Куда нам дальше идти

Людские сны — такая странная вещь. Когда Люцифер во второй раз находит душу спящего Винчестера, охотника преследует стая вендиго (и плевать, что вендиго стаями не охотятся). По щелчку пальцев ближайший монстр взрывается. Его останки в свете луны окрашивают окружающие деревья в черное и мокрое. Стая не отступает, а скорее прекращает существовать в мгновение, когда внимание Сэма обращается на него. Долгое время никто из них не заговаривает. Затем: — Знамений нового Апокалипсиса нет. Я проверил. Дерзко, в духе Сэма, и растерянно: сомнения уже закрались в него и исчезать не собираются. — Я вернулся не затем, чтобы перезапустить Апокалипсис. — Тогда зачем? — Хотел увидеть тебя. Сэм резко вдыхает носом.  — Я не собираюсь давать согласие. И мне плевать, реален ты или нет. Я тебе вообще ничего не собираюсь давать. Они вернулись к прежним разборкам. Это почти вызывает у Люцифера улыбку. Если есть что-то касательно прошлой кратковременной вылазки из Клетки, о чём он не жалеет, так это знакомство с Сэмом Винчестером. Хотя на этот раз лучше бы, чтобы их отношения были менее… антагонистическими. — Я не прошу тебя этого делать. — Тогда что тебе от меня надо?! Люцифер прищуривается, когда трещины в душе охотника вспыхивают яростью и застарелой болью. Сэм никогда не мог скрыть от него свои эмоции, и в этом отношении находиться в его снах — почти всё равно что по-настоящему управлять им. Он подходит ближе, наблюдает, как Сэм стискивает зубы и упрямо стоит на своём. Восхитительно. — Сэм. Ты — самый необыкновенный человек, что когда-либо ходил по Земле. Храбрый. Полный решимости. Ты вернул меня обратно в Клетку. Почему бы мне не захотеть вновь увидеть тебя? — Ты сам хотел уйти. И это тоже в духе Сэма. Сразу к суровым истинам, даже если за это его пытали — и сейчас могут тоже. Люцифер пожимает плечами, позволяя своему взгляду смягчиться. — Ты искусил Дьявола и победил. Если это не выдающийся поступок, то я просто не знаю, что тогда. — Значит, ты хочешь отомстить? Опять? — Это никогда не было местью. — Чем же тогда? — Любопытством. И наказанием, да, — чтобы быть полностью честным, признаёт он, пусть это не играет особой роли, — Но в основном любопытством. Ты — удивительный человек, Сэм. То, чего ты добился… Я хотел знать, как. Хотел знать, почему. У тебя могло быть всё, что ни пожелай. Я дал бы тебе это. Но ты отвернулся. Пожертвовал собой ради людей, которые никогда не узнают о том, что ты сделал, а если бы узнали — винили бы в том, что не сделал этого быстрее. Я никогда не встречал человека, подобного тебе. — Может быть, ты плохо смотрел, — горько бросает в ответ Сэм. — Может. Как внимательно, ты считаешь, я должен был искать, когда любой, к кому я когда-либо прикасался, тут же с готовностью падал на колени? Если среди кучи копошащихся ничтожеств есть лишь горсть чего-то стоящих личностей, можешь ли ты обвинять меня в заключении, что проблема в самом виде? — Забавно. Потому что, с моей точки зрения, ангелы ничуть не лучше. Это заставляет Люцифера задуматься. — Ты пытаешься меня спровоцировать? — как можно спокойнее спрашивает он. — Нет. Скажи мне, а чем вы лучше людей? Начни с себя и Михаила, готовых разрушить мир ради своего поединка. Это задевает. — Мы считали, что исполняем волю Господа. Сэм усмехается. — Как будто вам было дело до его воли. — Вот тут ты ошибаешься, Сэм. Ты как никто должен знать, что злиться на отца — не то же самое, что плевать на его мнение. Сэм на мгновение напрягается, но затем сдаётся. — Верно. Итак, если ты здесь не затем, чтобы начать Апокалипсис, то что ты делаешь? — Ничего. Что захочется, — Люцифер пожимает плечами. — В прошлый раз, когда я оказался на Земле, у меня не было возможности оценить Творение. Я… познаю его заново. В мире столько прекрасного. Будет жаль не воспользоваться своим временем, чтобы насладиться этим. Сэм издает удивленный смешок и проводит рукой по волосам, на мгновение зажмурившись и опустив голову, словно собираясь с силами. — Всё, это предел. Галлюцинации говорят об отпуске. Напряжение уходит из его тела. Очевидно, он решил, что Дьявол без какого-либо замысла не может быть реален. Люцифер хмурится. Предположение не нравится ему и потому что оно выдаёт мнение Сэма о нём, и потому что ошибочно. Затем он становится ещё мрачнее. Что-то не так. Когда он встретил Сэма в первый раз, его душа сияла. Сквозь неё, слой за слоем, просвечивали надежда, любовь и смысл, вместе с упорством, которое наполняло всё — бесчисленное количество эмоций, воспоминания, трепещущие мысли… Даже угнетённый осознанием содеянного, он был ярок настолько, что мог затмить Солнце. И позже, в Клетке, с каждым испытывающим ударом он лишь сильнее демонстрировал это, подобно тому, как рассеянный солнечный цвет образует радугу. Больше нет. Теперь, когда страх и сопротивление, мгновение пребывавшие во сне, просочились сквозь трещины, нечему занять их место. Нет никакого нового сияющего оттенка. Его душу будто покрыл туман, или же она потускнела от чрезмерного использования. Он не просто вымотался; он устал настолько, словно едва остаётся в живых, и Люцифер ощущает, что его это странно беспокоит. Ему не нравится видеть первого человека, которого он посчитал достаточно прекрасным, чтобы подходить остальному Творению, таким опустошённым. — Почему бы нет? Сделай перерыв, позволь миру хоть раз спастись самостоятельно. — Не могу. — Почему? — Дин был прав. От нас слишком многое зависит. Слишком много людей. И звучащие в этом утверждении боль и вина на миг заполняют ту ужасающую пустоту у него внутри. — Тогда это не остановило тебя от попытки избежать такой жизни, — Люцифер склоняет голову, — Когда я впервые тебя встретил, ты ведь работал в баре? Ты только что выпустил меня и был там, полировал стаканы и смешивал коктейли. Сэм издает задушенный звук, который невозможно принять за смех. — И погляди, чем всё это обернулось. — Оно не сработало, потому что против тебя были Рай и Ад. Со Стэнфордом то же самое. Теперь ситуация изменилась. — Всегда есть что-то, — в голосе Сэма вновь горькое, удушающее опустошение, — И мы в центре этого. Постоянно на пути у очередного плана по уничтожению мира. Это... Он обрывает себя, как будто только сейчас осознал, с кем говорит. Настороженность кратко вспыхивает, а затем обращается в едва тлеющие угли, однако он не договаривает. Люцифер наклоняется, достаточно близко, что, потянувшись, он мог бы коснуться охотника. — Ты должен передохнуть. — Почему? — Помнишь наше совместно проведённое время? Как ты сражался за каждый шаг? Как ты удерживал сознание и продолжал искать что-нибудь, что помогло бы справиться со мной, до тех пор пока не нашел? Сэм смотрит на него, крепко сжимает челюсти, медленно приходя в себя и наполняясь знакомым гневом и упрямством. Люцифер посылает ответный, пробирающий до костей взгляд, стремясь полностью завладеть его вниманием. — Прямо сейчас у тебя бы ничего не вышло. Ты не смог бы противостоять тому, что я могу тебе предложить. — О? И что же это? Провокация легла на благодатную почву, трансформируясь в возмущение, предчувствие и вызов. Это не то, что Люцифер надеялся увидеть в самом начале сна, однако оно всё равно прекрасно. Ничего удивительного, что он не сразу заметил пожирающую охотника пустоту: лицом к лицу с непосредственной угрозой эмоции Сэма такие же ослепительные, как и всегда. Печально, но это не делает раскинувшуюся между ними бездну менее реальной. С кристально ясной уверенностью Люцифер отвечает просто: — Забвение. Сэм делает резкий вдох, сжимает зубы, но не находит в себе сил даже возразить. — Подумай об этом, Сэм. Ты силён, но всё равно остаёшься человеком. Ты не можешь продолжать так вечно без отдыха. Охотник не отвечает. Люцифер ещё некоторое время изучает его, затем оглядывается на тёмный, неестественно тихий лес, окрашенный кровью вендиго, и его рот искривляется в отвращении. — Давай-ка отправим тебя в какое-нибудь более приятное место на остаток ночи. После этих слов окружающий пейзаж меняется, и Люцифер уходит. Он приходит в себя на пляже. Слабые волны омывают его ступни. За время его отсутствия прилив продвинулся дальше, чем он ожидал. Михаил стоит прямо перед ним. Лицо сосуда ничего не выражает, но Благодать выдает его озабоченность. — Ты снова отправлялся гулять во сне. — Да. Михаил колеблется. Мир между ними ещё слишком хрупок, чтобы задавать много вопросов, но, в конце концов, он не удерживается.  — Зачем? — Я хотел навестить Сэма Винчестера. Михаил едва заметно хмурится. Его растерянность, четко видимая в Благодати, отражается и на сосуде. — Зачем? Он тебе больше не нужен. — Я нахожу его удивительным. А тебе разве не любопытно, как поживает твой подлинный сосуд? — Нет. Дин Винчестер — больше не моя забота. Он разочаровал меня. Люцифер практически улыбается. — Чем? Отказом? Михаил расправляет свои крылья. Они простираются до горизонта — и всё равно являют собой лишь тень его былого величия. Он часто держит их в таком виде, словно пытаясь убедить себя, что те больше никогда не коснутся границ Клетки, в то время как Люцифер обычно прячет их, предпочитая скрытность, которую это ему предоставляет. — Он отрёкся от своей судьбы. Всё было предначертано. Ему не следовало отказывать мне. На этот раз Люцифер освобождает крылья, просто чтобы таким образом отчетливее продемонстрировать Михаилу своё веселье, и в ответ он получает возрастающее недоумение брата. — Что здесь смешного? — Ты разочаровался в своём сосуде, потому что он тебе сопротивлялся. А мой сосуд превзошёл мои ожидания по этой же причине. Михаил прищуривается, сбитый с толку. Некоторое время спустя он решает оставить эту тему; спустя ещё мгновение своими крыльями он осторожно касается крыльев Люцифера. Люцифер сразу расслабляется. Это прикосновение естественнее всего в мире после вечности, проведенной прижатыми друг к другу. Затем его мысли устремляются обратно к истинному сосуду. Именно тогда он осознаёт, что Сэм и Михаил дополняют друг друга: один даёт ему признание без понимания, второй же понимает, но не признаёт. Это больше, чем всё, что он когда-либо имел, но в ту секунду он обнаруживает себя жаждущим и того, и другого.