Куда нам дальше идти

Одна из черт, которые Люцифер особенно любит в Сэме — даже когда они целуются, его не покидает воинственный дух. Несмотря на всю внимательность, что проявляет по отношению к нему, несмотря на то что периодически отстраняется, чтобы проверить, не нужно ли Люциферу мгновение прийти в себя, он далеко не пассивен — и определённо не позволяет ему вести. По крайней мере, не поддаётся. Где-то через час Люцифер обнаруживает, что выше пояса на нём не осталось ни одного слоя одежды. А когда к нему возвращается способность мыслить в принципе, ему приходит в голову замечательная мысль воздать добром за добро. После чего его настолько отвлекает скольжение мускулов под кожей Сэма, что он почти полностью забывает, чем они занимались до этого — что тоже само по себе новый опыт. Сила желания погрузить в него свою Благодать почти обжигает. Не для того, чтобы контролировать, а чтобы проникнуть внутрь, суметь двигаться по его венам вместе с кровью, стать тем, что хранит в нём жизнь. Конечно, он знает это тело наизусть. У него было достаточно времени, чтобы разобрать его на части и сложить обратно бессчётное число раз, пусть телесное не увлекало его столь же сильно, сколь душа. Но сейчас всё по-другому. Сейчас он хочет любоваться им, исследовать все его грани, а не искать способы сделать как можно больнее. Было бы бесконечно более приятно, если бы ему позволили делать, что он хочет. С разрешения Сэма — а, может, даже с его участием — уложить его и вывести, словно ноты, все возможные ощущения и реакции, на которые способно человеческое тело. Он выдыхает над кожей груди Сэма и наблюдает, как на ней выступают мурашки. Сэм ёрзает из-за этого, и он ухмыляется, на что получает вялую попытку стряхнуть себя с бёдер. Как будто Сэм смог бы сдвинуть его с места против воли. Он улыбается шире и нарушает границы, всего чуть-чуть, проводя пальцами над кожей и поглаживая её крошечной толикой Благодати. Сэм напрягается под ним. — Что ты делаешь? — в вопросе звучит вымученный смешок, и Люцифер мгновенно останавливается, забыв о своей руке и вчитываясь в его глаза. Он слишком хорошо его знает, чтобы не заметить в них опасение. Сэм первым отводит взгляд, беря его руку и нежно отводя её в сторону — словно эта краткая демонстрация контроля помогла ему ощутить себя менее ранимым. Затем он криво улыбается и снова наклоняется за поцелуем, но в этом жесте больше целенаправленной решимости, чем желания, и Люцифер не в силах это выдержать. Когда он отстраняется и смотрит на Сэма с мягким укором в глазах, охотник втягивает голову в плечи и вновь избегает взгляда. — Прости, я… Не знаю, что меня напугало, просто когда ты так смотришь на меня, я… И Люцифер вдруг понимает, хотя хотел бы этого не знать. — Ты вспоминаешь. — Какая-то часть меня — да, похоже, — он поднимает взгляд, недовольно и расстроено поджав губы. — Это не важно. Я этого хочу. Я справлюсь. Но несмотря на заверения Люцифер чувствует, как его окутывает грусть. — Будет нелегко. Сэм морщится, словно это была критика, и Люцифера пронзает вспышка гнева — гнева на того, кто заставил Сэма так легко винить во всём себя. Когда Сэм обнимает позаимствованное Люцифером тело точно музыкальный инструмент, вызывая ощущения и эмоции, будто играя тайную симфонию, восхитительную как само Творение, так легко забыть о том, что сам он сломлен, хрупок словно стекло — твёрдое и достаточно острое, чтобы порезаться об него, но способное разбиться от единственного меткого удара. Люциферу не хватает опыта, чтобы понять, стоит ли ему отстраниться, оставить в покое, или же приблизиться, чтобы утешить, так что он остаётся на том же месте, надеясь, что тепла их соприкасающихся бёдер будет достаточно и не чересчур. — Последствия, с которыми ты теперь борешься, вызвал не только я один, — произносит он задумчиво, потому что если поразмышлять — а всякий раз, как приходится это делать, что-то неприятное тянет в животе, — ему приходит в голову, что есть кое-что ещё, о чём Сэм имеет право знать. Возможно, это опять всего лишь слова, что-то, что не поможет им, когда в следующий раз нечто в Люцифере напомнит Сэму о… ну, Люцифере. Но как отвлекающий манёвр они срабатывают, если судить по его вопросительному взгляду. Люцифер мрачно улыбается. — Клетка была создана, чтобы наказать меня. Поставить архангела на колени. Она изначально была придумана, чтобы вытянуть всё, что заставляло меня сомневаться в себе, чтобы добраться до каждой крупицы вины, усилить всякое сожаление. Она должна была сломить меня, заставить увидеть мои предполагаемые грехи и просить пощады. Бледный и серьёзный Сэм внимает каждому слову, тем самым заставляя Люцифера забыть, зачем он начал рассказ. — Я так и не расскаялся. Я нашёл способ одолеть Клетку. У этого открытия навсегда останется привкус победы — триумфа, о котором ему хочется кричать Небесам, что он и сделал однажды, сразу после того, как впервые выбрался из своей тюрьмы. Хотя сейчас он понимает, сколь сильно эта победа ему навредила. — Ты отучил себя сожалеть, — выдаёт Сэм со странной смесью ужаса, понимания и, может быть, крохотной долей восхищения, ведь, в конце концов, он — его отражение и понимает лучше кого бы то ни было ещё. Люцифер улыбается. — Да. Именно поэтому ты был нужен мне, Сэм — тогда, на клабище Сталл. Нужен, чтобы напомнить, что как бы умело я ни отрицал, как бы ни старался отстраниться, я бы сожалел о смерти Михаила, — он делает вдох, выдыхает и слегка пожимает плечами. — Я уже жалел о смерти Габриэля. Взгляд Сэма смягчается на мгновение, но его не так-то просто убедить, если ему что-то пришло в голову. — И ты всё равно ни разу не поддался. Улыбка Люцифера становится ироничной. — Я не хотел возвращаться в Клетку. Сэм понимающе кивает, беря ладони Люцифера в свои. Он ничего не говорит, но линия его плеч, наконец, расслабляется. Его пальцы ощущаются приятным теплом на ладони Люцифера. — Я не поэтому рассказал тебе, — мягко добавляет он спустя какое-то время. — Тогда почему? — Человеческая душа, даже столь исключительная, как твоя, не способна выдержать нахождение в Клетке. Если бы я оставил тебя в покое… Он ловит мгновение, когда приходит понимание — на секунду Сэму становится дурно. — Она всё равно уничтожила бы меня. — Да, — он вновь слегка печально улыбается. — Я мог поступить с тобой гораздо хуже. Боль отвлекает проще, легче всего. Я хотел узнать тебя. Хотел изучить тебя, а не какую-то исковерканную версию. Да, я тебя испытывал. Твою веру, твоё убеждение, доверие по отношению к любимым — но я никогда не пытался по-настоящему забрать их у тебя. Я злился на тебя, мне было неприятно то, как ты победил. Но я также восхищался тобой. Поэтому постоянно удерживал твоё внимание на себе. Чтобы ты помнил о том, что ты сделал, почему и ради кого. И я не давал тебе испытать вину. Люцифер дергается от внезапного смешка Сэма. В нём звучит неприятное, бьющее по нервам как нож отчаяние. — Так вот почему в галлюцинациях ты не давал мне спать. Люцифер хмурится, не понимая, но Сэм смотрит ему в глаза — искреннее веселье прогоняет ужас воспомнинаний. — В галлюцинациях ты был тем ещё козлом. Делал что угодно, лишь бы не дать мне поспать ни секунды. Абсолютно что угодно. Это едва меня не убило. Я только выбрался из Клетки и нуждался в обычных человеческих вещах, чтобы функционировать. И не мог их получить. Не спал, не ел, мог проглотить едва ли пару глотков воды. Ты постоянно что-то делал, чтобы я мучился. — Прости? — после секунды раздумий выдаёт Люцифер, не зная, что ещё тут сказать. Он этого не хотел. Он не думал, что Сэм когда-либо выберется из Клетки, хотя вряд ли это добавило бы пару очков в его пользу сейчас. Да не только сейчас, скорее уж никогда. Сэм качает головой. — Ничего. По крайней мере, настоящий ты другой, и я могу вас различить, иначе было бы… — Плохо, — заканчивает за него Люцифер. — Мозги бы сварились, — с кислым выражением лица соглашается Сэм. Затем они замолкают. Сэм в раздумьях, а Люцифер ждёт знака, что у них всё снова в порядке. Возможно, им было необходимо поговорить на эту тему, но если честно, он бы лучше вернулся к поцелуям. За сегодня он уже успел устать от кризисов. Он никогда особенно не любил самоанализ. Или, если уж на то пошло, осторожный выбор слов ради других. Ради нескольких дорогих ему людей он всегда будет стараться, но это выматывает. — Ты ведь мог просто спасти меня? Защитить меня от Клетки, не подвергая пыткам, — тихо произносит Сэм, и если бы не пауза после, это даже не прозвучало бы как вопрос. Значит, то был не последний кризис на сегодня. Люцифер вдруг задаётся вопросом, будет ли так всегда: отношения, полные скрытых ловушек, где один неверный шаг, одно неверное слово, один слишком честный ответ могут означать конец. Он перехватывает взгляд Сэма. Сделать это нетрудно. — Да, — мягко признаёт он. — Но Сэм, а ты бы поступил так? Если бы кто-то помешал тебе сделать то, что ты считал правильным, посадил бы тебя в Клетку вместе с твоим братом, когда ты хотел рисковать лишь собой, ты бы пощадил его? Он внимательно следит за выражением лица Сэма, замечая, как на нём быстро мелькает понимание, затем отрицание. Задерживает дыхание, пока Сэм выбирает между правдой и идеалом, к которому стремится. Потому что если он выберет идеал… — Нет. Не пощадил бы. И Люцифер вновь осмеливается сделать вдох. Сэм выглядит так, словно хотел бы стыдиться и сожалеть, но его глаза отражают истину. В них видны мир и принятие, некая свобода, что повляется так редко, и Люцифер наклоняется и целует его в лоб. Это кажется подходящим в данный момент. К его удивлению, Сэм отпускает его ладони и обнимает, притягивая ещё ближе. Пододвигая вперёд, чтобы положить голову ему на плечо. Люцифер не очень понимает, что делать, но будь он проклят, если бы это помешало ему наслаждаться каждой секундой. Спустя мгновение он осторожно отвечает на объятье. — Ты хорошо на меня влияешь. Это последнее, что Люцифер ожидал услышать от него сегодня, и это застаёт его врасплох. — Да? Сэм уверенно кивает, уставившись в плечо. — Ага. Ты заставляешь меня размышлять о… прошлом, что не очень приятно, но когда ты объясняешь, почему поступил так, как поступил, это… помогает. Как-то раскладывает всё по полочкам, и становится легче. Таким спокойным я не чувствовал себя годами. Люцифер хмыкает. Слышать это воистину приятно, но, пожалуй, хватит с него эмоциональных качелей на один день. Похоже, есть предел эмоциям, которые он способен переживать после пустоты и неизменного давления Клетки. — Кажется, вы, люди, называете это терапией, — глубокомысленно замечает он. В ответ на это Сэм смеётся, открыто и громко, и Люцифер быстро пользуется возможностью отвлечь его от дальнейших раздумий.

o.O.o

Только с появлением Гадриэля Сэм полностью осознаёт, как легко они все привыкли избегать острых углов за то короткое время, что живут вместе, пусть и сами начинали с такого же шаткого партнёрства, какое сейчас заключили со Стражем. Возможно, причина в том, что они не ждали друг от друга ничего особенного, потому различные странности и раздражающие привычки по всеобщему согласию игнорируются под предлогом, что «ну-могло-быть-и-хуже». Возможно, потому что они никогда не притворялись, что полностью друг другу доверяют, так что брошенный порой подозрительный взгляд и заметные усилия всех не быть безоружными и пойманными врасплох воспринимаются как разумная предосторожность. И ещё, возможно, дело в том, что их объединила общая цель, и они разойдутся, как только опасность минует, но Сэм искренне так не думает. Троим из них не нужно питаться — четверым, по идее, но с Касом никогда не угадаешь, — однако теперь они собираются поесть вместе, по крайней мере, раз в день и редко обсуждают что-либо важное в эти моменты. Это на удивление приятно. Хотя ему нравится уединение, которое даёт Бункер, когда ему того хочется, всю свою жизнь он провёл, находясь с кем-то в тесной близости, пусть и не всегда этим кем-то был Дин. Несчастнее всего он чувствовал себя в те пару раз, когда никого не было рядом. Интересно, похоже ли это на то, что испытывают ангелы — постоянная необходимость чувствовать кого-то близко, неприятный холодок неправильности, который он ощущает в пустом зале и иногда даже в своей комнате. Бункер такой большой, что ощущается словно кладбище, когда тишину в нём нарушают всего лишь два человека. Семь — в самый раз, чтобы было комфортно. Восемь — уже слишком много. Гадриэль не пытается избегать их. Не может, учитывая, что ему постоянно надо быть на виду, а его надзиратели хотят быть рядом с другими. Но он изо всех сил старается не привлекать к себе внимания, будучи в поле зрения, но не бросаясь в глаза и редко поднимая голос. Он особенно осторожен рядом с Кевином, до такой степени, что откровенно прячется от него. Или так кажется до тех пор, пока Сэм не наблюдает, как однажды тот заходит в комнату, где уже сидит Гадриэль. Часть его ожидает, что Страж подпрыгнет и спрячется за Михаилом, но вместо этого он пододвигается как можно ближе к столу, кладёт на столешницу руки, чтобы они были у всех на виду, и даёт Кевину пройти позади, не поворачивая голову ни на дюйм. Он не прячется, когда делает всё, чтобы удостовериться, что кто-то из остальных ангелов стоит между ним и его бывшей жертвой. Он ставит себя в положение, из которого не способен быстро атаковать, чтобы Кевин чувствовал себя в безопасности. Насколько Сэм может судить, по большей части, это только выводит Кевина из себя. И всё-таки Сэм благодарен за такой жест, пусть даже это может оказаться попыткой манипулировать ими. Он в некотором роде хотел бы, чтобы Гадриэль и с ним вёл себя так же, особенно в тот момент, когда на следующий день Гадриэль внезапно припирает его к стенке в архиве. Окей, не то чтобы припирает к стенке, архив-то большой, и места, чтобы сбежать, если захочется, он оставляет ему достаточно, хотя всё равно стоит близко к единственному выходу. За ним видно Габриэля: тот появляется в дверном проёме мгновения спустя и продолжает зависать там, стараясь быть как можно заметнее, даже показывает Сэму большой палец. Это не очень-то его обнадёживает. — Что тебе нужно? Гадриэль колеблется. — Сэм. Ты хорошо себя чувствуешь? Сэм смотрит на него, вытаращив глаза и тут же теряя дар речи. Слишком похоже на то, что случилось в темнице Габриэля, но оправиться в этот раз не легче. И злит не меньше, чем тогда. Он понимает, что у него очень мало времени на то, чтобы решить — выпустить гнев или нет. Гадриэль, возможно, чует опасность, потому что начинает объясняться до того, как Сэм делает выбор. — Перед уходом я сумел исцелить тебя достаточно, чтобы ты смог оставаться в живых какое-то время. Предполагаю, что Кастиэль подлечил тебя в меру своих сил, но… Ты пострадал очень серьёзно. Не знаю, сколь силён был Кастиэль в тот момент, но не верю, что ему хватило контроля над Благодатью, чтобы залечить каждую рану, каждую повреждённую клетку. Скорее всего, он просто поделился ей с тобой, дал… заряд бодрости, если угодно. Чтобы твоё тело исцелилось само, используя полученные ресурсы. От такого лечения остаются шрамы. Сэм хмурится. Злость почти проходит, пока он пытается разгадать, в чём суть его слов и скрывается ли за ними тайный замысел. — Я привык к шрамам. Гадриэль поджимает губы, в выражении его лица проскальзывает нечто, похожее на жалость. — Эти шрамы были бы на внутренних органах. На всех мягких тканях, даже на кровеносных сосудах. Если тебя не излечили лучше, чем я предполагаю, то твоё состояние всё ещё слишком нестабильно. Ты можешь хорошо себя чувствовать, но твоё тело способно отказать в любой момент. Пожалуйста, скажи мне. Ты чувствуешь себя более усталым, чем обычно? Сэм сглатывает. Он достаточно знает о медицине и первой помощи, чтобы понимать, к чему клонит Страж. Но в том-то и дело, что всё это говорит Гадриэль. Поэтому он пожимает плечами. — Нет. Не особенно. И не важно, что он знает, что устаёт быстрее, чем до Испытаний, пусть благодаря Люциферу и спит лучше, чем с тех самых пор, как вернул душу. Охотники быстро стареют. Он не ждёт того, что сможет выздороветь столь же быстро, как когда ему было двадцать. Гадриэль выдыхает носом, не пытаясь притворяться, что поверил ему. — Прошу, если ты достаточно доверяешь кому-то из архангелов… Пусть кто-нибудь из них осмотрит тебя. Когда ты скажешь им, на что нужно обратить внимание, они смогут оценить оставшиеся повреждения и подлечить тебя. Сэм снова заводится. — Что? Даже не попытаешься убедить меня позволить тебе самому меня осмотреть? Хотя он вкладывает в слова как можно больше презрения, Гадриэлю всё равно хватает наглости выглядеть так, словно он обдумывает это всерьёз — а потом на его лице проступает печаль. — Я всё ещё ранен. Моё единственное преимущество в том, что я знаю, где повреждения были хуже всего. Габриэль обладает гораздо большей силой, а Михаил и Люцифер куда лучше контролируют свою Благодать. Любой из них способен исцелить тебя снаружи, хотя это может занять какое-то время. Я… не думаю, что в праве предлагать это, даже теперь. И в любом случае не жду, что ты позволишь к себе приблизиться. — И ты чертовски прав, что я не позволю. Гадриэль только кивает. — Советую тебе обратиться за помощью до битвы. Ты хороший человек, Сэм Винчестер. Прошу, не рискуй своей жизнью понапрасну. Сказав это, он разворачивается и уходит. Сэм смотрит ему в след, лишь смутно отмечая, что Габриэль всё ещё стоит в проходе. Он только-только начинает осознавать, что тот наблюдает за ним с нехарактерно серьёзным выражением лица, когда Трикстер отталкивается от стены и оставляет его, не сказав ни слова. У Сэма уходит пара секунд на то, чтобы вспомнить, где он, и ещё дольше — что он собирался здесь взять.