Тут я буду решать, пора мне или не пора! — взвился Джим, но во второй раз избежать хватки за локоть он уже не смог, только успел услышать щелчок открывающегося коммуникатора и голос Спока: — Мистер Скотт, поднимайте двоих. В следующий момент капитану стало так хреново, что он просто повис на Споке, цепляясь за эту чертову синюю форму. Желудок едва не избавился от содержимого, когда они наконец оказались на корабле. Спок коротко кивнул инженеру у пульта телепортации, и, поддерживая капитана, дошел с ним таким образом до каюты Джима. Кирка мутило; видимо, амонийская выпивка все же не была благоприятна для человеческого организма, и первое, что Спок сделал, когда дверь капитанской каюты закрылась за ними, это открыл проход в санузел и помог Джиму дойти до унитаза прежде чем того наконец вырвало. Спок знал, что в подобные моменты людям неприятно, когда кто-то видит их такими, и поэтому вышел, давая капитану время, чтобы избавиться от вредных веществ. Когда неприятные звуки за дверью прекратились, Спок зашел обратно, также молча поднял на ноги все еще слабого и плохо соображающего Кирка, с силой встряхнул, заставляя посмотреть на себя. — Оставь… — тихо попробовал сопротивляться Джим, но только дернулся и устало потер лоб. Спок нахмурился, а потом неожиданно толкнул капитана под душ, сразу же включив прохладную воду. Кирк возмущенно вскрикнул, но зато довольно быстро пришел в себя, и, уже не обращая внимания на мокрую форму, быстро обмыл руки, лицо, шею, красноречиво покосился на Спока, и тот, как будто спохватившись от этого взгляда, вышел за дверь, но почти сразу же вернулся, захватив с собой чистый комплект одежды для капитана. — Спасибо. — сухо сказал Джим, прикрыв глаза под струями воды. Его грудь, облепленная зеленой мокрой форменкой, тяжело поднималась и опускалась, он привалился к стене душа, уже не обращая внимания на Спока. Зато, кажется, немного протрезвел. Спок скептически посмотрел на него и вышел из ванной, закрыв за собой дверь.***
II. Hans Zimmer — Interstellar — Main Theme (Piano Version)
— Мой вопрос все еще остается в силе. — Какого черта я налакался на Амоне? — Можно сказать и так. — Я… — начинает Кирк и замолкает, хмуро глядя на Спока. — Я не хочу оправдываться, Спок. Лучше оставь это. Спасибо за помощь, но не надо нравоучений. Завтра я буду в норме. — С вероятностью в 94,8% Вы не обратите на все «нравоучения» своего внимания, — на эти слова вулканца капитан невесело усмехается. Они сидели в креслах в капитанской каюте, время уже перевалило далеко за полночь, у Джима сырые волосы, а у Спока немного рукава форменки, и нет уже ни следа тех веселья и легкости, которые по большей части сопровождали их во время визита на Амон. Оба устали, но им необходимо было поговорить. И человек, и вулканец чувствовали это одинаково отчетливо. — Но, все-таки, я бы хотел понять Вас. — продолжает мягко настаивать Спок. Возможно, он понимает все и так, но ему необходимо услышать это от самого Джима. Джеймс долго, задумчиво смотрит на него, как будто оценивая свои шансы уйти от ответа. И, наконец, сдается. — Я видел, как ты смотрел на меня тогда. — он начинает говорить глухо и резко. — На последнем танце, Спок. Вулканец дергается больше от тона Кирка, чем от неожиданности, но остается на месте. — Я понял, Спок. Может быть, еще давно, но только сейчас смог признаться самому себе. А теперь я хочу, чтобы понял ты. Поэтому, пожалуйста, выслушай меня. — лицо капитана спокойное, но только на первый взгляд. — Ты думаешь, я не замечал, как ты относишься ко мне? Сначала, еще до начала пятилетки, меня это напрягало, потом начало нравиться. Флирт на рабочем месте для меня вещь не неприемлемая, так что все было в порядке. Я мог позволить нам сблизиться — немного, шутя, все-таки, мне было интересно, что скрывается за твоей внешней непрошибаемой вулканской оболочкой. Но после твоего разрыва с Ухурой, моей «смерти» от радиации, смерти Пайка и начала пятилетней миссии все стало по-другому. Я уже не мог относится к тебе несерьезно, потому что мы были по-настоящему ответственны за экипаж. Между нами осталась приязнь; Спок, я помню те несколько раз, когда мы были близки, так, как хотелось нам обоим, и нам обоим это нравилось, и я не хочу, чтобы сейчас ты думал, что я считаю эти действия ошибкой с моей стороны. Нет. Но все гораздо сложнее. Спок слушал молча, сцепив напряженные руки и неотрывно смотря на капитана. Он видел, как медлит Кирк, и понимал, как ему сложно преодолеть последнюю свою преграду и рассказать все до конца. — Пожалуйста, продолжайте, — попросил вулканец, мягко посмотрев на Джима, показывая, что он принимает его рассказ как должное. Капитан еще недолго колеблется, но все же начинает говорить снова. — Я не был готов к тому, что за эти пять лет ты не отпустишь меня. Не был готов к тому, что сегодня ты будешь так смотреть на меня. Я думал, эти танцы — еще одно приключение, повод для чего-то, поэтому и позвал тебя. Так, фальшь и показуха, просто красивое мероприятие. Оказалось — нет. Не буду говорить, что мне жаль — нет, мне не жаль, мне плохо от того, что я ошибся. И что ты, наверное, ошибся тоже — во мне. Ты ведь знаешь меня. — Да, я Вас знаю. Не так хорошо, как мог бы узнать за эти годы, но достаточно, чтобы сказать, что понимаю Вас, — говорит Спок после короткой паузы, — И Вы заслуживаете того, чтобы знать мое отношение к Вам. — Так объяснись, — почти требует Кирк, наклоняясь в кресле вперед и вцепившись пальцами в подлокотники, вперив взгляд в своего старшего помощника, — объясни мне и себе, почему мы сейчас сидим и разговариваем после того, как я в расстроенных чувствах влил в себя чертову кучу инопланетного алкоголя и ты притащил меня на корабль. — Вы действительно хотите этого? — с искренним интересом и каким-то неестественным нетерпением в голосе спрашивает Спок, и, получив утвердительный кивок, отвечает, — тогда слушайте. Когда мы только начали сближаться, мы делали это осторожно, больше вынужденно, чем с охотой, но потом это стало интересно; Вы сами стали интересны мне. Каждый раз, когда я делал какие-то выводы о Вас, Вы практически сразу опровергали их. Я хотел испытывать к Вам неприязнь — Вы показывали, что недостойны этого, я хотел считать Вас хорошим человеком — Вы этого не позволяли; тогда я понял, что Вас нельзя оценивать и сравнивать с другими, что Вы сочетаете в себе несочетаемое так, как я учился всю свою жизнь. Ваша доброта к миру была естественна, Ваша доброта ко мне была проста и безыскусна; мы долго находили общий язык, спорили, ругались и узнавали друг друга: Вы сами помните, как это было первые годы. Я все еще изучал Вас. В начале Вашего командования я полагал, что Вы будете ужасным капитаном, — Кирк усмехается, но продолжает внимательно слушать, — я высчитывал вероятность того, что мы провалимся на первой же миссии. Но миссия прошла успешно, и большинство последующих тоже. Я понял, что могу положиться на Вас, что мы все можем положиться на Вас — поэтому экипаж и доверил Вам свои жизни. Кирк нахмурился, когда Спок замолчал: человек чувствовал, что это далеко не все, что ему сейчас предстоит услышать, но молчать дальше он просто не мог. — Спок, я не ожидал, что ты вообще воспримешь меня всерьез. Когда я поступил в Звездный Флот, то постепенно начал оправдывать ожидания Пайка — я был молод, умен и самоуверен. Таких либо делают капитанами, либо посылают в бой как пушечное мясо. Мне повезло; не повезло моим однокурсникам и Вулкану. Я до сих пор иногда вспоминаю, сколько сотен человек тогда погибло из-за Нерона и сколько миллионов вулканцев было на планете в момент её уничтожения. Конечно, это повлияло на мое отношение к тебе. Я понимал, что ни Звездный Флот, ни Ухура, ни Энтерпрайз не смогут заменить тебе потерю планеты и матери, но попытаться стоило. Я рассказывал тебе так много, ты делился со мной еще большим; мы стали друзьями; поддерживали друг друга и готовы отдать за друг друга жизнь — даже с Боунсом у нас была иная дружба, чем с тобой, но я был рад всему, что происходило с нами. Я отдавал всего себя бескорыстно, как, оказалось, я все еще умею делать, я вспомнил, каким был до того, как жизнь начала кидать меня в разные передряги. Я не ожидал, что ты будешь испытывать хоть что-нибудь похожее на романтическую симпатию, когда в достаточной степени узнаешь меня; я верил в то, что ты не отвернешься, но понимал, что подобные отношения могут быть между друзьями, но не между любовниками. Я испытывал к тебе влечение, но это прошло, потому что я понял, что слишком дорожу нашей дружбой, чтобы хотеть чего-то еще. Я уважаю тебя, Спок. Я твой друг и твой капитан. Но я не тот, кто тебе нужен. Увидев, что вулканец уже открыл рот, чтобы что-то сказать в ответ, Джим с жаром продолжил: — Я чувствую твое неодобрение и твои упреки по поводу половины моих поступков, я знаю, что никогда не смогу понять тебя, потому что ты вулканец и просто потому что ты Спок, я знаю, что ты не понимаешь и не сможешь полностью одобрить мой образ жизни за пределами капитанского мостика, я… — Я знаю. — с каким-то жалким, неуверенным и совершенно нетипичным для себя выражением лица коротко перебил его Спок, и печальное понимание в его взгляде заставило наконец человека замолчать. В комнате повисла неприятная, вязкая и ледяная тишина, в которой постепенно несколько лет дружбы приобретали другой, зловещий и непривычный оттенок. Спок поежился. Потом встал и начал ходить по комнате; бросил короткий взгляд в иллюминатор в темноту космоса за ним: это зрелище как будто придало ему сил, и он снова посмотрел на Кирка. — Слушайте: вы хотели услышать всё, — глаза вулканца блестели в приглушенном свете каюты живо и удивительно, неуместно восторженно. Он шагнул к Джиму, и тот машинально встал с кресла на ноги, так что теперь их разделяли всего несколько шагов. Именно сейчас отчетливее всего чувствовалась разница между ними: Спок со стороны выглядел как настоящий, чистокровный вулканец — слишком много в нем было неземного, нечеловеческого: чужого и непривычного; в его лице, в его движениях, в его осанке и слишком бледной коже, но более всего — в голосе, когда он говорил. — Я очарован Вами. Я влюблен в Вашу смелость. В Вашу преданность друзьям. В Ваш характер и Ваше лицо, в Ваши ошибки и победы, в каждое Ваше слово и жест, — он машинально облизнул пересохшие губы, не заметив этого. — Я люблю то, как Вы командуете, я люблю Ваш смех и Вашу улыбку, я люблю то, что не понимаю Вас, люблю Вашу нежность и человечность, Вашу веру в людей и гордость за свой экипаж. Ваше бесстрашие, граничащее с безумством, Вашу грусть, горе, Ваши слезы; все это притягивает меня и становится самым важным, что я только знал. Я никогда не предполагал, что единственный индивидуум может быть таким: за которого не страшно умереть, за которым хочется следовать до конца, который каждый день может открывать мир заново, удивляясь подобно ребенку. Я чувствую, что это правильно, что это то место и время, в которых я должен быть, что это та единственная точка пространства, которой я могу оправдать свое существование. Я чувствую это рядом с Вами. Эту радость и гармонию, и обожание, и любовь… Как будто моя жизнь и все ее варианты предполагали встречу с Вами: вот так, в космосе, чтобы мы поняли всю ценность жизни, находясь среди миллиардов световых лет пустоты, где жизни нет. Вселенная расширяется: она стремится к хаосу; но сейчас я понимаю, что хаос и порядок могут существовать одновременно; теперь это для меня так же очевидно, как и то, что Вы можете воплощать в себе все, что только возможно. Люди вдохновляются Вами, потому что видят в Вас себя: Вы — это каждый человек, которого Вы встретили, Вы и герой и злодей, Вы и путешественник и захватчик, Вы дурак и гений, но ни одно определение не сможет описать Вас целиком; Вы — это Ваша жизнь, Ваши идеи и Ваш корабль, Ваша любовь и Ваша преданность. Я люблю Вас. Не того, кем Вы себя считаете, не того, кого знаю я, а все это вместе, каждую Вашу версию и каждую Вашу жизнь, каждую вероятность нашей встречи и каждую возможность Вашего существования. В любой реальности и любом времени. Это единственный возможный вариант моей жизни: знать Вас и следовать за Вами. Для меня честь быть Вашим другом и служить под Вашим началом, и я понимаю тот факт, что ничто иное между нами невозможно. Я принял это, как подобает офицеру Звездного Флота и вулканцу, и прошу от Вас только оказать мне уважение, которое высказал Вам я, объяснив свое поведение, и оставить этот разговор между нами. Кирк, замерев, смотрит на него широко распахнутыми глазами — кажется, от удивления, кажется, в них стоят слезы, кажется, капитан впервые за очень долгое время не знает, что ему делать. Его лицо дергается, странно и незнакомо искажается, он шагает к Споку, берет вспотевшими ладонями лицо вулканца в свои ладони, неверяще и слепо смотрит в его глаза, а Спок, затаив дыхание, слабо пытается отшатнутся, но не может, парализованный этим неожиданным прикосновением теплых, жестких рук. Время останавливается, и Джим, наклонив голову, прикасается своими губами к губам вулканца и закрывает глаза. Это был их самый странный, самый холодный и самый болезненный поцелуй; но он был — и этого достаточно. Спок всем телом подается вперед -- нелогично, но так естественно, и Кирк наконец чувствует, как остро тот нуждается в нем, как отчаянно ищет его прикосновений и тепла. Которых — сейчас они оба это понимают — капитан дать не может. Джим чувствует, как вулканец, симметрично повторяя его движение, наклоняет голову, как горит под его пальцами кожа лица Спока, как им вместе хорошо и спокойно, как… Спок отстраняется. Отводит глаза, чтобы человек не увидел всего того, что он еще не успел и не смог ему сказать, что поднималось из самых глубин его существа. Ты красивый теплый добрый смешной удивительный я хочу помочь тебе я хочу защищать тебя хочу заниматься с тобой любовью соединять наши разумы чувствовать тебя показать тебе мою планету жить исследовать миры с тобой капитан Джим t’hy’a я люблю тебя люблю люб… Кирк странно, резко и напряженно смеется, и Спок растерянно, непонимающе смотрит на него, а капитан делает шаг назад, чтобы увеличить дистанцию между ними и опирается на спинку кресла, потому что чувствует, что ноги отказывают ему. Смех, нервный и неуместный, обрывается так же внезапно, как и начался, и Джеймс поднимает голову, встречается взглядом с вулканцем и понимает, что больше всего на свете хочет либо снова приблизиться к нему, либо сбежать отсюда как можно дальше. Но потом он вспоминает, что это его каюта, и бежать ему по большому счету некуда и что он — капитан. А капитан бывал в ситуациях и похуже. — Ты ошибся, Спок. — глухо и мертво его слова упали между ними. — Я чертов капитан звездолета Федерации, а не герой. Пожалуйста, оставь это. Я гожусь для тебя только в капитаны и друзья, которых забывают через десяток лет. Ты встретишь того, кто будет в десять, нет, в сто раз лучше меня — и что тогда?.. Я ведь не доживу даже до двух третей твоей жизни, если еще раньше не убьюсь на службе. Спок, я прошу тебя как своего друга, прости меня. Если хочешь, я сделаю вид, что этой ночи не было. Но сейчас, пожалуйста, уходи. Джим в последний раз посмотрел Споку в глаза: прямо и устало, потом отвернулся, все еще тяжело опираясь на кресло. Спок открыл рот, хотел что-то сказать: хотя бы попрощаться; но не смог выдавить из себя ни звука, сделал шаг к Кирку, потом резко повернулся к выходу и буквально вылетел за дверь, задев плечом не успевшую полностью отодвинуться створку. Оставшись в пустой тишине, Джим опустил голову и закрыл глаза.