Чуя Накахара, возможно, разрушил его жизнь.
Дазай перебирает буквы заданного вопроса и мысленно матерится, обнаруживая, что парень перестал помешивать пальцем чай.
— С чего ты взял?
— Ведёшь себя странно.
В руках Осаму ещё одно «возможно», и оно говорит о том, что это, кажется, первый раз, когда он хочет закрыть собственный рот и заклеить его клеем ПВА для надежности.
— Ты даже не знаешь меня. Не забивай голову глупостями, — расфокусированно произносит Чуя куда-то в стену и отворачивается. Дует на чай, который уже остыл, и смотрит в одну точку. Дазай сжимает зубы, не расслабляясь от разговора; внутреннее напряжение становится лишь больше и ощутимее.
Легче не стало. В квартире всё так же холодно.
На душе омерзительно, а в горле почему-то оседает дым дешёвых сигарет и жестяные опилки.
Всё идёт не по плану, но плана у них никогда и не было. Даже совместные задания от Портовой мафии исполняются импровизированно и со странным везением.
— Тебе надо меньше думать обо всей этой предназначенности.
Чуя поднимается с дивана, меняя кружки на полу — Дазаю передаёт его тёплый чай, свой недопитый оставляет внизу вместе с настроением. У него дрожат руки и колени, это заметно даже через плотную ткань костюма. Накахара выпрямляется с трудом, проводит пальцами по плечу, будто разминая.
— Я спать.
— Доброй ночи.
На улице семь вечера, а в этой гостиной-кухне уже наступила полночь.
Дазай кивает автоматически, продолжает чувствовать по инерции и остаётся на месте тоже по выработанной привычке. Они формируются двадцать один день, все об этом знают. Осаму, однако, ненавидит свой организм за функцию приспособления.
Первое, что он делает, — закрывает дверь балкона. Ещё немного, и из его рта пар пойдёт. Он стоит в центре комнаты, не замечая, что смотрит на ровную поверхность деревянного прямоугольника, за которым скрылся Чуя. В голове мысли ворочаются едва-едва, и это состояние энергосберегающего режима парню осточертело.
Дазай не влюбляется и никогда не любил, потому что чувства где-то за гранью возможного и вообще не в этой реальности. Его Вселенная полна пыли и безнадежности, а ещё вращается вокруг
Чуи холода и льда.
Осаму понятия не имеет, сколько проходит времени, но сутки в квартире соединились с часами за бетонно-металлическим каркасом здания. Он сидит, навалившись на стену у двери в комнату Накахары, и повторяет-повторяет-повторяет, что более жалким он выглядеть уже не может.
Его существование сбросилось в пропасть и покончило с собой раньше, чем условный хозяин.
Осаму хочется убраться отсюда и забыть адрес.
Он вздрагивает, когда дверь неожиданно открывается. Чуя вползает-вплывает в комнату, двигаясь замедленно и неторопливо, ослеплённый светом, как котенок. Он не сразу опускает взгляд вниз, ещё две секунды рассматривая помещение. В это мгновение Дазай точно знает, что ему
не нравится такой Накахара — усталый, до беспокойства тихий и непонятно потерянный. Осаму на сто процентов уверен, что ему
не нравится
не понимать Чую, потому что он тогда с ума сходит от неизвестности и бесконтрольности.
Его руки полностью бесполезны и не удерживают ситуацию.
Дверь скрипит до неузнаваемости громко, хотя Дазай слышал этот звук уже не один раз (по утрам казалось, что совсем тихо, а сейчас ударяет по ушам).
Взгляд Осаму почти сразу падает на ступни Чуи, покрытые махровыми носками — светло-кремовыми и похожими на полотенце в его ванной комнате.
Когда Накахара наконец находит его взглядом, то…
— Что т-ты делаешь? — Дазай не слышит вопрос напарника, глупо оседая на дне собственного сознания и надеясь остаться там примерно навсегда.
У Накахары кофта широкая, растянутая и на этот раз без рисунка. Обычная чёрная и изрезанная мятыми складками. Ворот оттянут гравитацией вниз, открывая острые плечи с резкими тенями ключиц и дымчато-розовые очертания цветов.
Дазай тонет.
— Что-то случилось?
Чуя повторяет другое сочетание букв, а голос всё такой же. Сиплый, на крупицу взволнованнее, чем полминуты назад, и с ощутимым придыханием. Он никогда не ведёт себя так во время заданий или в стенах офисов: как нечто тёмное и опасное, способное убить одним словом, когда на самом деле этот парень — утро, спрятанное в стеклянной бутылке.
— Не могу заснуть. — Дазай не собирается оправдываться или выдавать все наборы своих мыслей. — К тебе тот же вопрос.
Рыжий напарник открывает рот, собираясь ответить и как-то объяснить внезапное появление. Он явно хочет это сделать, у него между бровями крохотная складка, и веснушки на носу выглядят светлее.
Дазай тонет ещё глубже.
А Чуя заползает к нему на колени. Двигается медленно и неуверенно, не смотрит на лицо Осаму, будто боясь увидеть реакцию. Обвивает его худыми ногами, а Дазай интуитивно хватается ладонями за бёдра парня. Накахара утыкается холодным носом куда-то в шею напарника, того ведёт немного, но он терпит. Тонкие длинные пальцы температурой двадцать градусов ниже нуля забираются под свитер Дазая.
Его спина горячая, кожа неровная из-за шрамов и множества соцветий.
Впервые за многие годы руки Чуи становятся теплее.
Дазай ощущает себя особенным.
— Ты дрожишь. — Осаму говорит в рыжие волосы, пахнущие шампунем и никотином. Его вопрос звучит почти укоризненно: — Ты снова курил?
— Было холодно.
Осаму цепляется за прошедшее время в предложении и постепенно тает. У Чуи плечи подрагивают и дыхание неровное, сбитое и самое горячее, что есть на планете (Дазай не уверен насчет других, но за эту готов поручиться).
— Только не усни на мне.
— И не собирался, — Чуя бормочет пушистым шёпотом и зарывается в шею Осаму сильнее. Прячет лицо и щёки, потому что они горят и потому что —
собирался.
***
— На что он похож?
— На солнце.
Дазай звучит безнадёжно и приторно-сладко, поэтому запивает собственные слова коньяком. Горло, кажется, нещадно жжет, но он не чувствует или не пытается.
Дышит только менее ровно.
Напарники больше не поднимали этот разговор, Дазай пытался падать с моста, Чуя продолжал ругаться и подбрасывать ему документацию.
Ода Сакуноске не улыбается, не выглядит впечатлённым. Смотрит так внимательно, изучающе, будто знает Дазая уже вечность, хотя, может быть, так и есть. У него всегда лицо задумчивое, с прорезями от морщин у глаз.
— Тебя это пугает?
Осаму, если честно, в ужасе, на грани истерики или остановки сердца, но от последнего в списке он бы не отказался.
— Нет, а должно? — Запивает ложь очередным глотком.
В баре раздаётся соударение льда о стекло.
Сакуноске помешивает круговыми движениями стакана собственный напиток и, наверное, ворошит воспоминания о том, как
его парный был убит несколько лет назад одним из наёмников. Его голос не позволяет Дазаю заглянуть в мысли, поэтому звучит он ровно, без эмоциональных ям в тональности:
— Выглядишь хуже обычного.
Дазай закрывает глаза и смеётся.
— Чувствую себя так же.
***
Чуя не уверен, почему позволил неуравновешенному Дазаю взять в руки нож.
Однако.
Уже спустя две недели Осаму стоит на его кухне, в его футболке (которая ему коротка, как и тот свитер) и готовит
для него что-то из овощей и сливочного сыра.
Это похоже на плохую романтическую комедию, без юмора и романтики. Только замёрзшие ладони Чуи и полуулыбка на губах Дазая, которой напарник не может найти объяснение. У него руки в розовых лепестках и бутонах, на них две тысячи оттенков и все невероятные.
О бинтах на его запястьях Накахара этого сказать не может.
Осаму принёс небольшой кофейный столик и обогреватель в его квартиру.
Здесь ужасно холодно, а у тебя явно скоро будет воспаление лёгких, и это именно то, что услышал Чуя. Он бы хотел сказать, что уже почти не мёрзнет и дрожит почти по привычке. Но, наверное бы, солгал.
Накахара протирает стол, ставит на него стаканы и тарелки. Чувствует себя странно, даже кремовые носки не помогают успокоиться.
— Пойду, вымою руки, — бросает Чуя куда-то в воздух, уже скрываясь за дверью ванной комнаты.
Вода из крана течёт прохладная, ещё не успела прогреться, протекая по заледенелым трубам. Дазай часто жалуется на это, а парень посылает его к чёрту и говорит, что тот может возвращаться к себе (не уверен только, что именно это и имеет в виду). Розовое мыло пузырится, как и настроение Чуи: то лопаясь, то появляясь снова.
Он смывает пену.
Смотрит на порозовевшие пальцы, на указательный, и открывает навесной шкаф за зеркалом. Достаёт небольшую коробочку, тратит лишние пятнадцать секунд и ставит её на кафельную поверхность раковины.
Идиот.
Почему он продолжает позволять Дазаю переступать порог своей квартиры? У Чуи ощущение такое, будто Осаму о нём знает всё до мельчайших подробностей, а сам скрывается и темнит до последнего.
В гостиной приятный нагретый воздух от обогревателя и запах готовящейся еды.
— У тебя есть аллергия на грецкий орех?
— …Нет?
Дазай смотрит на салфетку в руках и качает головой, словно услышал самую разочаровывающую фразу.
— То есть — ты не знаешь.
И это уже не вопрос, а глупо незначительное замечание, которое Накахара оставляет без внимания.
Чуя чувствует зиму не только на улице (в квартире), но и в пальцах ног и где-то в мыслях. Отогреться не может от слова совсем, хотя и не пытается. Впервые думает завести кота, как посоветовал Дазай.
Они тёплые. Дазай тоже мягкий и тёплый, похож на покрывало, только отпускает много несмешных шуток и думает о смерти 24/7 без перерывов.
Чуя бы
хотел стать этими
24/7.
Дазай сминает салфетку в ладони, последний раз помешивая кипящее «нечто» в кастрюле и выключая плиту.
Помнит ли он о том, что у них очередное задание через несколько часов?
Накахара делает четыре шага, и линии цветов на коже Дазая становятся более чёткими при близком рассмотрении. Ему неловко, словно это что-то интимное и личное, а его глаза вообще не должны смотреть на соцветия. Предназначенность и судьба смеются над ним.
Осаму намного выше, и это
так, чёрт бы его побрал, тривиально. В их неотношениях непонятного больше, чем ответов и ясности, а приставки «не» фигурируют часто и много.
Биполярно-непостоянный Дазай усаживает Чую на поверхность кухонного стола, раздвигает его колени собой, оказываясь между бедрами. Так просто и без усилий, что выглядит странно, смешно и пугающе. Накахара не сопротивляется и смотрит куда-то за его плечо на навесной шкаф.
— Что
между нами происходит?
— Ты приготовил ужин.
Между их лицами достаточное расстояние, чтобы Чуя не планировал своё самоубийство вместо парня напротив. Ему нервно, раздражительно и на пару
сотен градусов жарче. Дазай не пытается дотрагиваться или наклоняться ближе, стоит в прострации и в вопросительных знаках.
Чуя осторожно, бесшумно сдувает волосы с глаз. Опускает взгляд вниз (куда угодно только не на Осаму) и без эмоций роняет:
— Ты порезался.
— Да, думаю, ты с готовкой справляешься всё-таки лучше. — Дазай говорит и не замечает, как выводит круговые линии на бедре парня, у линии резинки на домашних штанах.
Чуя натягивает улыбку и длинные рукава чёрной кофты.
Надеется, что белый пластырь
незаметен
на собственном указательном пальце.
