Куда нам дальше идти

У них уходит некоторое время, чтобы успокоиться и вернуться к обсуждению того, что делать с Ханной. Очевидно, что им нужно встретиться; загвоздка заключается в том, что место должно быть такое, чтобы ей было сложно устроить им ловушку, но в то же время, чтобы там было безопасно, если она говорит правду. Они даже не знают, каков предел у сил Метатрона, не знают, может ли он отследить её или их, как только они покинут Бункер, и если да — то как. — Итак, Габриэль идёт первым и находит безопасное место. Затем мы с Сэмом подбираем Ханну по дороге и, если всё в порядке, отвозим её туда. Если она всё ещё захочет говорить с вами, летите к нам, — после довольно долгого обсуждения суммирует Дин, уточняя у Михаила. — Вы не можете отправиться одни, — мгновенно возражает Люцифер. — Чёрта с два не можем, — не заводясь, отбривает Дин непререкаемым тоном. — Что, по вашему, мы без вас делали всё это время? Мы способны себя защитить. — Да, это так, когда приходится, — терпеливо, словно разговаривая с маленьким ребёнком, отвечает Люцифер. — Теперь у вас есть мы. Сэм еле сдерживается, чтобы не стукнуть себя по лицу. — Люцифер… Взгляд Люцифера тут же обращается к нему. — Нравится вам это или нет, вы уязвимы. Здесь ты смертен, Сэм. Если что-то случится, мне нужно быть рядом. Я больше не могу просто воскресить тебя. Сэм бледнеет, осознавая, когда — где — он не был смертен. — Ага, возможно, — Дин подхватывает нить разговора, давая Сэму время взять себя в руки. — Но именно за вами охотится Метатрон. Он безумно уверен в себе, так же, как и вся ваша братия, и не думает, что мы способны помешать. Вы же? Да он на вас насядет, едва успеете выйти за пределы охранных чар. Нам повезло, что он ещё этого не сделал. Так что вы остаётесь здесь, сидите тихо, а большие мальчики выполняют доставку. — Ведите себя хорошо, ребятки, а то мне опять придётся сделать что-нибудь глупое, — лениво тянет Габриэль. — Думаю, на этот раз я буду на твоей стороне, — бормочет Сэм. Габриэль расцветает лицом и мгновенно поднимает руку, протягивая пальцы. Сэм вздрагивает. — Стой! К его удивлению, Трикстер даже не протестует, просто расслабляет пальцы, показывая открытую ладонь в жесте капитуляции, и укладывается обратно на кресло. В неуютной тишине, что за тем следует, они все неуверенно рассматривают друг друга. — Слова Люцифера имеют смысл, — в конце концов, медленно произносит Михаил, прощупывая почву. — Из нашей компании вы наиболее уязвимы. — Да, но Дин тоже прав, — отвечает Сэм. — Метатрон недооценивает нас, так что, если это не ловушка, у нас будет куда больше шансов подобрать Ханну, не привлекая его внимание. А если это всё-таки ловушка, нужно будет лишь помолиться вам. — Раньше у нас и такой подмоги не было, — добавляет Дин. — Мы едем. После этого особенно нечего обсуждать. Габриэль замечает, что, возможно, им сначала надо попытаться достучаться до Каса, на всякий случай, и они соглашаются, что необходимо послать ему молитву. Не стоит предупреждать Метатрона, что они почуяли, что происходит, и начали действовать, не говоря уже о том, что ангелы могут легко подделывать голос. Так что Дин молится, сообщает Касу о том, что они узнали, и просит связаться с ними. Как и ожидалось, ничего не происходит. Борясь с разочарованием, Сэм предоставляет Дину позвонить Ханне, а сам спешно направляется в ванную, когда нужда становится уже почти срочной. Как по закону подлости, тут в коридоре его догоняет Люцифер. — Сэм, — голос у него низкий, решительный, почти строгий и посылает волну мурашек предвкушения вниз по спине. Прямо сейчас именно его собственная реакция и авторитет в этом голосе раздражают Сэма так скоро после напоминания о Клетке. — Что? — огрызается он. — Разумно ли рисковать собой вот так? Сэм посылает ему искажённую пародию на усмешку. — Мы — Винчестеры. Мы не разумные. Мы эффективные. — Сэм, — это звучит почти уязвлённо. — Слушай, это нужно сделать. Мы можем сделать это. Вот и всё. Люцифер подходит ближе, слишком близко. Движение откровенно преднамеренное. — Обещай мне, что будешь осторожен. Обещай, что отправишь молитву, если будешь в опасности. Сэм невольно отводит взгляд, прежде чем вспоминает, кто он такой, и кто сейчас изображает беспокойство по отношению к нему. — Я не идиот, Люцифер. Губы Люцифера сжимаются в тонкую, недовольную линию. Он наклоняется вперёд. Руки поднимаются, ладони обхватывают шею Сэма. Охотник испуганно втягивает воздух и замирает, застывая от угрозы и интимности жеста. — Ты смертен, Сэм, — как будто одного напоминания не было достаточно. — Если бы я не осознал, что происходит, ты бы умер сегодня. Ещё несколько минут, и я бы не смог вернуть тебя. Я не… — Его пальцы дрожат, на секунду хватка становится слишком крепкой, и руки Сэма взлетают, ловя запястья Люцифера, твёрдые словно камень под его касаниями. Люцифер как будто не замечает. Его голос становится ещё ниже, грубее, более требовательным. — Меня сделали слабее того, каким я был раньше, Сэм. Я не смогу присматривать за тобой так, как когда-то мог. — Ты никогда не присматривал за мной, — выпаливает Сэм. — Ты следил за мной, потому что я был тебе нужен, и единственная причина, по которой ты спасал меня от всего, заключалась в том, что так я бы не сумел от тебя сбежать. И не заставляй меня начинать о том, что ты сделал, когда мог «присматривать за мной» сколько душе угодно. Люцифер выглядит ошеломлённым так, как он не имеет права выглядеть. Кажется, он так же не знает, что сказать. В эту секундную тишину Сэм со всей очевидностью осознаёт тяжесть ладоней на его шее, их слабое тепло. Как бьётся пульс в запястьях, которые он сжимает — один этот пульс подтверждает, что они реальны, только он кажется таким хрупким в этих нечеловечески сильных руках. Эти руки должны бы казаться сдавливающими, угрожающими, особенно учитывая тему, которую Сэм только что поднял, но нет. Каким-то образом весь разговор их словно не касается, и они возвращают его обратно к той игре касаний и вызовов, что происходит между ними. На мгновение он разделён на двое: одна половина его всё ещё слишком зла на Люцифера, а другая уже хочет поднять ставки, рискнуть и стать ещё ближе. (И разве то, что он может испытывать два этих чувства одновременно, не подтверждает безумие происходящего? Словно два кусочка пазла не сошлись и наложились друг на друга). Он сглатывает, скорее, чтобы посмотреть на реакцию, и не удивляется, видя, как взгляд Люцифера перемещается на его горло. Чего он не ожидает — так это то, что тот сглатывает в ответ. Не ожидает ощущения больших пальцев Люцифера, на пробу касающихся его волос. Сэм впивается пальцами в его кисти достаточно сильно, чтобы оставить синяки, если бы на месте Люцифера был человек. Движение прекращается. — Люцифер, — это должно было звучать как предупреждение. Оно выходит хриплым, больше похожим на поощрение. Чего именно, Сэм не знает, но между ними словно что-то возникло, вероятно, какое-то взаимопонимание. Ему, наверное, следует перестать придавать этому некий особый смысл. — Обещай мне, — повторяет Люцифер, его пальцы снова сжимаются для выразительности, словно бы тяжести одного его взгляда недостаточно. — Позволь мне оберегать тебя. Сэм выдыхает от удивления и затем просто забывает дышать. На мгновение забывает обо всём, пойманный необъятностью этого обещания, тем, каким чужим и непостижимым кажется Люцифер внутри сосуда. На одну секунду он желает согласиться, отступиться и быть охраняемым чем-то столь могущественным и больше никогда ни о чём не переживать. Затем реальность обрушивается на него, и он отскакивает — или почти отскакивает, хватка у Люцифера слишком тверда. — Мы уже это обсуждали. Я сам должен отвечать за себя. Губы Люцифера кривятся так, как будто он испытывает нетерпение. — Да, знаю. Я лишь прошу позволить мне помочь тебе, когда ты в опасности. Сэм моргает. Он вполне уверен, что это не то, о чём они говорили — по крайней мере, не всё это время. Может, он всё ещё под впечатлением того, что случилось раньше. — Люцифер, я серьёзно. Я не дурак. Мы союзники, конечно, я позову, если понадобится помощь. Только если это не ловушка для тебя, а так, да. Что-то полыхает во взгляде Люцифера. — Даже тогда, — тихим голосом упрямо произносит он. Честное слово, он выглядит так, словно намеревается помчаться в любую ловушку на своём пути, сияя величием и Благодатью, и, если нужно, пробивать себе путь боем. Сэму ли не знать. Он узнаёт этот настрой. Он качает головой, ощущая, как ладони Люцифера скользят по его коже. — Слушай. Дело вот в чём: Метатрон будет преследовать вас, потому что вы — единственные враги, которые действительно могут что-то сделать. В этот раз от нас ничего не зависит. Мы с Дином делаем, что можем, чтобы помочь, но пока что это не очень много. Нравится тебе это или нет, в этой борьбе нами можно пожертвовать. Так что в первую очередь беспокойся насчёт Метатрона, а потом уже о том, чтобы спасти нас, хорошо? Руки на его шее снова сжимаются, словно в предостережении. — Тобой нельзя пожертвовать, Сэм. Я не могу. Ты особенный, единственный… — Но это не так. Этого достаточно, чтобы заставить Люцифера замолчать, но не достаточно, чтобы заставить его понять, поэтому Сэм сжимает его запястья, будто так сумеет донести суть своих слов. — Я человек, Люцифер. Не более особенный, чем любой из нас. Да, мне на долю выпало побольше дерьма, чем большинству, но есть те, кому повезло ещё меньше, но людьми они стали куда лучше. Я совершил ошибки, которые стоили жизни тысячам людей — и да, я всегда делал всё, что мог, чтобы исправить последствия, но это не делает меня особенным, так поступил бы любой порядочный человек. Ты не можешь поставить меня на некий пьедестал и притвориться, что всё станет нормально. Это так не работает. Наверное, это не очень умно с его стороны — думать, что в данный момент выражение лица Люцифера очень хорошо описывает слово «капризное». — Почему нет? — Потому что однажды ты осознаешь, что я человек. Что у меня есть слабости, что я так же, как и остальные, могу быть развращён — как думаешь Руби смогла уговорить меня выпустить тебя? Что ещё более важно, я не хочу быть чем-то особенным. Я просто хочу быть нормальным. Но нет, я не нормальный — большое спасибо демонской крови — хотя пытаюсь делать что могу с тем, что имею. Люцифер рассматривает его лицо так, словно не уверен, серьёзен ли Сэм. — Ты особенный для Дина и не противишься этому, — в конце концов, произносит он с оттенком упрямого вызова. — Это другое дело. Дин не считает, что я лучше остальных. Он не понаслышке знает, что иногда я могу быть тем ещё дерьмовым примером человечества. Но ему не всё равно, потому что мы семья. Потому что мы вместе выросли, потому что знаем друг друга лучше, чем кто-либо ещё. Потому что порой мы — всё, что есть друг у друга. — А Кастиэль? Сэм не может сдержать улыбку. — Кас сейчас уже тоже как семья. Пойми, я не говорю, что тебе нельзя заботиться о ком-то больше, чем о других. Я о том, что есть разница между заботой о ком-то, потому что тебе что-то нравится в этом человеке, и потому что считаешь, что он лучше, чем все остальные. Первое — это отлично, более чем. Второе… нет. Особенно в твоём случае. Люцифер прищуривается, глядя на него. — И что это должно означать? — Это значит, что я не уверен в том, что ты не попытаешься стереть с лица земли остаток человеческой расы как только посчитаешь, что это сойдет тебе с рук, — прямо отвечает Сэм. Люцифер смотрит на него долго и напряжённо, так, что впервые за всё время его хватка начинает источать опасность. Как забавно было бы, если бы он решил, что Сэм не стоит всех этих хлопот, и просто свернул ему шею. Это лишь заставляет Сэма уставиться на него в ответ. Он почти ощущует разочарование от потери контакта, когда Люцифер, наконец, убирает руки с его шеи, мгновенно закрываясь внутри себя. — Значит, это твои условия. Ты не позволишь мне заботиться о тебе до тех пор, пока я не приму остальное человечество. У Сэма возникает стойкое чувство, что куда-то пропала часть их разговора. У него уходит мгновение на то, чтобы прийти в себя. — Скорее, мне трудно поверить, что ты беспокоишься обо мне, всё ещё ненавидя всех остальных, но… думаю, что-то вроде того. Люцифер холодно и недовольно кивает. — Понимаю. Затем он разворачивается и уходит. Сэм лишь смотрит ему вслед, не представляя, что только что произошло.

o.O.o

— Габриэль. Почти в ту же секунду Люциферу приходит в голову, что, возможно, навестить брата в его маленькой комнате было не самым дипломатичным решением, особенно учитывая, что он не может никуда улететь. Глаза Габриэля насторожены и отслеживают каждое его движение, хотя у него уходит всего секунда на то, чтобы продолжить гладить кролика, сидящего на его коленях, и улыбнуться — искажённо, ярко и искусственно. — Люцифер! Наконец-то пришёл устроить разнос за то, что я сломал твою игрушку? И это, вероятно, объясняет его настороженность. Ему реально следовало лучше всё продумать, выбрать другое место и другое время. Не здесь, не прямо после того, как Габриэль вернулся из того места, где предстояло рандеву, и оба Винчестера уехали на встречу с Ханной. Поговорить сейчас удобно, потому что им всё равно особо нечего делать в ожидании новостей, но в то же время сейчас самый лучший момент для нападения. Габриэль как будто неожиданно забыл, что его старшие братья больше не архангелы, и не важно, что он сам много раз весело напоминал им об этом. Эта ошибка в суждении беспокоит почти так же, как и ошибочное утверждение, которое Габриэль только что сделал. Габриэль боится, и он действует в страхе. Это не уважение и не преданность, которые он когда-то испытывал к Люциферу. Это интуитивный страх смерти, которого у ангела быть не должно, и всё это оставляет горечь во рту Люцифера. Он тот, кто научил Габриэля бояться смерти. Конечно, это не его вина, не полностью. Не больше, чем самого Габриэля. Никто не заставлял младшего брата восстать против него и напасть. Люцифер имел полное право защищаться. Он ощущает не вину. Но глядя на Габриэля сейчас, у него возникает неожиданная, незванная и неприятная мысль. Оно того не стоило. Люцифер имел полное право заставить Габриэля заплатить за свои действия, и он яростно желает, чтобы он не делал этого. Это даже не было необходимо. Он мог поступить так, как планировал Габриэль: ранить, вывести из строя. Вернуться, когда всё закончится, дать второй шанс. Но он был слишком уязвлён, слишком отчаялся, чтобы даже рассматривать такую мысль. То, что он сделал, было справедливо, но… Он желает, чтобы один-единственный раз он выбрал милосердие, а не справедливость. Учитывая, что всё, что сделал Габриэль, Люцифер сделал до него: отстаивал свои убеждения перед кем-то более сильным и не отступал до самого конца. И неожиданно, прежде чем он успевает себя остановить, у него вырывается: — Я не понимаю, брат. Ты провёл века как Трикстер, наказывая людей за их преступления. Ты познал самое худшее, что есть в человечестве. Почему ты на их стороне? Губы Габриэля кривятся в отвращении. — Серьёзно? Старая песня? Люцифер в досаде сжимает и разжимает кулаки, с горечью готовясь умолять, потому что всегда так, всё всегда заканчивается так, что его осуждают за вещи, которых он не сказал и даже не подумал. — Я не пытаюсь переубедить тебя. Я прошу объяснить. Я не понимаю. Мгновение Габриэль рассматривает его, а затем закатывает глаза. — Потому что те мерзавцы, которых я наказывал, были исключением из правила, Люцифер. Вот почему я преследовал их. — Все люди несовершенны. — Естественно. Новость дня — мы тоже. Или ты реально думаешь, что мы бы оказались в такой ситуации, если бы были идеальны? — Но они не лучше! Они — монстры, ужасная смесь животных инстинктов и жалких осколков ангелького сознания. Им был дан дар свободной воли, и посмотри, что они сделали с ним. Почему мы должны служить им? Это бессмысленный всплеск эмоций, он знает это. Все, кто когда-либо дерзнул согласиться с ним, мертвы, а у Габриэля ещё меньше причин слушать его, чем у остальных. Он знает, какую реакцию ожидать. Но Габриэль лишь рассматривает его какое-то время, хоть раз будучи серьёзным, хоть раз не возмущаясь, не выказывая недоверия или других чрезмерных эмоций. — Я не знаю, — в конце концов, говорит он непривычно честно, что особенная редкость в последнее время. — По-твоему, я похож на Папу? Не думаешь, что он позволил бы мне запомнить хоть что-то о том времени, которое, вы говорите, мы провели вместе, если бы был доволен тем, как я относился к человечеству? Это достаточно неожиданный ответ, чтобы заставить Люцифера замолчать от удивления. Габриэль пожимает плечами и продолжает: — Если просто предположить? Я не думаю, что это недостаток. Мне кажется, Отец просто хотел увидеть, что произойдёт, если дать животному самосознание и больше ничем его не ограничивать, кроме, ну, собственной животной природы. И, чувак, когда даёшь людям волю, тако-о-ое может случиться, — он оживляется. В глазах появляется знакомый огонёк, который каким-то образом делает всё проще, приближает к тому, как было раньше, когда Габриэль был способен восхищаться чем угодно, что было в новинку. Но в его голосе звучит тяжесть, убеждение, которого раньше не было, опыт слишком горький, чтобы от него можно было отмахнуться, как он привык делать. — Они меняются, Люцифер. Постоянно. Каждая страна, каждый век — всё по-другому — ха! Да каждая деревня и десятилетие, если знаешь когда и где искать. И естественно, некоторые вещи остаются неизменными. Они всегда будут любить и ненавидеть кого-нибудь. У них будут братья и сёстры, родители и дети, они будут спорить с соседями и затем притворяться, что всё в порядке. Некоторые из них простят вещи, которые прощать не следует, а другие захотят мести ужаснее, чем совершённое преступление. Кто-то будет счастлив жить обычной тихой жизнью, а кто-то попытается изменить мир. Кто-то поддастся худшему, что живёт внутри него, а кто-то постарается достичь идеала в своём собственном несовершенном понимании и потерпит такую сокрушительную неудачу, что мама не горюй, но… — он делает вдох. — Но большинство людей, по крайней мере, пытаются жить достойно, Люцифер. Им приходится выбирать, что значит быть хорошим, а затем придерживаться этого понимания, и, естественно, некоторые подбирают такое себе определение и некоторые лажают, но они хотя бы пытаются. А если нет… — он лениво усмехается. Выражение лица вдруг становится абсолютно, совершенно не ангельким. — Тогда приходит моя очередь веселиться. В какой-то момент речи кролик соскочил с его колен, устав от сопровождающей рассказ жестикуляции. Габриэль, кажется, этого не замечает. — Смысл в том, что они нормальные. Достаточно неплохие. Интересные. Сколько веков уж прошло, и мне ни разу не было с ними скучно. Ну или, — он машет рукой, — их легко было растормошить. Так что хоть убей, но я не хочу, чтобы они вымерли. И не хочу, чтобы они были в уютненьком Раю у Михаила. Не говоря уже о Преисподней. И Люцифер ощущает соблазн, такой сильный, признать ничью. На данный момент очевидно, что человечество никуда деваться не собирается, до тех пор пока не уничтожит само себя, и отступить в сторону, чтобы позволить этому произойти (или не произойти, каким бы ничтожным ни был шанс) кажется так легко. Ради Габриэля и Сэма принять нейтралитет, ведь он слишком долго боролся со всеми, и отказаться от своей миссии ради близости, которой он желает, больше не кажется такой уж ужасной сделкой. Вот только всё равно выбрать лёгкий путь неожиданно ощущается как предательство всего, чем он является, всего, что он отстаивал. Кажется, что если сейчас он отступится, все его страдания будут напрасны. Всё в нём восстаёт против этой мысли — ощущение почти физическое, словно прибой бьётся о берег. Он не может. Ему остаётся единственный, трудный выбор. Ужасающий. Он сжимает зубы и делает вдох — жесты человеческого тела, которыми он учится наслаждаться. — Расскажи мне ещё. Ты знаешь людей лучше, чем кто-либо. Расскажи. Габриэль недоверчиво приподнимает бровь, будучи достаточно заинтригованным. — Что именно? Хорошую сторону? Плохую? — Правду. Всю. Он не может просто сдаться. Ни ради Габриэля, ни ради Сэма, хотя он способен временно сдерживать себя ради них и мира с Михаилом. Рано или поздно он поступит в соответствии с тем, во что верит. Но он может позволить Габриэлю продолжить то, что Сэм начал на кладбище Сталл и позднее, невольно и неосознанно — в Клетке. Он может дать им шанс изменить его мнение.