Куда нам дальше идти

— Люцифер. Люцифер хмыкает и улыбается, тайно наслаждаясь теплотой их окрепшей связи. Сэм, кажется, не подозревает о ней, и Люцифер вновь заталкивает мысль о том, что, возможно, следует сказать ему, в дальний угол сознания. Не то чтобы Сэм не мог спросить его или любого другого ангела, прежде чем взять и предположить, что молитва — примерно такой же частный способ общения, как односторонний телефонный звонок. В отличие от своего брата, младший охотник взял за правило время от времени проверять ангелов, хотя вскоре Люцифер осознал, что только к нему Сэм взывает почти всякий раз, как видит. Ему бы чувствовать себя оскорблённым недоверием, но в молитве оно совсем не ощущается. Вместо этого, обмениваясь с ним парой слов, Сэм успокаивается. Удовлетворение и чувство безопасности просачиваются сквозь открытый канал, пока чуть позже связь не затухает. Если подумать, Сэм уже давно не пытался при виде его давить большим пальцем на шрам на ладони, даже не порывался, чтобы затем остановиться. Люцифер может лишь догадываться, что обе привычки служат одной и той же цели. Он определённо предпочитает молитвы. Сэм продолжает сооружать себе сэндвич, то и дело поглядывая в его сторону. Если не учитывать новые привычки, кажется, он не чувствует себя в безопасности рядом с ним достаточно, чтобы поворачиваться к нему спиной надолго — но и не настолько, чтобы отказаться поворачиваться вообще. Может быть, неразумно колебать хрупкие взаимоотношения, которые они только-только устанавливают, но Люцифер сейчас не в самом разумном расположении духа. — Есть кое-что, что меня беспокоит на протяжении уже нескольких дней, — начинает он невинно. Сэм боковым зрением поглядывает на него, — Возможно, ты смог бы помочь? Сэм кладёт булку сверху на небольшую горку помидоров, яиц и салата, берёт тарелку с бутербродом и оборачивается, прислоняясь к кухонной стойке лицом к ангелу. — Зависит от того, в чём дело. — Кажется, вы с Гадриэлем давно знакомы. Даже слепой бы заметил, как Сэм застывает от этих слов. Люцифер позволяет тишине затянуться на некоторое время, но когда она становится слишком долгой, он мягко спрашивает: — Расскажешь мне? — Нет. Тебя это не касается. Слова звучат холодно и твёрдо, но руки охотника дрожат, что заметно только благодаря вибрирующей из-за этого тарелке. — Это одна из причин, почему ты был таким измотанным, когда я впервые посетил тебя. — Я сказал, тебя это не касается, — выплёвывает Сэм, теперь уже раздражённо, и как бы ни было приятно быть рядом с ним физически, прямо сейчас хотелось бы оказаться во сне, где его эмоции легче понять. Конечно, Люцифер всё ещё может прочесть мысли своего бывшего сосуда, но подозревает, что Сэм это не оценит. Так много искушающих способов подтолкнуть его ещё дальше, и, может быть, даже правильно продолжать провоцировать его, вызывать такой живой отклик, чтобы не дать пустоте в душе Сэма взять верх. Но глубоко внутри Люцифер — создание жадное. Он не хочет терять приятные моменты их разговоров, появления которых едва сумел добиться. Он наклоняет голову, продолжая смотреть глаза в глаза. — Хорошо, Сэм. Он уже собирается выйти с кухни — больше здесь ничего не поделаешь, по крайней мере, не сегодня — когда голос Сэма останавливает его. — И ещё кое-что. Люцифер разворачивается, вопросительно приподнимая бровь. — Больше никогда не зови меня своим сосудом. Мгновение Люцифер изучает охотника, но есть лишь некоторые вещи, которые он может уступить ему без сопротивления, и ложь к ним не относится. — Но ты — это он, — просто говорит Люцифер, — Я больше не вселюсь в тебя, но ты всё ещё мой единственный подлинный сосуд. — Мне плевать. Я не твоя игрушка. И не вещь, за которую можно с кем-то бороться. Я могу постоять сам за себя. Ах. Так вот в чём дело. — Значит, мне нельзя занимать твою сторону? Сэм фыркает. — Тебе нельзя ревновать. Я тебе не принадлежу. Никаким образом. Я принадлежу самому себе. — Это так, — легко соглашается Люцифер. Ему не нужна особая проницательность, чтобы помнить о том, что борьба за независимость суждений, за то, чтобы его воспринимали как личность, с собственным достоинством и волей — это одно из тех стремлений, которыми насквозь пронизана душа Сэма. Кажется, со времен Клетки оно только стало сильнее. Сэм делает долгий выдох, с которым уходит основное напряжение. Люцифер рассматривает его, думая о том, следует ли ему постараться объяснить, что заставило его действовать так, как он действовал, одновременно, может быть, попытаться выудить из охотника ещё немного о Гадриэле, но Сэм выглядит довольным его ответом, и Люциферу не хочется разрушать этот момент. — Слушай. Я понимаю, что биологически, духовно или каким-то другим образом это так, — уже спокойнее произносит Сэм, — Но сосуд — всего лишь вещь, не больше, чем удобное тело. И если мы собираемся работать вместе, я правда не хочу знать, что это то, кем ты меня считаешь. И Люцифер замирает, глядя на Сэма, когда осознание того, какое между ними возникло недопонимание, обрушивается на него. — Ты действительно думаешь, что это всё, что есть сосуд для ангела? — наконец, спрашивает он. Сэм не отвечает, но с вызовом приподнимает подбородок. — Сэм, как ты думаешь, почему ангелу нужно согласие, чтобы вселиться в сосуд? Охотник презрительно усмехается. — Потому что предполагается, что вы должны быть чем-то лучше демонов? — Ты сейчас меня ранил, — отвечает Люцифер без особого пыла. Удивление дерзости Сэма пересиливает желание язвить. Он пробует подойти с другого угла, — Как ты думаешь, почему ты — мой сосуд, а Дин — Михаила, хотя вы оба происходите из обеих линий? — Потому что в Раю обожают символизм? — по тону голоса можно предположить, что за этим последует «Не знаю и знать не хочу», но нет. Люцифер вполне уверен, что где-то зажёгся крохотный огонёк непрошенного любопытства. — Ты можешь объяснить это? Выражение лица Сэма становится холодным. — Не пытайся играть со мной. Хм. Значит, охотник не в настроении размышлять самостоятельно. Тут Люциферу приходит в голову, что прежде чем затрагивать эту тему, ему следовало принять во внимание ограниченную способность человека понять некоторые вовлечённые в обсуждение концепты — и гордость Сэма. Он пытается найти понятную, но вместе с тем не совсем нелепую аналогию и выдаёт: — Между ангелом и сосудом есть резонанс на нескольких уровнях, включая особенности личности и опыт. Резонанс неправильный — сосуд взорвётся, даже если он был способен выдержать уровень энергии конкретного ангела. Резонанс хороший — и какое-то время он выдержит, пусть и не совсем подходит. — Как Ник. — Как Ник, — кивает Люцифер, — Предполагается, что согласие — это признание их сходства со стороны сосуда. Он скривляется и слегка пожимает плечами. — Или, по крайней мере, это наиболее приятное толкование. Сэм, конечно, не может удержаться. — А какое менее приятное? Глаза Люцифера сверкают. — Что это учит нас смирению. Ангел приходит к человеку и обязан просить. Лёгкая улыбка Сэма внезапно завораживает его. — Могу понять, почему ты предпочёл первое. Он смотрит на охотника, забыв о том, что нужно моргать. Он только что… подразнил его? Вот что теперь между ними происходит? Судя по всему, он слишком много времени тратит на то, чтобы понять, нравится ему это или нет, потому что улыбка Сэма становится чуть ярче, прежде чем он опять делает серьёзное выражение лица, всё ещё сияя глазами. — Ты рассказывал про взаимоотношения между сосудом и ангелом. Он больше не пытается скрыть свой интерес. Вечная тягость исчезла с черт его лица, и Люцифер тут же решает, что небольшое посягательство на его достоинство — не такая уж и высокая цена за это. Что не означает, что он не может перевести стрелки. — Нет. Я пытался подобрать для тебя ближайшее сравнение. Ты особенный, Сэм, но не настолько, чтобы понять основы того, что заложено в эту связь. Сэм слегка прищуривается. Какое-то мгновение неясно, обиделся он или нет, но затем он удобнее устраивается у стойки и машет рукой, которой держит тарелку. Нетронутый сэндвич шатается, но не разваливается. — Так продолжай. Атмосфера вызова едва ощутима, но это то, что Люцифер никогда не разучится узнавать. Хорошо, Сэм получит то, чего хочет. Может, больше. Ленивой походкой он подходит к нему ближе. — Можно сказать, что хороший сосуд хотя бы частично отражает сущность ангела. Ты, как мой подлинный сосуд, должен был подходить идеально. Понимать, как никто другой до тебя, и присоединиться ко мне по своей воле. О, вот и оно, то напряжение на самой грани чувств, которое говорит ему — это его единственный истинный сосуд, идеальное тело и душа; вот почему находиться в присутствии Сэма так волнующе. Люцифер наблюдает за тем, как Сэм делает вдох и крепче сжимает тарелку в руке, держа её словно барьер между ними, хоть он и близко не пытался нарушить его. И он не может не размышлять о том, ощущает ли Сэм то же притяжение, или это лишь их прошлое, что заставляет его сердцебиение ускориться. У Сэма уходит лишь несколько секунд на то, чтобы взять над собой контроль, вдохнуть через нос и вызывающе дернуть головой. — Однако я не сделал этого. — Да, не сделал, — какой же ещё одной жуткой несправедливостью это казалось ему, по крайней мере, до тех пор, пока не выяснилось, что Дин ещё упрямее брата, — Ты когда-нибудь спрашивал себя, почему? Почему все не совпало, почему твой брат не убил тебя, почему вы так боролись, чтобы спасти друг друга? Раз уж на то пошло, почему вообще битва между мной и Михаилом должна была произойти на Земле, и почему в сосудах? Сэм вновь молчит. Его внимание полностью обращено на Люцифера, и это — всё, что ему нужно, в качестве поощрения. — Резонанс действует в обе стороны, Сэм. Сосуд влияет на ангела. Жесты, выражения лица, манера разговора, все те детали, которые позволяют сойти за человека, когда нам это нужно — вот где в игру вступает сосуд. Поэтому Михаилу так трудно выражать эмоции в этом теле — он разделял его с твоим братом так недолго. Поэтому в разных сосудах ангел будет вести себя чуть по-разному. Чем сильнее сосуд, тем сильнее воздействие, и тем оно глубже. Двое истинных сосудов для архангелов, такие упрямые как вы? Теперь он улыбается, с иронией и печальным весельем, и видит, как Сэм догадывается за мгновение до того, как он произносит это. — Вы были великим замыслом Отца, Сэм. Вы должны были оба согласиться, должны были бороться с нами и пробудить желание сделать что угодно, лишь бы не убивать друг друга. Вы были такими, какими следовало быть нам, и вы должны были показать, что это все ещё возможно, что мы можем выбрать это, — улыбка искажается, — Вот только аукнулась дарованная Отцом свободная воля — по крайней мере, в случае с твоим братом. Сэм изучает его взглядом, не зная, верить или нет. — И всё это вам рассказал Бог? — с сомнением спрашивает он. — Нет. Но зная, что Он хотел, чтобы мы остановились, можешь ли ты сказать, что это не имеет смысла? Охотник рассматривает его ещё немного, затем неохотно соглашается. — Это означает, что вы должны были получить второй шанс, — заключает он — и кто знает, почему из всех выводов он выбирает именно этот. Люцифер позволяет своей улыбке стать сардонической. — Это также означает, что ради него я должен был положиться на человечество. Сэм фыркает. — В этом отношении меняться ты не собираешься, да? И вновь Люцифер ловит себя на том, что скучает по ясности сновидений, потому как он бы очень хотел знать, веселье или же презрение скрывается в этой реплике с лёгким изумлённым выдохом. Не то чтобы это изменило его ответ. — Я никогда не стану служить человечеству, — говорит он, — Но думаю, я нашёл пару стоящих существования экземпляров. — Ты не можешь выбрать пару — всё остальное идёт в придачу, — отвечает Сэм. Его плечи вновь с вызовом напрягаются, и Люцифер не может удержаться от того, чтобы слегка не подразнить его. — Какая жалость.

o.O.o

В этот раз, когда рано утром Сэм плетётся на кухню, чувствуя себя выжатым и опустошённым после очередного кошмара, который он, к счастью, не помнит, Люцифер обнаруживается уже там, готовящим кофе. Так как он изначально шёл сюда именно за ним, Сэм усаживается на стул и трёт лицо, словно пытаясь при помощи массажа заставить мозг работать. У него уходит почти целая минута, пока он прислушивается к привычным звукам, надеясь получить чашку свежего кофе, чтобы осознать, что что-то тут не так. Он поднимает голову и заторможенно пялится на ангела. — Почему ты варишь кофе? — Мне нравится, — просто отвечает Люцифер, с интересом смотря на капающую жидкость, легко прислонившись к кухонной стойке. — Кофе? — с сомнением спрашивает Сэм. — Варить его. — А, — перед глазами Сэма появляется непрошенная картина того, как Дьявол закапывает общую могилу, выглядя так, словно поистине наслаждается трудом, и он снова трёт их, чтобы избавиться от неё. В его полусонном состоянии это не очень-то и легко, — А ты любишь работать руками, да? — Мне нравятся ощущения. Ответ достаточно неожиданный, чтобы заставить Сэма с усилием вновь поднять голову и едва слышно одобрительно хмыкнуть. Люцифер соединяет кончики пальцев обеих ладоней и, не расцепляя, легко касается ими губ. — В истинной форме так не сделать, Сэм. Благодать не касается, она пронизывает. Можешь ли ты представить себе, как странно это — ощущать между собой и миром барьер из кожи, даже между частями собственного тела? Из всех ощущений человеческого тела, осязание — вне всяких сомнений самое удивительное. Сэм моргает, теперь заинтересованный настолько, чтобы заставить себя немного взбодриться. — Вот как, — это всё, что Сэм произносит, однако в памяти он возрождает все те едва заметные жесты Люцифера: как дёрнулась его рука, как кончиком языка он провёл по краю губы — и то, что когда он появлялся во снах, всего этого не было. — Дело не только в осязании, — продолжает Люцифер, — Ты когда-нибудь изучал человеческую руку, Сэм? Ощущение кости, мышц и сухожилий при движении, то, что она позволяет сделать, и то, что нет. Ты когда-нибудь просто останавливался и чувствовал? Сэм не отвечает, безотрывно следя за демонстрацией: оголённое предплечье, сильные пальцы сжимаются в кулак и разжимаются, поворачиваясь в разные стороны — от неспешной чувственности этого зрелища у него пересыхает во рту, и дело тут не в жажде кофе. Он сглатывает и отчаянно пытается запретить своим мыслям блуждать, ведь если всего лишь рука достойна такого сосредоточенного восхищения, то что ещё Люцифер изучает за закрытыми дверьми своей комнаты? — У тебя вообще есть своя комната? — выпаливает он, и чары развеиваются. На лице Люцифера отражается чистое недоумение, потому что такой внезапный переход от темы даже ангел не в силах осознать. И они вдруг вновь становятся всего лишь двумя разговаривающими на кухне парнями, и всё почти возвращается на круги своя. — Нет? — неуверенно отвечает Люцифер. Кофе, наконец, готов. Сэм умирает, как хочет его, потому что он вполне уверен — его воображение не такое активное, когда в организме достаточно кофеина. — У тебя должна быть. И у Михаила. У нас ведь места достаточно. Проблема с кофе заключается в том, что он всё ещё в кофемашине, а кофемашина — рядом с Люцифером, и Сэм не знает, как в данный момент его предательские мысли (тело) отреагируют на непосредственную близость ангела. — Мне не нужен сон, — мягко напоминает ему Люцифер. Он больше не звучит таким озадаченным, но его рука всё ещё висит в воздухе, как будто ожидая следующего жеста. — Дело не только во сне. Комната — это твоё личное пространство… Сэм замолкает, нахмуривается, перехватывает взгляд Люцифера. Он не уверен, кто из них сейчас больше удивлён тем, куда их завёл разговор. Как он от своего обычного утреннего марш-ползка до кухни пришёл к высказыванию мнения, что у Дьявола должно быть личное пространство в бункере? Что ещё более интересно, он чувствует, что даже с достаточным количеством кофеина в организме оно никуда не исчезнет. Он вздыхает. — Тебе оно нужно? — Да, — в голосе Люцифера звучит нежность, что позволяет предположить, что, может быть, он, как и Сэм, осознаёт их ситуацию, и это — не то, с чем охотник хочет разбираться прямо сейчас. Он кивает в сторону кофемашины. — Можно мне чашку? — Конечно. Сэм наблюдает за тем, как Люцифер уверенными и неторопливыми, почти церемонными движениями наливает ему кофе, и мысленно отчаивается, осознавая в тот самый момент, что больше никогда не сможет смотреть на его руки так, как прежде. Кофе настолько крепкий, что им можно заделывать выбоины на дорогах, и от удивления Сэм почти выплёвыет первый глоток, прежде чем силой воли заставляет себя сглотнуть. — Проклятье. Ты, правда, ни в чём меры не знаешь, да? Как ты вообще сумел запихнуть в машину столько кофе? — Есть очень мало вещей, которые я не могу сделать, если постараюсь, — самодовольно заявляет Люцифер, — Чем крепче, тем лучше, разве не так твой брат говорит? Сэм смеётся. Он смеётся, потому что Дьявол всё ещё остаётся ангелом, и потому порой не понимает, что к чему; он смеётся, потому что Дин, очевидно, странным образом умудрился заставить ещё одного ангела повторять за собой; и он смеётся, потому что давно уже у него не было возможности так искренне повеселиться. — А знаешь что? Давай оставим ему немного. Люцифер странно смотрит на него, словно не может определиться, обижаться или ликовать. В конце концов, он кивает, так что, наверное, победило второе.

o.O.o

За последние дни появляться у двери бункера, чтобы кто-то из Винчестеров впустил его, стало в порядке этикета. Теперь Люцифер едва об этом задумывается. Но так всем комфортнее. Охотники предпочитают всякий раз подходить к двери, нежели разрешать ему объявляться когда и где угодно, и то, что они-таки позволяют ему пройти каждый раз, делает Люцифера странно счастливым. Дин, когда открывает, конечно же, не упускает случая бросить угрожающий взгляд. Сэм первые пару раз чувствовал себя неуютно, словно ещё не забыл о символизме этого действия — скорее всего, не забыл — но теперь он лишь приветствует его лёгким кивком и шагает в сторону, почти всегда проверяя Люцифера с помощью молитвы, прежде чем он проходит дальше внутрь бункера. Причина, по которой приходится так часто покидать его, отнюдь не так приятна. Как только они убедились, что работа над Скрижалью продвигается, Габриэль начал всерьёз готовиться к ритуалу воскрешения, посылая братьев за различными ингредиентами. Ладно, те бельгийские конфеты-пралине, за которыми пришлось слетать Михаилу, наверное, в их число не входили. В любом случае, это служит неприятным напоминанием о том, в каком состоянии сейчас находятся крылья Габриэля, а также — какие сейчас между ними взаимоотношения. Люцифер не обижается на то, с каким едва скрытым весельем Габриэль командует ими, его даже не злит то, как часто приходится отправляться на поиски (тот факт, что маленький братец будто бы не может составить единый список нужных вещей, чтобы они собрали всё за раз). Габриэль сердится и выпускает пар. Даже Михаил понимает и уважает это. Но запросы, особенно те, с которыми он посылает Люцифера, становятся всё безумнее — и, в конечном счёте, опаснее. Люцифер никогда не изучал языческую магию: не было ни возможности, ни желания — но он искренне сомневается в том, что амарант, сорванный под конец солнечного затмения, настолько могущественнее амаранта, сорванного в новолуние, или ещё что-нибудь в таком духе, что это бы оправдало путешествие во времени, из-за которого он потратил почти всю энергию, полученную от возвращения Метки Каина. Они всё ещё не уверены в состоянии их связи с Небесами. Возможно, что энергия, которую они тратят, не восполнится, пока Рай вновь не будет открыт. Он находит Габриэля в одной из самых больших пустых комнат бункера, которую, вполне возможно, использовали как раз для таких случаев, так как окружающие её знаки рассчитаны на то, чтобы охранные чары снаружи не повлияли на происходящее внутри. На стенах есть несколько полок с собранными ингредиентами, кроме этого большой стол с бумагами, на которых куча разных диаграмм и заметок от руки. Кажется, одна из диаграмм выведена прямо на столе. Ещё у двери сидит кролик и довольно уминает небольшую охапку одуванчиковых листьев. Когда Люцифер входит в зал и аккуратно перешагивает через животное, Габриэль даже не приподнимает голову, яростно что-то записывая на бумаге и щелкая пальцами, продляя лист, как только заканчивается место. Собравшись с духом, Люцифер подходит ближе, ставит банку с амарантом на стол перед братом и спрашивает: — Это всё действительно необходимо? Габриэль даже не отвлекается от записей, явно игнорируя его с целью вывести из себя. — Возможно. У тебя какие-то проблемы с этим? Люцифер мгновение изучает его, а затем решает, что хорошенького понемногу. — Будь честным, братец, — мягко укоряет он, — Ты пытался убить меня. Можешь ли ты винить меня за самозащиту? Габриэль пронзает его взглядом и оскаливается, позабыв про заметки. — О, я тебя ни в чем не виню. Ты сделал то, что пришлось сделать, — он наблюдает за ним пару секунд, но Люцифер не так глуп, чтобы проглотить наживку и согласиться, а уж тем более расслабиться. Ухмылка Габриэля становится ещё озлобленнее, — Назови это предыдущим опытом, но я не ждал, что ради меня ты остановишься. Однако особенно впечатлило твоё злорадство. Оно прям передало, как ужасно было причинять мне боль. Искренне жаль, что заставил тебя пройти через это. Люцифер на какое-то время замолкает, не зная, как ответить. В конце концов, он осторожно произносит: — Я был зол… — Прикинь, а я зол сейчас. И что же мне с тобой сделать под этим предлогом? Люцифер хлопает ладонями по столу. — Признай свою часть вины, брат! Ты не дал мне шанса остановиться. Ты жил независимо тысячелетиями, ты должен был лучше знать о том, что такое выбор, чем я. Должен был увидеть выход, но даже не попытался показать его мне. Всё, что ты делал — бросался оскорблениями и подставился под удар. Брат, которого я так надеялся пощадить, стоит у меня на пути, заставляя всё выглядеть так, словно лучше погибнуть, чем стать свидетелем моей победы. Будь честен, Габриэль. Попробуй сказать, что ты бы не вспылил на моём месте. Габриэль хмурится. — Как будто ты бы меня послушал. Ты бы сказал, что остановишься, только если Михаил отступит, а Михаил — лишь если ты попросишь прощения, и вновь старая песня, со мной в середине. Вас обоих невозможно было убедить. На это нечего ответить, серьёзно, нет ничего, что бы заставило их поступки выглядеть лучше, и если от дальнейших разговоров и может быть польза, Люцифер её не видит. В отсутствие лучших вариантов он говорит единственную истину, которая ещё может что-то изменить. — Я счастлив, что ты вернулся. Габриэль отводит взгляд, словно это, в отличие от спора, больше, чем то, что он мог выдержать. — М-м-м, не уверен, что могу ответить тем же, но спасибо. Люцифер отрывисто кивает и поворачивается, чтобы уйти. Однако прежде чем он успевает выйти за дверь, голос Габриэля останавливает его: — Я не пытался убить тебя, знаешь? Он даже не проверяет, слушают ли его, неловко перебирая бумаги. — Не виню, что не понял, план был рискованный, возможно, и результат оказался бы тем же, но я не собирался тебя прикончить. — Что ты собирался сделать? — когда за откровением ничего не следует, мягко подталкивает его Люцифер, изо всех сил стараясь не звучать подозрительно. Габриэль поднимает глаза. — Ранить, вывести из строя. После этого каким-то образом поймать Михаила в ловушку. План глупый, но это всё, что я смог по-быстрому придумать — ну, знаешь, ты уже мочил всех направо и налево. Люцифер какое-то время молча его рассматривает. — И ты был уверен, что у тебя больше шансов сделать это, чем убедить меня? Габриэль даже не колеблется. — На сто процентов, братишка. Самое худшее — то, что он мог быть прав. Не на сто процентов, но и не пятьдесят. Возможно. Весьма вероятно. — Думаю, — очень осторожно начинает Люцифер, — что мы оба в тот момент плохо соображали, верно? Габриэль фыркает. — Вау, вот это щас прям почти как извинение прозвучало. Ты там себе ничего от усилия не потянул, большой брат? Но больше он не выглядит таким враждебным, и этого достаточно, более чем достаточно для одного дня. У них с Михаилом ушла почти вечность на то, чтобы помириться. Если он всё сделает правильно, Габриэль позлится не дольше пары столетий. — Крольчишку будут звать Пророк Марк Второй, прозвище Чудик, — неожиданно выдаёт тот, — Скажи остальным, что если он переживёт эту ночь, можно приступать к воскрешению Кевина. И ещё, пожалуй, что я уже придумал имя. Не хочу знать, какой вариант был бы у Дина. Он делает паузу. — Забудь, что я сказал. Попрошу Каса придумать. Будет забавно. В любом случае, я закончил. Очень много говорит о состоянии их союза тот факт, что даже такое простое задание, данное одному из них, как придумывание клички кролику, за пять минут перерастает в шумную перепалку, по окончании которой никто не понимает, веселились они сейчас или реально спорили, и кролик остаётся безымянным. Это неважно, потому что ночью он умирает. Габриэль изобретательно матерится и вновь отправляется корректировать ритуал. Как ни странно, новых ингредиентов он не требует. Зато ещё раз посылает Михаила за сладостями.

o.O.o

Поздно вечером Сэм стучится в дверь комнаты Люцифера, не зная, хочет ли застать его там или нет. Дверь открывается. Люцифер сидит за столом с противоположной стороны комнаты и листает книгу. На мгновение Сэм замирает, ясно ожидая увидеть какой-нибудь том из библиотеки Просвещённых, пусть архангел и не пытается спрятать её. Следом он замечает красочную обложку и моментально забывает, зачем пришёл. — Это что, Гарри Поттер? Люцифер утвердительно мычит и продолжает переворачивать страницы с какой-то обескураженной заинтересованностью. — Кастиэль сказал, что это важная часть современной культуры, — лениво объясняет он, — Не очень понимаю, что в нём такого, но, в то же время, то же самое можно сказать про большую часть человечества. Сэм старается не ухмыляться в открытую. — Это детская книга. Может, тебе понравятся самые последние из серии. Они должны были расти вместе с читателем. Люцифер поднимает на него взгляд. — Я небесное создание старше этой планеты, Сэм. Не думаю, что несколько лет человеческого развития сделают эту историю ближе к моим предпочтениям. — И все же ты уже прочёл половину первой книги, — Сэм не может удержаться от возражения. Всё равно либо это, либо сказать Дьяволу, что время от времени он ведёт себя как подросток — первое куда разумнее. Наглядный пример: Люцифер захлопывает книгу и откладывает её в сторону со слегка недовольным выражением лица. — Уверен, это не то, о чём ты хотел поговорить со мной в такое время. Этого достаточно, чтобы заставить хорошее настроение Сэма испариться. — Да, — ему приходит в голову, что он всё ещё стоит в дверях, но в комнате больше негде присесть, разве что на кровать Люцифера, которая, как непрошенное напоминание об их предыдущем разговоре, не выглядит такой уж неиспользованной, какой гипотетически должна быть кровать ангела. Сэм решает оставаться там, где стоит. — По преданию, Гадриэль — тот, кто впустил тебя в Эдем, так? Неожиданная искра любопытства в глазах Люцифера заставляет его чувствовать себя слегка неуютно, что только усиливает беспокойство, которое осталось у него на душе после недавнего разговора с Кастиэлем. — Продолжай. — Как ты сумел убедить его? Взгляд у Люцифера проницательнее, чем Сэму бы хотелось, пока он обдумывает вопрос. Или может быть, только притворяется, что обдумывает. — Как насчёт того, что я расскажу тебе эту короткую историю, а ты расскажешь, что произошло между вами двумя? Сердце Сэма уходит в пятки. Вот то, чего он и боялся. Он обдумывает возможность отказа, но от этого разговора вполне может зависеть безопасность Каса, если ангел действительно собирается сделать то, на что намекнул. Кас мало что рассказал о своих планах, но у Сэма есть некоторые подозрения. Самое худшее в том, что он догадывается, что к этому подвело. Хотел бы он не знать. Так легко было просто ненавидеть Стража. Другое дело, что Люциферу любопытно настолько, что он торгуется информацией — он найдет другие способы её получить, и лучше уж Сэм будет сам решать, о чём ему можно знать. Особенно в свете возможных планов Каса. — Ладно, но ты первый. Люцифер склоняет голову. — Без фокусов, Сэм. Без полуправд. Можешь пообещать мне это? Сэм хмурится. Не из-за недоверия — он должен признать, что из них двоих это не Люцифер пытался обмануть другого — а из-за тона, которым ангел напомнил о той другой игре, которую они вели однажды. — Я не собираюсь вдаваться в детали, но скажу правду. Он уверен, что Дьявол захочет более ясное обещание, но спустя всего лишь мгновение раздумий Люцифер кивает. — Про меня и Гадриэля особенно рассказывать нечего, — произносит он беспечно. Тень довольной ухмылки заставляет его выглядеть совсем по-мальчишески, — Я подошёл к вратам и сказал ему, что мне нужно пройти. И он позволил. Предложение на несколько секунд повисает в воздухе, пока Люцифер едва заметно ухмыляется, а Сэм ждёт какого-либо рода объяснение, которое никак не следует. — И всё? Люцифер улыбается чуть шире, а затем выражение его лица становится озорным. — Это было давно, Сэм, — мягко произносит он, — Очень мало ангелов понимали, что такое нужда, которая не проистекает из воли и заповеди Господа. Гадриэль не входил в их число. Сэм пялится на него, едва переваривая то, что только что услышал. — Он провёл в темнице тысячи лет. Люцифер пожимает плечами. — Не по моей вине. Тебе станет легче, если я скажу, что не ожидал такого наказания для него? Он был мне таким же врагом в то время как все остальные, слепо влюблённый в человечество с той секунды, когда Адам открыл глаза, и властный, на ступень лишь ниже архангела. Стена Господня, Щит Эдема, один из величайших героев ангельского Воинства. Его падение заставило ангелов думать, а именно это мне и было нужно. Я никому не рассказывал о случившемся. Ожидал, что его выпустят, как только шумиха утихнет, хотя не могу сказать, что меня это волновало. Сэм ничего не говорит. Он не может подобрать слова. Похоже, слишком поздно признаваться в том, что он надеялся услышать что-то, выставляющее Гадриэля безнадёжным предателем, чтобы он смог предупредить Каса и забыть все те странные знаки, которые ему посылал Страж. — Имей в виду, я не собирался вести войну, — спокойным тоном продолжает Люцифер спустя некоторое время, пристально глядя на Сэма, — Ангел, убивающий ангела — такое даже я был не в силах представить. Как я себе представлял, если бы некоторые из нас не согласились с Отцом, этого было бы достаточно. Если бы мы представили ему доказательство, что его новое творение не идеально, он бы обязательно изменил своё мнение. Он пожимает плечами. — Всё пошло не по плану. То, что случилось, называют Первой войной, но на деле это была бойня. Нас было слишком мало, и мы не были готовы. Я единственный, кому позволили жить. Остальное ты знаешь. Тишина затягивается, но Сэм ничего не говорит, потому что, что бы он ни сказал, оно было бы слишком незначительно по сравнению с тем, что Люцифер открыл ему сейчас. Впервые он осознаёт, что Люцифер настолько стар, что не может отвечать человеческому понимаю морали. Не потому что он выше людей — а потому, что невозможно винить за нарушение правил, которых ещё просто нет, или за то, что он не был способен предвидеть последствия своих действий — примера, на который можно было бы оглянуться, просто не было. Учитывая обстоятельства, слепое повиновение Михаила неожиданно обретает смысл, как и то, что Бог требовал его от своих ангелов. Только Он должен был обладать способностью предвидеть, что может произойти. Даже если из-за того, что Он сам заставил произойти некоторые события. Как бы Люцифер ни воспринимал его молчание, судя по всему, оно его не расстраивает. Но времени взять себя в руки он Сэму не даёт. — А твой рассказ? — напоминает он. Может быть, это и хорошо, что Сэм всё ещё погружён в мысли о том, что только что услышал, потому что он может дать Люциферу то, чего тот просит, не позволяя себе слишком переживать по этому поводу. — Ты же знаешь, что мы пытались запечатать Ад? — после того как Люцифер кивает, он продолжает, — Я не прошёл Испытания до конца, но я умирал. Гадриэль предложил исцелить меня изнутри. Я был в коме, но он каким-то образом заставил меня дать подобие согласия. Я понятия не имел об этом до тех пор, пока он не предал нас, взял верх, убил Кевина и присоединился к Метатрону. Ну, или сделал это в открытую, потому что я думаю, что они впервые разговаривали, когда он всё ещё был во мне. После этого Дин с Касом быстро вернули меня назад. Как только я узнал, что он здесь, я изгнал его, вот и всё. И с тех пор он действовал как заместитель Метатрона. Вспоминать легче, чем он думал, но слова всё равно оставляют горькое послевкусие во рту и непрошеные картины из прошлого в голове. Он заранее знает, что поспать сегодня не сумеет. — Он пересёк черту, — Люцифер произносит обманчиво ровно. — Тебе всё равно нельзя бороться за меня. Я не твой. То, что сделал Гадриэль, касается только меня, его и Дина. Люцифер прищуривается. — Он предложил исцелить тебя. Дину. — А это касается только меня и моего брата, — твердо отвечает Сэм, — Я серьёзно. Забудь. — Сэм. Он фактически завладел тобой без твоего согласия… — Как насчёт того, чтобы ты предоставил Гадриэля мне, и я никогда не спрошу Михаила о том, как он заставил Адама сказать да? — не выдерживает Сэм, — Потому что когда я видел его в последний раз, он не собирался соглашаться, если только не из-за шантажа или пыток. Что бы согласие ни означало, большинству из вашей братии на него явно наплевать. Повторяю ещё раз — не лезь в это. Люцифер рассматривает его, сжав губы в упрямую линию, и Сэм смеривает его самым невпечатлённым взглядом. — Не жди, что я забуду, Сэм. — Я не жду. Я лишь хочу, чтобы ты помнил о том, что мне решать, что с этим делать. Спасибо предыдущей теме разговора, благодаря которой Сэм сверхчётко осознаёт, что существо перед ним — не человек. Он ощущает волю Люцифера, давящую на него, как эхо той куда более реальной внутренней битвы, которую они когда-то вели. Люцифер — сила природы, более чем привычная к тому, чтобы сметать всё на своём пути, как лавина, поэтому можно восхититься тем, как она замедляется и, наконец, останавливается ради него. — Как пожелаешь, Сэм. Слова тихие и простые, но они несут в себе целый мир — это больше, чем просто решение обсуждаемой ими проблемы. Они показывают уважение Дьявола — Сэм раньше не думал, что он способен на такое. — Спасибо, — и это искреннее. Не потому что он благодарен за уступку, на которую имел полное право, а потому что очевидно, что Люцифер старается, и у него не так уж и плохо выходит. Люцифер лишь кивает, выглядя задумчивым, и Сэм разворачивается, чтобы уйти. — Спокойной ночи. Он отходит на значительное расстояние, потому ответ звучит едва слышно, но голос у Люцифера, несомненно, довольный. — Спокойной ночи, Сэм.