Гнилые лилии

— Понимаешь, — сказал Жан-Жак, — дело в том, что я люблю другую. Все реагировали на такое по-разному. Больше всего Жан-Жак не любил слез. Слезы разрушали его морально, слезы заставляли его чувствовать себя последним уродом. Он боялся слез. Если у него когда-нибудь будут дети, они сразу же поймут, как вить из отца веревки, просто бесконечно рыдая. Рано или поздно они затопят Монреаль, и весь этот ужас наконец закончится. Жан-Жак уже не был уверен, что у него когда-либо будут дети. Эми не стала лить слез. Она улыбнулась и сказала: — Я тоже. Жан-Жак до последнего не верил, считая это какой-то подставой, инсценировкой на тему «все мужики козлы». Но он не испытывал волнений. Его жизнь катилась под откос в полном соответствии с планом. Хотя, когда подруга Эми оказалась маленькой голубоглазой блондинкой, он забеспокоился. Он старался избегать блондинок. Однако девушка играла застенчивую тихоню, и он понял, что ему ничего не грозит. Слишком в лоб. Настоящая застенчивость всегда ходит под маской надменности. Эми положила ладони ей на плечи. Юра бы вздрогнул, Юра бы обернулся, Юра бы смотрел, как загнанный в угол кот, не зная, откуда ожидать нападения. Юра никогда бы не оказался в такой ситуации, начнем с этого. Жан-Жак протянул руку, поддел ее подбородок. Он не запомнил ее имя, он отвлекся, он не выспался, он думал о другом. Девушка подняла на него безразличный светлый взгляд, а Эми наклонилась и поцеловала ее за ухом. В этот момент Жан-Жак почти передумал. Почти предложил им сходить за пивом и поиграть в Мортал Комбат. Его остановила неприязнь к излишнему драматизму. Эми обвила руками тонкую талию, положила голову на птичье плечо и невесело усмехнулась. Жан-Жака это отчего-то разозлило, и он, нагнувшись, оттолкнул ее подбородком, прижал язык к теплой шее, задевая кожу зубами. Эми засмеялась резко и громко, как плохая актриса. Жан-Жак надавил, и худая ручка схватила его за футболку. Юрина худая — чуть менее худая — ручка его давно бы уже отпихнула, но эта почти тут же выпустила и разгладила ткань. — Не стесняйся, Джей-Джей, — произнесла Эми, и Жан-Жак задался вопросом, заговорит ли сегодня ее подруга. Может, она немая? Он отстранился и провел большими пальцами по ее скулам. — Ты очень милая, — сказал он. — Конечно, — ответила она, продолжая смотреть ему в область груди. — Милые девушки не занимаются сексом втроем. — Это стереотипы. — Это разговор ни о чем. У нее был низкий голос, не мужской, но достаточно низкий для того, чтобы представить на ее месте другого человека. Жан-Жак пожалел о том, что заговорил с ней. Он не постыдился бы переспросить ее имя — в конце концов, он не был ей ничем обязан, — но теперь боялся стать к ней ближе. Эми вышла из-за ее спины и положила ладонь на его плечо. Жан-Жак обернулся, и она шагнула к нему. Ее губы, ее резко очерченное лицо, прядь темно-русых волос, закрывшая косточку ее ключицы. Эми была бесконечно дальше, бесконечно не такой, она не могла забраться к нему внутрь. Жан-Жак сдвинул прядь носом и вдохнул душный и тяжелый аромат ее парфюма. От Юры пахло кислотной мятой. Один раз, всего один раз они стояли так близко, что Жан-Жак готов был засунуть язык ему в рот и вытащить эту жвачку. Ему хотелось зарыдать. Эми прикусила его губу. Худая рука слева задрала его футболку и пробежалась пальцами по коже. *** Он опоздал на тренировку. Заспанная Эми и ее не менее заспанная подруга отказались от кофе. Хортонс, сказала Эми. А потом шоппинг. Купим ей что-нибудь, чтобы скрыть этот ужасный засос. Мама не стала в очередной раз предлагать ему вернуться в родительский дом. Хотя бы на год. Теперь, когда нет Изабеллы. Теперь, когда ты похерил свою жизнь, Джей-Джей — нет, этого она не сказала. Но именно это выражал ее взгляд, тяжелый, серый, серьезный. Изабелла была нам, как дочь, словно говорил он, ты отобрал у нас дочь, Джей-Джей. Что Жан-Жак мог предложить ей взамен? Как родителю, как тренеру. Медаль? Еще медаль? Олимпийскую медаль? Он стал кататься лучше, несмотря на многочисленные бессонные — по той или иной причине — ночи. Он стал кататься лучше, это правда. Возможно, потому что у него ничего больше не оставалось. Из Миссиссауги он возвращался воодушевленным, но это состояние продлилось не больше пары дней. Пары дней, в которые он поминутно открывал то Инстаграм, то Твиттер, то Фейсбук, не зная, куда лучше написать, и не написал никуда. Юра в нем не нуждался. Юра работал, Юра готовился к Кубку Ростелекома, Юра тренировался. Жан-Жак тоже тренировался. Он сказал себе, что если выиграет у Юры, то признается ему в любви. Потом он сказал себе, что признается, если это Юра выиграет у него. Признается, если Юра займет призовое место. В симпатии. Он никогда ни в чем не признается. Жан-Жак прыгал мощно и размашисто, всякий раз ожидая, что ребро лезвия уйдет в сторону. Он испытывал попеременно то отчаяние, то эйфорию при мысли о том, чтобы допрыгаться до травмы и не ехать в Москву, не видеть Юру, не воодушевляться снова, не погружаться снова в темную воду. Некоторые болезни не проходят, но, может быть, эта болезнь не из тех. — Джей-Джей! — крикнула мама. — Куда ты так летишь! Разве не слышишь, что я тебе считаю? Жан-Жак ничего не слышал. Обе его программы были слишком медленными, он хотел их поменять. Он хотел кататься так, чтобы Юра все понял, чтобы Юра услышал, как стучит его задавленное гнилью сердце. Услышал и не отпрянул. Но это было невозможно, поэтому об изменениях он даже не заикался. Когда он перешагивал через порог в бортике, мама неожиданно встала на цыпочки и погладила его по голове. Ее прохладная и сухая ладонь на мгновение прижала его взмокшие волосы. — Джей-Джей, не надо так, — сказала она. Жан-Жак смотрел мимо ее левого уха на пустые трибуны. На ее месте он бы себя презирал. Презирал же он себя на своем. — Джей-Джей, — повторила мама. — До завтра? — полуутвердительно произнес Жан-Жак. В раздевалке он сделал это снова: Инстаграм, Твиттер, Фейсбук. Именно в такой последовательности — Юра больше всего постил в Инстаграм, он любил фотографировать себя, себя и кошку, белую кошку с темной мордой и неудобным русским именем. Жан-Жак мог бы очаровать его кошку, животные обычно бывали к нему благосклонны. Это Крис сказал ему как-то: он очаровал мою кошку. Мы уже три года вместе. Жан-Жак ударил кулаком по дверце шкафчика, и через несколько секунд из-за стены высунулась рыжая голова Энди. Жан-Жак помахал ему, стиснул телефон, стиснул зубы, попытался стиснуть ребра и задушить эту гадость внутри. Но о подобном следовало думать раньше. — Эй! — окликнул его Энди. — Ты уходишь? — А что? — спросил Жан-Жак. — Есть предложения? — Знаешь Алису? Дочь моего тренера, она заходит иногда. У нее день рождения, как ты на это смотришь? Прежний Жан-Жак сказал бы, что неловко, ведь он с ней почти не знаком. Нынешний Жан-Жак боялся оставаться один по вечерам. *** Алиса забрала у него цветы и, прижимая ладонь к груди, сказала, что просто стеснялась его позвать, ведь он чемпион, он такой известный, он слишком важная птица для скромной домашней вечеринки. Энди за его спиной беззлобно фыркнул. Жан-Жак ей не поверил, но ответил, что она зря стеснялась, она прекрасно выглядит, она всегда может на него рассчитывать. Алиса мелодично рассмеялась, откинув голову чуть назад и вбок. Жан-Жак подумал, что она, должно быть, тренирует и этот смех, и этот жест, скользнул взглядом по длинной шее вниз, остановился у расстегнутой верхней пуговицы мятной блузки. И почему этот цвет считается мятным? Ведь мята банально зеленая, как трава в полях. А Юрины мятные жвачки белые. Воспользовавшись тем, что Алиса переключилась на Энди, Жан-Жак прошмыгнул мимо нее в комнату. Он не знал почти никого, его знали почти все. Кто-то налил ему пива, которое он не любил, потом кто-то налил ему виски с колой. Он оставил оба стакана на балконе, и кто-то налил ему водки. Столи. Вряд ли это была Столи. Жан-Жак произнес себе под нос, ч-ч. Ай-а. Столичная. Юра красиво говорит по-русски. Никто не говорит по-русски так красиво, как Юра. Но это была не Столи. Жан-Жак все равно отхлебнул и поискал глазами Алису. Алисе исполнилось девятнадцать, она была на год младше него. Ее сестра Аделина была на два года старше него. Аделина не смеялась мелодиями и не откидывала голову назад. Она вообще не смеялась. Смотри, сказала Аделина и показала ему блокнот. Что-то не так с моей прической, пошутил Жан-Жак и с преувеличенным тщанием пригладил волосы. Он еще не знал, что ее зовут Аделина. Она подписала рисунок широким росчерком, и Жан-Жак убрал его в карман. Смотри, сказала Аделина и, изогнувшись, оттянула воротник, продемонстрировала ему татуировку под ключицей, отпустила ткань, медленно моргнула, налила ему еще Столи, которая по-прежнему была не Столи. Смотри, сказала Аделина и протянула ему белое на кончике пальца. — Что это? — спросил Жан-Жак. — Это под язык, — ответила Аделина. — Мне нельзя. Я спортсмен. Аделина пожала плечами. Не хочешь, не надо. Жан-Жак поцеловал ее — в плечо, в висок и в губы. Аделина мотнула головой в сторону коридора и не улыбнулась. Жан-Жаку было интересно, как студентки могут позволить себе такую большую квартиру. Или это квартира их родителей? Они живут здесь вдвоем? В любом случае, он не собирался оставаться до утра, чтобы это выяснить. У Аделины было сильное тело, мышцы ее ног крепко сжимали его бедра, ладонь обхватила шею, словно петля. Жан-Жак обнимал ее одной рукой, держась второй за край раковины. У нее была еще одна татуировка — возле тазовой кости. Он все пытался разобрать рисунок, неожиданно это показалось ему важным. Неожиданно ему показалось, что если он что-то и запомнит, то только этот рисунок. Но она была так близко, что он не мог ничего разглядеть, а после сразу же спрыгнула на пол, повернулась спиной и быстро оделась. Жан-Жак смотрел, как ее пальцы и кисти ее рук напрягаются, натягивая джинсы, и понимал, что должен спросить, не сделал ли ей больно или неприятно, но у него не оставалось сил. Потом он видел Энди в компании каких-то близняшек и лениво подумал в эту сторону. Аделина исчезла, исчез его бокал, исчез ее рисунок из его кармана. Энди и близняшки тоже исчезли. Жан-Жак достал телефон. Инстаграм, Твиттер, Фейсбук. Юра делает много ошибок в английском, это индикатор, если чьи-то глупые ошибки кажутся тебе милыми, ты погиб. В последний раз Юра писал в Твиттер вчера — вопли восторга в ответ на пост Отабека Алтына. С фотографией. Жан-Жак открыл пост с фотографией, хотя открывал уже не раз. У нас возле катка тусуется кошка с котятами. У кого-то кошка с котятами возле катка, подумать только. Прямо на льду, наверное, окотилась. А Отабек держал свечку, чтобы побыстрее сфотать и выложить, смотри, Юра. Отабек знает русский, но написал по-английски. Смотрите все, вот я, вот коты, вот Юра, чувствуете связь? Жан-Жак с силой надавил на кнопку. Кстати, скорее всего, Юре нравятся только девушки. — Джей-Джей, — сказала Алиса. Алиса выглядела усталой и довольной. Она издала нарочитое «уф!» и плюхнулась рядом с ним на диван. Ее грудь колыхнулась, расстегнутая пуговица подпрыгнула. — Я познакомился с твоей сестрой, — сообщил Жан-Жак. — С Ади? Она крутая, да? Она художница, она тебе сказала? — Да. Она нарисовала меня. — Правда? — Алиса не к месту залилась очередной трелью мелодичного смеха. — Хочешь, я покажу тебе ее альбомы? Пойдем, пойдем. Он почти не целовался с Аделиной, их губы соприкоснулись не более пары раз. Алиса успела пролистнуть не более пары страниц, прежде чем Жан-Жак поцеловал ее. Там, где Аделина была жесткой и сильной, Алиса была мягкой и слабой, нежной, как флисовое покрывало на ее постели, ласковой, как свет ее ночной лампы. — Ой, — сказала Алиса. — Ой. Подожди. Слишком быстро, Джей-Джей. Но Жан-Жак видел, как она запирала дверь на ключ. Ему казалось странным, что до сих пор нет полуночи. Он не хотел возвращаться домой так рано, однако большинство гостей уже разошлись. Он начал искать Энди, но квартира вдруг представилась ему огромной и запутанной, словно лабиринт, и он, убоявшись Минотавра, выскользнул на лестничную клетку. Аделина сидела на ступеньке и рисовала в своем блокноте уродливую пухлую лилию. Сердце подскочило к горлу, и Жан-Жак едва не закричал, но тут сработал датчик света, Аделина обернулась, и он понял, что это вовсе не лилия и даже не цветок, а какой-то пейзаж, изгиб реки, берег, нагромождение камней. Он разглядел и человеческую фигуру, но потом Аделина перевернула блокнот. — У тебя еще есть? — спросил Жан-Жак. — То, что ты предлагала. — Да, — сказала Аделина, не глядя на него. — Ты же спортсмен. — Ну и что, — отмахнулся Жан-Жак. — Не надо сейчас. Тогда было можно, сейчас ты другой. — Тебе кажется. Я все тот же. — Ты не уснешь. — Тем лучше. Мы с тобой поедем, — Жан-Жак отобрал у нее блокнот, перевернул рисунком вверх, — за город. Будем встречать рассвет. Аделина покачала головой и сказала, вытащив из кармана маленький, размером с монету, бумажный сверток: — Поезжай сам. Дверь за их спинами тихо шаркнула обивкой о плитку, и голос Энди произнес: — Джей-Джей? *** — Господи, ты идиот, — сказал Энди. — Свой член не можешь держать в штанах, это я еще понимаю, но такие проблемы тебе зачем? — Низачем, — ответил Жан-Жак. — Это был импульс. Если бы его отстранили, он бы не видел Юру какое-то время. Скорее всего, он бы вообще не вернулся в спорт после дисквалификации и не видел его больше никогда. Жан-Жак разрывался между ужасом от того, что мог наделать, и желанием бежать обратно к Аделине. — Импульс, — повторил Энди. — Пиздец. Алекси усмехнулся, но, заметив, что Жан-Жак на него смотрит, поднес ко рту бумажный стакан с кофе. Жан-Жак его уже немного ненавидел. Он даже спросил, может быть, Алекс? Нет, Алекси. Это русское имя. Мои родители любят экзотику. Жан-Жак в отместку выкрутил на полную французский акцент и называл его с ударением на последний слог, но потом Алекси заявил, что ему нравится, как это звучит, и с тех пор Жан-Жак старался обращаться к нему как можно реже. — Это она тебя бросила, да? — спросил Энди. — Не ты ее? — Что? — отозвался Жан-Жак. Алекси поставил стакан на стол. — Изабелла, — пояснил Энди. — Дело не в ней, — сказал Жан-Жак. — Ну да, — с сомнением протянул Энди. Но дело было немного и в Изабелле. Если бы не Изабелла, он оставался бы чистым листом. Ну, почти. Однако Юра вонзился в его жизнь занозой, Юра все испортил, Юра все-все разрушил. Жан-Жак был далек от того, чтобы переживать из-за ориентации, просто он не знал, куда ему теперь идти. — Такси? — предложил Энди. — Мне недалеко, — ответил Жан-Жак. — Километра два будет. — Я пройдусь. Энди посмотрел на Алекси, но тот покачал головой. — У меня другие планы. — Хорошо, когда не надо соблюдать режим, да? — Энди усмехнулся. — Увидимся завтра на катке, Джей-Джей. Джей-Джей? — Да, — глухо произнес Жан-Жак. — Завтра на катке. Они с Алекси проводили такси взглядами и остались стоять на месте. Только спустя, наверное, целую минуту Алекси спросил: — К тебе или ко мне? — Почему ты так уверен? — спросил Жан-Жак. Алекси посмотрел на него насмешливо, и он добавил: — Я не знаю всех этих правил. — Нет никаких правил. Считай это жестом доброй воли. Акция для тех, кто не может держать свой член в штанах. — Мне нравится парень, — зачем-то сказал Джей-Джей. — Сочувствую, — ответил Алекси. — Но, поверь мне, это не заразно. Просто вы, фигуристы, все пидорасы. — Энди не пидорас. — Ты многого не знаешь об Энди. Жан-Жак расхохотался. Алекси улыбнулся. Алекси говорил ему, что делать, и не стал отказываться от кофе утром, и из-за этого Жан-Жак опять опоздал на тренировку. Он тер кулаками глаза, он зевал, потом он собирал волю в кулак и прыгал, тяжело приземляясь на все лезвие. Мама хотела, чтобы он поработал над дорожкой, но сосредоточиться на дорожке было невозможно. Мысли Жан-Жака сбились в одну точку, он ничего не слышал, в кои-то веки он ни о чем, кроме льда, не думал. Он остановится у бортика, тяжело дыша, и мама схватила его за ворот майки. — Как же это надоело, Джей-Джей! — выкрикнула она. — Сколько можно? Пора забыть Изабеллу! Не смотри так, я, знаешь ли, почти вижу ее в твоих глазах! Нельзя, нельзя упираться в то, что осталось в прошлом! Ты долго не протянешь, если будешь так себя мучить! — Мам, — пробормотал Джей-Джей. — Это не… Я вовсе… Мам. — Ма-ам! — Сестра, катающаяся неподалеку с младшими ребятами, бросилась к ним. — Мам! — Мэдди? — Мама повернулась к ней. — Мэдди, что случилось? — Не кричи на него! — Мадлен схватилась за бортик и вдруг заплакала. Мама схватила ее в охапку и принялась на разные лады выспрашивать, где у нее болит. Жан-Жак сглотнул горькую слюну. — Все не таки-ие, — всхлипывала Мэдди. — Ты не такая, Джей… Джей не такой… Я хочу, чтобы все были, как ра-аньше!.. А я и правда не такой. Сестрица смотрит в корень. Ведь это же не я. Я просто играю роль и играю ее из рук вон плохо, как мудак, играю, честно говоря. Кто сказал, что именно так положено страдать от неразделенной любви? — Мэдс, — сказал Жан-Жак. — Мэдс, я все исправлю, вот увидишь. Все будет хорошо. Мэдди продолжала рыдать. Жан-Жак отъехал и встал на начало дорожки. — Джей-Джей! — крикнула мама. — Не надо, пожалуйста, показательных представлений! Иди переодеваться. И ради всего святого, не опаздывай завтра. Нам улетать через два дня. Жан-Жак еле дотерпел до дома. Последняя, самая новая медаль с кленовым листом почти невесомо легла в его ладонь. Он расправил ленту, накинул ее на шею, снова взял медаль в руку, примерился, глядя в зеркало, улыбнулся, склонил голову набок, сощурил один глаз. Камера утвердительно щелкнула. Жан-Жак перехватил телефон вдруг вспотевшей ладонью, со второй попытки открыл Мессенджер, мельком подивившись, что они с Юрой друзья в Фейсбуке. В Инстаграме и Твиттере, пожалуй, не странно, там ничего не выражающие «подписчики», но друзья? Это должно что-нибудь значить. Он еще раз проверил часовые пояса, написал «Увидимся в Москве, Юра», отправил фотографию и задержал дыхание.