***
Дазай спит уже почти два часа. Чуя не уверен, что именно спит, но из комнаты не выходит точно. Проверять его он не собирается, хотя на полминуты останавливается каждый раз у двери и прислушивается. Одежду напарника Накахара собирает вместе с пальто, которое по весу больше, чем сам Чуя, и укладывает стираться. Он чувствует себя гордо. Перед тем, как уйти спать-не спать (Чуя все же надеется, что Осаму спит, а не умер), парень заставил его переодеться. Дазай и пижама — что-то из другого мира, солнечное затмение или запястья без шрамов, потому что выглядит мягким и неправильным, слишком близким. У него на руках снова бинты видны, и цветы просвечивают, лепестки розовые, пепельно-бордовые и очень заметные. Накахара задыхается и молчит, давится тюльпанным полем, которое распускается в лёгких. И вот сейчас, именно в этот момент Чуя стоит на кухне напарника, смотря на закипающий чайник. Открытый целлофановый пакет с печеньем лежит рядом, и парень уже тянется за одним из них, когда в коридоре раздаются шаги: тяжелые и широкие. Осаму появляется на кухне спустя несколько мгновений. На щеке отпечатался след от желтой подушки-альстромерии, веки немного припухшие после сна. Дазай смотрит на Чую расфокусированно, но пристально, пытается что-то рассмотреть, поэтому щурится и моргает. Накахара не верит, но действительно хочет смеяться от того, каким несобранным и потерянным выглядит напарник. Пижамные штаны ему велики, спадают с бёдер, хотя длинная футболка всё прикрывает. Однако Чуя точно знает, что резинка соскальзывает с тазобедренных косточек Осаму, потому что сам видел в его кабинете-спальне. — Да, это твоя футболка. — Чуя отвечает быстрее, чем истощённый мозг Осаму сложит слова в нечто, что могло бы напоминать вопрос. — Я постирал и свою рубашку, а эта висела в ванной комнате. — Вот как. — Я верну её позже, не волнуйся. — Дазай так и не вернул ему свитер — почему он должен? Потому что Чуя имеет принципы, за которые сам же себя ненавидит. — Оставь себе. Говорит на хриплом выдохе и морщится от боли в горле. Чуя, возможно, сочувствует. Проходит мимо по коридору и двигается более устойчиво, чем пару часов назад. Накахара открывает рот, сначала собираясь отказаться от навязчивого подарка, но останавливается в непонимании и смирении. Футболка под пиджаком Накахары — белая, без рисунка, даже без швов по бокам. Чуя не удивлён, что подобная вещь принадлежит именно Осаму. Через двадцать с половиной минут Чуя привычно или не очень садится на пол, наклоняется спиной на диван и греет руки о кружку с чаем. Носом чувствует две с половиной ложки сахара и рисовое печенье, выложенное Осаму на тарелку. Оно крошится в пальцах, оседает крошками буквально повсюду, и Накахара старается откусить кусок, держа кружку под подбородком. На сам диван садится Дазай, и теперь они поменялись местами, как почти поменялись квартирами. Напарник оставил остывать свою кружку на кухне, а Чуя вдруг кое-что понимает и спрашивает: — Откуда у тебя сахар? — Не думай, что я купил его специально на случай, если ты будешь пить у меня чай. Чуя издаёт что-то вроде слабого невнятного смеха и чуть-чуть в панике следит за тем, чтобы крошки от печенья не упали на ковёр. — Почему именно голубой? Отлично, теперь они играют в «вопрос-ответ», и Накахара к собственному удивлению не отпрыгивает в сторону, когда пальцы парня вдруг дотрагиваются до его волос. Он этого не видит, зато отлично чувствует. — Чтобы подходил к глазам? — Нам пора прекратить отвечать вопросом на вопрос. Чуя случайно ломает печенье, и всему виной три буквы и неожиданно существующее в этом мире «мы». — Не я первый это начал. Отколовшаяся половина рисового теста падает в чай. Накахара, кажется, не замечает вовсе, потому что старается не урчатьЧасть 5
26 августа 2017 г. в 19:56
— Раздевайся.
— Хочешь воспользоваться тем, что я болею?
Чуя по привычке трёт руки друг о друга, будто согреть хочет, но в квартире Дазая тепло и уютно, по-домашнему светло и приятно. Накахара хочет вернуться в свою гостиную, которая на пятьдесят процентов кухня, и окоченеть в ней до сине-серых губ. А губы Осаму красивые, хоть и говорят всякий абсурд.
Чуя молча обходит болезненного парня, не осматривая его кабинет, который Дазай также называет спальней, потому что здесь стоит чёрный диван и на нём две тонкие подушки яркого жёлтого цвета. Конечно, наличие дивана в полупустом помещении даёт право называться ему «кабинетом». Осаму — чёртов романтик с суицидально-драматичными наклонностями, которые Накахара изучил, как собственные запястья.
Цветы на них не появлялись уже 4 месяца.
На диване Дазая будто альстромерии распустились, и они живые, сверкают и выглядят очень-очень мило. В стенах Накахары они бы увяли.
Он надеется, что сам не похож на синоним увядания.
— Снимай одежду, её надо постирать. — Чуя произносит, но вдруг оборачивается, глядит как-то с гаснущей надеждой, брови согнуты треугольничками, а Осаму уверен, что у него помутнение разума. — Скажи, что у тебя есть стиральная машина, да? Давай же.
— В ванной. И я разочарован твоей внимательностью.
Дазай падает на стену плечом, потирая глаза и виски. Ощущение такое, будто этот парень сейчас уснёт стоя или упадёт в обморок. Чуя против любого из этих исходов, поэтому чуть громче повторяет свою просьбу про одежду и начинает выкладывать упаковки таблеток из пакета. В комнате раздаётся хруст бумаги и вздох Осаму, когда он стягивает с себя пальто и роняет его на диван, громко, неаккуратно. Накахара ожидает небольшой торнадо из пыли, но в воздухе лишь солнечный свет из окна и запах медикаментов.
Чуя говорит без агрессии-насмешки-иронии. Бормочет странно тихо, хотя хочет громко и саркастично:
— Выглядишь жалко.
— Это все из-за общения с тобой.
Накахара воспринимает ответ как хороший знак.
В руках у него какая-то пластинка с белыми капсулами, которые он выдавливает на ладонь вместе с плоскими бледно-серыми таблетками. Достаёт из пакета бутылку минеральной воды, поворачивается к парню и…
Воу, стойте.
Чуя просит себя закрыть глаза и дышать, но проваливается в обоих пунктах, чувствуя себя беспомощно угнетённо.
На Осаму нет рубашки, но есть сотни метров бинтов, обмотанных вокруг грудной клетки-шеи-предплечий. Чую ведёт. Из-под марлевых лент выбиваются цветы, выглядящие отвратительно притягательно, а в голове у Накахары вопрос, что такого он сделал в прошлой жизни, что в этой является таким неудачником.
Он не отворачивается. Незаметно (заметно) протирает ладони о штаны, прокашливается и надеется, что убрал с лица каждую эмоцию.
— Твои лекарства. — Подходит слишком быстро, перекладывает-перекидывает таблетки на шершавую ладонь Осаму. — Когда примешь, сразу ложись спать.
громко от того, как Дазай перебирает рыжие пряди.
— Мокрые носы животных.
Дазай вроде бы начал заплетать ему косичку (он не умеет), но останавливается.
— Что?
— Фрукты, которые ты ещё не попробовал; правильно сваренный, но ненавистный кофе; хлопковое постельное бельё; шанс, что завтра всё будет лучше, и я могу продолжать, потому что есть ещё десятки причин, почему ты, идиот, должен жить.
Оба молчат, и молчат до жути долго.
Чуя, наконец, поднимается на ноги. Игнорирует тот факт, что с него падает несколько килограммов крошек, а ведь они даже столько печенья не покупали.
— Куда-то собрался? — Дазай спрашивает интуитивно, возможно, даже из приличия или чистого любопытства. Так считает Накахара. У него в голове то самое рисовое тесто, заполняющее каждый уголок сознания. Мысли склеены-слеплены, и он мычит только:
— Принесу тебе чай. Он уже остыл, наверное.
Напарник не благодарит, не отмалчивается, но ещё секунду слушает, как шлёпают ноги Чуи по полу.
— Накахара? — Тот останавливается, едва не завернув за угол коридора. Поворачивает голову всего на двадцать градусов и вцепляется ладошками в стену. — У меня деньги в пальто были.