o.O.o
Кастиэль выглядит… невредимым. Возможно, это и не удивительно, учитывая, что Метатрон предпочитает использовать иные способы получения того, чего ему хочется, нежели грубую силу. И что Гадриэль не сумел завербовать для него опытных мучителей. За последнее, наверное, должно быть стыдно. Он так мало усилий приложил для их дела, что провалился едва ли не целенаправленно. Но он не может заставить себя сожалеть, особенно сейчас. Зрелище несломленного и яркого Кастиэля позволит ему сохранить ясную, свободную от видений неудачливых пленников и своего собственного прошлого голову во время разговора. Он не может позволить состраданию, рождённому из ложной схожести их положений, затуманить свой взгляд. Зато он может позволить лидеру сопротивления иметь элементарное достоинство. — Кастиэль, — уважительно обращается он, потому что знает, каково это — слышать своё имя, произнесённое с презрением, или не услышать его совсем. Кастиэль стоит с суровым и непроницаемым выражением лица. Он пока ещё не ощущает важность любого знака уважения, проявленного здесь, и это ещё одна вещь, которая позволяет Гадриэлю вздохнуть легче, даёт сфокусироваться. — Чего ты хочешь? Это естественный вопрос, произнесённый с равным образом естественной враждебностью. В любое другое время он был бы предупреждением, признаком ангела, не желающего глядеть дальше его репутации. Не сейчас. Не здесь. Гадриэль знает, как беспомощность может трансформироваться в нужду ранить своих тюремщиков хотя бы словесно. Он в силах простить куда больше всего лишь неуважительного тона. — Когда мы встретились, я пообещал выслушать тебя. Нас прервали прежде, чем ты сумел объяснить свою позицию. — Прервали твои люди, — едко вставляет Кастиэль. — Не по моей вине. — И почему я должен верить тебе? Гадриэль делает вдох, чтобы взять себя в руки. — Я верю, — начинает он твёрдо, надеясь, что хотя бы в этот раз его искренность будет достаточно убедительной, — что честь превыше всего даже на войне. Ты попросил встретиться наедине. Я собирался выполнить твою просьбу. Не знаю, как… Он замолкает. Полностью открыть свои размышления почему-то кажется предательством. Кастиэль прищуривается, в нём больше не читается враждебность, по крайней мере, открытая. — Ты не знаешь, за мной шпионил Метатрон или за тобой. Гадриэль скрипит зубами и отказывается отвечать, прекрасно понимая, что молчание и есть ответ. Тогда позже у них с Метатроном состоялся неприятный разговор об этом, разговор, который заставил его полностью осознать то, о чём он уже подозревал: быть ближайшим поверенным Метатрона не то же самое, что и обладать его доверием. Поведение Кастиэля меняется, во всей позе читается досада и серьёзность. — Разве ты не понимаешь, Гадриэль? Метатрон доверяет только себе. Что бы он ни обещал, он использует тебя. Он использует твою жажду второго шанса против тебя так же, как использовал против меня моё желание наконец-то сделать что-то правильно для Земли и Небес. Он использовал меня. Поступил полностью противоположно тому, что обещал. Почему ты считаешь, что с тобой он обойдётся иначе? И вот началось. Он знал, что между ними состоится этот спор. Он пришёл ради него. — Я уже получил то, что он обещал. Второй шанс. Я его правая рука. У меня вновь есть место в Раю. — Которое он сможет забрать, когда ему захочется. Ты убиваешь ради него, выполняешь за него грязную работу. Сколько из наших родных вступятся за тебя, если он захочет от тебя избавиться? — Я делаю то, что необходимо… — Как ты не понимаешь? — обрывает Кастиэль, не обращая внимания на доводы, которых держится Гадриэль. — Скольких ангелов ты убедил присоединиться к Метатрону с помощью одного лишь обещания, что однажды они смогут вернуться домой? А кто собственно изгнал их с Небес? Он убил и искалечил тысячи просто назло, а теперь использует вызванное им же отчаяние, чтобы сделать себя Богом! То, что Кастиэль один из тех, кто не способен увидеть ничего хорошего в своих оппонентах, на самом деле, не особенно удивляет. Разочарование от этого осознания никуда не улетучивается. — Метатрон реформирует Рай. — Он не это сказал мне, когда забрал мою Благодать, — возражает Кастиэль. — А даже если и так, реформирует до какой степени? Для кого? В чём его замысел? Рассказал ли он тебе вообще? Ответить на это особенно нечего. Когда Метатрон говорит о своих новых Небесах, он говорит о славе, о формировании Рая таким, каким он должен был быть всегда, но сколько ни любопытствуй, сколько ни спрашивай его вежливо о деталях, ничего не получишь, кроме повторяющейся темы с допуском только ограниченного числа ангелов, выбранных им лично. Когда он не занят придумыванием эпичной истории своей победы, он, кажется, видит Небеса такими, чтобы просто его не раздражали. Вопрос веры — надеяться, что такой Рай будет в то же время и универсально хорошим. Такой веры, что раньше пришла бы к нему с лёгкостью, убеждён Гадриэль. Больше нет. Он безвозвратно испорчен заточением: лишён иллюзий, скептичен. Метатрон не виноват в этом. Метатрон — тот, кто его освободил. И всё же он постоянно борется с тем, чтобы восполнять отсутствие веры, которую он ему задолжал, преданностью и послушанием. В конце концов, он здесь. Пытается принять решение. Убедить Кастиэля в том, в чём порой приходится убеждать себя, чтобы не сойти с выбранного пути. — А что твои союзники? — бросает вызов он, следуя ходу этого внутреннего диалога. — Ты считаешь, им можно доверять? Кастиэль втягивает воздух носом и на секунду задерживает дыхание, постепенно отходя от праведного гнева. — У меня есть причина верить, что их стремление получить второй шанс искренне. Они всё ещё могут свернуть не туда, но я доверяю им достаточно, чтобы сомнения были в их пользу. Все мы учимся, и я верю, что они стараются. Ответ неожиданно серьёзный. Неожиданно трогательный своей новизной. Гадриэль не ожидал такого от спора, который завёл сам. — Что за причина? Кастиэль впервые колеблется. — Я имел дело с Клеткой раньше, когда думал, что достаточно силён. Они утверждают, что их выпустил Бог. Я им верю. Не думаю, что кто-либо ещё захотел и смог бы это сделать, — весь вид Кастиэля смягчается, почти до робости. — Я заметил, что Он склонен спасать тех, кого любой из нас посчитал бы безнадёжными. Включая меня. Михаил и Люцифер пока не сделали ничего, что заставило бы меня считать, что они намерены упустить этот шанс. Гадриэль лишь сжимает зубы, сдерживая пробуждённый этим откровением клубок запутанных эмоций — сострадание и зависть, сомнение и надежду. — Сэм сказал, Люцифер рассказал ему, что случилось в Райском саду, — неожиданно сообщает Кастиэль, и Гадриэль на секунду замирает, застигнутый врасплох. — Он солгал мне, — настаивает он в бессильной ярости, зная, что может только ждать какой-либо лжи, в которую теперь верит Кастиэль. — Он обманул тебя, — соглашается Кастиэль. — Но если сказанное им правда, то он не лгал. Он просто был первым из нас, кто выбрал собственную миссию. Гадриэль открывает рот, чтобы возразить. Когда осознание подтекста обрушивается на него, закрывает снова. Откровение и обвинение, скрытое в нём. — Ты говоришь, что я должен был знать, что он имеет в виду? Что я должен был подозревать светлейшего архангела? Ярости почти не осталось, лишь беспомощность. Потому что, естественно, как бы он ни защищался, сколько бы правды не открылось, все всегда будут винить его. — Нет, — без тени сомнения отвечает ему Кастиэль. — Ты не мог знать. Не уверен, что кто-либо вообще мог в то время понять его истинные намерения. И он рассчитывал на это. Это не твоя вина. И Гадриэль не в силах пошевелиться. Не в силах говорить. Такое простое утверждение. Он ищет на лице Кастиэля следы фальши и ничего не находит. Кастиэль не игнорирует его, не потакает ему, чтобы получить то, чего хочет. Он верит в это. Первый ангел во всем Творении, кроме него и Люцифера, кто знает всю правду и верит в неё. Это едва не ломает его. — Я дал Метатрону слово, — напоминает он в равной степени как Кастиэлю, так и себе. — Твоя миссия важнее слова, — мгновенно возражает Кастиэль. — Ты пришёл к Дину Винчестеру, когда он просил о помощи, потому что ты всё ещё защитник. Прими обратно свою миссию, Гадриэль. Ты никого не защитишь, служа Метатрону. Гадриэль почти желает, чтобы это было правдой. Должно быть правдой. Но он провалил свою миссию давным-давно и раз уже попытался вернуть её, помогая Винчестерам — снова не справился. Пятна позора на его имени каким-то образом было достаточно, чтобы потерять доверие Дина Винчестера. Он больше не подходит на роль защитника. Но его слово хранило его живым и несломленным все эти века. Его правда, его честь не исчезли, пусть никто, кроме него, их не видел. Он не может нарушить слово. Иначе от него ничего не останется. — Мне жаль, — говорит он Кастиэлю, который кипит от ярости, поджав губы в тонкую, недовольную линию. Больше ему сказать нечего, и Гадриэль уходит.o.O.o
Понять, что Метатрон в хорошем настроении, несложно. Он тихо напевает и щелкает по клавишам своей печатной машинки. Гадриэль останавливается посреди комнаты, молча ожидая из уважения, которое день за днём приходит к нему всё неохотнее. Метатрон заставляет его прождать достаточно долго, что тоже не в новинку. Наконец Писарь поднимает голову. Пальцы замерли над клавишами в идеальном образе ужасно занятого автора. — Гадриэль. В чём дело? — Что ты собираешься делать с Кастиэлем? — прямо спрашивает он, наученный горьким опытом, что его начальство не обладает особым к нему терпением. К его удивлению, Метатрон сияет улыбкой. — Рад, что ты спросил. Одна из моих самых изящных задумок, с позволения сказать, — продолжая улыбаться, он встаёт, словно не в силах сдержать веселье. — Я использую его как приманку. — Приманку, — повторяет Гадриэль, прищурившись, словно пытаясь таким образом разгадать его мотивы. Метатрон закатывает глаза, начиная расхаживать по помещению. — Да, приманку. Я предложил Винчестерам обмен? Кастиэля на Михаила и Люцифера? Конечно, они не единственный мой рычаг давления, но только между нами — я рассчитываю именно на него. Винчестеры эти? Кто-то видит в них героев, но они такие же ограниченные, как и все люди. Люди никогда не видят картину в целом, Гадриэль. Пригрози что-то сделать с их семьёй, и они согласятся на что угодно. Конечно, брат у брата всегда на первом месте — ты это прекрасно использовал против них — но у меня есть причины верить, что Кастиэль лишь немногим уступает первенство. Естественно они предадут своих так называемых союзников ради него. Гадриэль сжимает кулаки и оставляет свои возражения при себе. Как бы он ни хотел возразить, что шантажировал Дина здоровьем Сэма не со зла, а по необходимости, или настаивать, что к верности нельзя относиться с презрением — что нельзя презирать людей за то, что они те, кто они есть — он знает, что это бессмысленно. Кастиэлю необязательно было указывать ему на это. Метатрон не уважает никого, кроме себя, это он осознал сам давным-давно. Даже его редкие похвалы и те с привкусом гнили, потому что оценивает он обычно то, чем Гадриэль меньше всего гордится. — Каким образом это превращает Кастиэля в приманку? — осторожно спрашивает он. Метатрон фыркает. — Ну, понятное дело, я не могу позволить Кастиэлю просто так уйти. Он слишком умело создаёт проблемы. Но в том состоянии, в котором находится его Благодать? Будет легко довести её до предела прочности. Так что я обменяю его на настоящих хулиганов, дам испытать счастливое воссоединение и — бум! И нет больше Кастиэля. Чуток удачи и при правильно выбранном моменте? Никаких Винчестеров тоже. Победа за мной. Слегка преждевременно, признаю, но всегда лучше перестраховаться. Естественно, потом рассказ придётся слегка изменить, но ведь победители так и делают. Гадриэль чувствует, как к горлу поднимается желчь. — Ты хочешь использовать состояние Кастиэля против него самого и заставить… самоуничтожиться, — с огромным трудом он сохраняет тон голоса нейтральным. Метатрон поднимает палец. — Заставить самоуничтожиться в нужный момент, это самое важное. Потребует искусной работы, но, разумеется, ты смотришь на того самого ангела, у которого это получится. — Да, — соглашается Гадриэль, силой скрывая грозящие захлестнуть его эмоции под покровом бесчувственности. — Это так. Выходит не так хорошо, как он думал, потому что Метатрон внезапно глядит на него с недовольством. — Опять это? Сколько раз мне нужно повторить тебе, что мы на войне и обязаны сделать всё, что угодно, ради победы? — Гадриэль не протестует, не уверенный больше в том, пытается ли принять упрёк к сведению, или просто не хочет дальше провоцировать лидера. Метатрон пожимает плечами — быстрый нервный жест — и усаживается за свой стол. — В любом случае, Кастиэль — творение моих рук. Я подготовил его. Создал ему имя. Теперь мне нужно разнести его в пух и прах. Жалко немного, но этого требует история. Он снова пожимает плечами, более расслабленно, удовлетворённый затянувшимся молчанием Гадриэля, или же просто довольный своим собственным объяснением. А Гадриэль же просто размышляет, с холодным, отстранённым ужасом, как он мог до сих пор не понимать, что для Метатрона, по крайней мере, враги — не более чем персонажи его истории. Почему он не задумался о том, как Метатрон говорил о Габриэле, до тех пор, пока тот не послал отбивать его. До того момента Гадриэль даже понятия не имел, что он жив, а не просто какая-то иллюзия, выполняющая всё, что прикажут. Он подозревает, что речь всё же не только о врагах. — Когда ты победишь, — начинает он, поражаясь тому, как ровно звучит его голос, — что ты сделаешь с Небесами? В чём твой замысел? Метатрон улыбается мечтательной улыбочкой. — О, это будет славно. Золотой век. Рай наконец-то станет таким, каким должен был быть всегда. Никаких фракций. Никаких мелочных склок. Никакой глупости. Гадриэль качает головой и настаивает. — Но в чём будет заключаться наша задача? Метатрон посылает ему взгляд — такой, который должен сказать Гадриэлю, что он упёртый и задаёт лишние вопросы. Впервые Гадриэль смотрит в ответ, не желая, чтобы от него отмахивались. К его изумлению, Метатрон пару секунд колеблется, затем задумчиво хмыкает. — Ну, мне всё ещё надо утвердиться в роли нового Бога. Ангелы — это только начало. С ангелами всё легко. Вот люди, с ними понадобится больше чем парочка чудес. Все мы какое-то время будем заняты. И это… это должно быть естественно, а не ужасающе. Это должно быть хорошей новостью. — Ты хочешь, чтобы человечество тебе поклонялось. — Конечно! — восклицает Метатрон. — Погляди на них! Им нужно равняться на кого-то! Они такие суматошные. Придумывают столько историй со смыслом, а у самих в жизни сплошной бардак. Им нужно иметь что-то общее. Предназначение. Им нужна твёрдая, добрая, направляющая рука. Но руку свою он крепко сжимает в угрожающий кулак, ярко контрастирующий с блаженной улыбкой, и продолжает. — К счастью для них, я согласен на эту роль. Они меня полюбят. Вот увидишь. Гадриэлю едва хватает воздуха, чтобы спросить: — А если они откажутся? — О, я дам им время, чтобы смириться. Может быть, век. Это рационально. Но в каждой истории всегда есть добро и зло, и они всегда борются, — а вот и она, холодная, лихорадочная уверенность, от которой голос Метатрона становится ниже и дрожит от веса скрытой угрозы. — Я добрый, Гадриэль. И у меня пушки больше. Победа за мной. Гадриэль прерывисто вдыхает и закрывает глаза, всего на секунду. Надеясь, что Метатрон примет необходимость взять себя в руки за впечатлённость обрисованной парой неосторожных слов перспективой будущего. Горы трупов. Толпы душ, которых не пустят на Небеса, потому что Метатрон считает их злыми. Это если он вообще собирается пускать людские души в Рай. Гадриэль заставляет себя кивнуть и притвориться если не довольным, то хотя бы в какой-то степени удовлетворённым. Он не доверяет своему голосу. Метатрон потирает руки, слишком погружённый в важность собственной персоны, чтобы что-либо заметить. — А теперь, если с этим разобрались, у меня ещё куча дел. Гадриэль снова кивает, довольный, что больше не приходится ничего говорить, и оставляет его.o.O.o
Когда он стоит перед входом в Бункер, ему приходит в голову, что каким-то образом всё это время он надеялся в конечном итоге оказаться здесь. Как ещё объяснить, сколь часто он думал, что Винчестеры и их неожиданные союзники скрываются именно в этом месте, но так и не подгадал правильное время, чтобы предложить нападение? Это было бы так легко. Однажды его пригласили внутрь, он исходил эти коридоры достаточно, чтобы суметь придумать сколько угодно подходов. Он знает столько, что может войти и без ключа. Он ступает внутрь осторожно, прекрасно осознавая, что придётся говорить быстро, как только обнаружит кого-то из нынешних обитателей Бункера. Первый, кого он видит, заставляет сомневаться в реальности происходящего вокруг. Кевин Трэн даже не поднимает взгляд на звук его шагов, как всегда и делал, будучи погруженным в свои записи, и сияющий свет его души, несомненный признак Пророка во плоти, слегка оттенён усталостью, только и всего. Ему и близко не хватает времени, чтобы взять себя в руки, прежде чем Пророк трёт глаза и бормочет: — Проклятье, только не это снова. Ты не мог бы достать мне… Он поднимает взгляд, обнаруживает, с кем говорит, и хмурится — ни капли узнавания на лице, лишь замешательство и опасение. — Ты кто? А затем запоздалое: — Ребят? Ребят! Гадриэль спешно поднимает руки. — Я не причиню тебе вреда. — Ага, как пить дать, — бормочет Кевин, рассматривая его с опаской. Инстинкт самосохранения работает у него достаточно, чтобы попытаться отойти от него подальше, хотя Гадриэль очень целенаправленно не двигается с места на платформе, с которой к полу ведут три ступеньки. С шелестом крыльев первым прибывает Михаил, закрывая собой Пророка. Он готов к битве, и Гадриэль держит руки поднятыми. — Я здесь не для того, чтобы сражаться. — Неужели, — с ленивой ухмылкой произносит Люцифер, стоя в дверном проёме слегка в стороне, со сложенными на груди руками. — Ты же осознаёшь, что мы не можем позволить тебе уйти теперь, когда ты в курсе? Гадриэль думает о Пророке, который чудесным, невозможным образом жив и поглядывает на него, нахмурившись, из-за спины Михаила. Он думает о Кастиэле в его клетке, о его убеждённости и участи, которую Метатрон припас для него, и спокойно отвечает: — Я здесь не по приказу Метатрона и не намерен передавать ему никаких новостей. — Ага, хорошая попытка, — ощеряется Дин, выходя из противоположного дверного проёма. За ним брат и Габриэль. Гадриэль поджимает губы, не зная, что делать, что чувствовать насчёт Дина Винчестера — человека, который пообещал ему безопасность в обмен на жизнь брата, и так и не смог позволить ему закончить его часть сделки, не говоря уже о том, чтобы выполнить свою. — Тогда зачем ты здесь? Вопрос задаёт Сэм Винчестер. Именно он даёт ему шанс высказаться, и всё внимание Гадриэля тут же переключается на него. Он хорошо выглядит. По крайней мере, более отдохнувшим, нежели Гадриэль ожидал, учитывая то, что он знал о привычках охотника, его воспоминания и природу нынешних союзников. Но под глазами у него всё ещё лежат слабые тени, губы бледны, и эту бледность не приписать искусственному освещению. Гадриэлю нестерпимо хочется пройтись Благодатью, чтобы проверить состояние его незавершённой работы и продолжить залатывать то, что может. Этот человек — всё ещё его ответственность. Он не в силах сдержать этот импульс, хотя в то же время понимает, что настороженности в его позе, готовности всех остальных вмешаться есть причина. То, что Сэм хочет услышать, что ему есть сказать, что почему-то его реакция мягче, чем испытанные им в их прошлую встречу отвращение и страх — неожиданный дар, который Гадриэль намерен не потратить зря. Взгляд Гадриэля переключается на Дина. Он знает, что ему следует обращаться и к нему, но неизбежно поворачивается к Сэму, отвечая: — Я хочу помочь вам спасти Кастиэля.