Дазай
простыл.
Чуя, если честно, удивлён, что это не случилось раньше, потому что вода в реке ледяная, а комната в его квартирке обогревается полностью лишь спустя сорок минут.
Сегодня середина февраля, и Осаму всё ещё жив.
Накахара называет это «особым достижением».
Они находятся в офисе, в котором серые стены под стать настроению и унылый цветок на подоконнике. Всё выглядит, как обычный кабинет в столичной компании, но вместо документов на закупку товара — десятки досье на необходимых для мафии людей.
Накахара перебирает листы пальцами, перетасовывая из стороны в сторону фотографии и краткие профайлы. В двух метрах от него напарник и его чёрное пальто —
это просто невероятно, — мятое, с сотнями мелких складок на подоле и воротнике, поднятом до подбородка. Осаму потрясывает, его плечи мелко дрожат, а глаза покрасневшие и сонные.
Чуе совсем немного хочется обнять его.
— Если ты не примешь свои чёртовы лекарства, я убью тебя.
— Простуда сделает это быстрее.
Дазай издаёт странный, сдавленный звук, который Накахара с трудом инициализирует, как кашель. Словно ножом по металлу провели. Чуя совершенно не уверен, что у этого парня вообще есть понимание медицинской терминологии и слова «лекарство».
— Не драматизируй, Осаму.
— Мне кажется, или ты впервые назвал меня по имени? — Его голос хриплый до низкого шёпота и очень неприятный. Чуя морщится, слушая этот болезненно саркастичный вопрос, и желание обнять сменяется на потребность ударить.
— Тебе кажется.
— Ну да.
В офисе шесть квадратных метров пространства, и всё оно заполнено отвратительной атмосферой нездоровья: Чуя давит ощущение собственной бесполезности, потому что надо помочь (хочется помочь) и потому что у него руки связаны цветами.
Он — сухие соцветия, выжженные ветром и солнцем.
Накахара сжимает зубы, выдыхает через приоткрытые губы и клянётся, что пожалеет об этом.
— Собирайся, — бросает он, не понимая, зачем это делает и говорит, а Осаму моргает часто-часто воспалёнными веками. Смотрит и спрашивает взглядом, что происходит, потому что губы сухие и не слушаются совсем.
И он вроде как собран.
— К себе не пущу, мне инфекция не нужна, — небрежно сообщает Чуя, но знает, что в
его квартире ужасно холодно; руки Чуи тоже бесполезные — согреть никого не способны.
— У нас новый этап в отношениях, и теперь мы идём ко мне, да?
Чуя закатывает глаза, выдыхая воздух ещё раз. Говорит себе, что в следующий четверг сам столкнёт Осаму с края моста.
Но сначала вылечит.
Потом столкнёт. Да, именно так и поступит.
Ему план кажется великолепно абсурдным, он в фармацевтике разбирается примерно процентов на ноль, поэтому надеется на чудо и на человека в аптеке.
***
Чуя держит пролинованный листок бумаги со списком продуктов, который он быстро набросал, пока фармацевт собирал лекарства в фирменный пакет. Накахаре пришлось подталкивать Дазая к прилавку, чтобы тот нехотя объяснил своё состояние и помог подобрать себе все нужные медикаменты.
Болеющий Осаму — капризный ребёнок, который продолжает отпускать плохие шутки и неуместные комментарии. Раздражение Чуи держится в паре пунктов от максимума.
В магазине Дазай обнимает два пакета, будто стараясь найти в них опору. У него температура поднимается с каждым часом всё выше, но он готов терпеть постепенно закипающее тело, потому что:
— Апельсиновый или вишнёвый? — Накахара спрашивает приглушённо через светло-жёлтую маску на лице; в руках у него две коробки сока, а глаза внимательные и направлены на напарника. Для него сейчас ответ на этот вопрос решает миллиарды загадок мира и, что наиболее важно, вычёркивает один пункт из списка.
Взгляд Осаму тёплый, немного расфокусированный, но полностью сосредоточенный на рыжем парне перед ним.
— Ты слышишь? — Чуя повторяет более тихо, наклоняет голову, ощущая себя странно и в ловушке. Он жалеет, что маска не может спрятать его полностью.
— Выбери тот, который нравится тебе.
Накахара открывает-закрывает рот, мысленно радуясь, что этого не видно, и утыкается носом в свой список. Бормочет, что им нужны овощи.
Дазай делает вид, что не заметил, как парень взял обе коробки.
***
— Думаю, мне стоит написать завещание.
Чуя фыркает.
— У тебя всего лишь простуда.
— Я тут немного поискал информации…
— Дазай,
нет.
— …и по описанию у меня воспаление лёгких с возможным осложнением на мозг.
—
О, Господи.
Накахара вздыхает так громко, что прозрачное эхо разносится по ванной комнате. Квартира Осаму большая (очень), и Накахара теряется в ней в течение первого часа. В течение второго он уже вполне запомнил все повороты и то, что мыло в ванной Дазая пахнет мёдом и злаками. Чуя мылит его руки и думает, что это
прекрасно странно, но напарник прислоняется всем измождённым телом к кафельной стене и дышит через раз.
Выглядит жутко.
У Дазая длинные пальцы и ровные ногти, а на его ладони Чуя находит нераспустившийся цветок, пытается не смотреть на него, но моет дольше и более тщательно.
Накахара на том задании схватил голыми руками нож — шрамы остались у обоих.
— Эй, Дазай. — Парень говорит в стену, возможно, в запотевшее зеркало. Вода приятно горячая, пар поднимается вверх и заполняет продрогший организм. Чуя согревается.
Осаму приоткрывает уставшие глаза, но взгляд осмысленный, серьёзный, ожидающий продолжения.
— Светло-голубой.
— Что?
— Хочу волосы светло-голубого цвета. — Чуя смывает радужно-белую пену с рук Осаму водой, лицо всё так же опущено вниз и скрыто за маской.
— Серьёзно?
— Думаешь, я буду выглядеть плохо?
Дазай молчит первую секунду, вторую — слабо улыбается и качает головой.
— Нет, вовсе нет.
Накахара кивает отчасти согласно, отчасти благодарно, и укрывает ладони напарника полотенцем. Говорит что-то о том, что необходимо приготовить «лечебный ужин» и зачем-то начинает перечислять все те продукты, которые собирается использовать. Говорит много, сумбурно, бессмысленно, но не договаривает предпоследний ингредиент, успевая лишь выдохнуть первый слог, когда его обрывает Осаму.
— Ты мне нравишься.
— Соболезную.
Влажное полотенце снова висит на своём обычном месте.
— Мне кажется, ты не расслышал, Накахара.
— У тебя температура, поэтому тебе следует лечь в постель.
Чуя раздражён, он ненавидит несправедливость и судьбу, которая действительно сука, и биполярный напарник был прав. Чуя знает, что с каждым днём будет расцветать, покрываясь цветами всё сильнее, и это, в отличие от простуды Осаму,
не лечится.
Он — гербарий с мёртвыми лепестками, который никому не нужен.
Потому что знает, что Осаму
по-своему стоит одной ногой в аду всё равно убьёт себя. А Чуя боится, до смерти боится неизвестности, того, что будет потом. И не будет ли он закопан в землю, разрываемый цветами, которые заполнили каждый сантиметр его тела?
Чуя знает, что мир катится к чертям, а его кожа — полотно из гнилых роз и лилий.
Но не знает лишь то, что, возможно, Дазай стал думать о смерти
чуточку
меньше.
