Гнилые лилии

Среди целей, которые Жан-Жак ставил себе в предвкушении первого сезона во взрослом разряде, фигурировала одна довольно инфантильная: он собирался заставить олимпийского чемпиона Виктора Никифорова считаться с собой. Фанатом Виктора Жан-Жак никогда не был — ему, вообще, хватало эгоизма в принципе не сотворить себе кумира, — но признание соперничества стало бы еще одним свидетельством его успеха. Он позабыл об этом, когда взял национальное золото и все, кроме, да, Виктора, который еще долго делал вид, будто не может запомнить его имени, начали с ним считаться. Но теперь, к финалу Гран-при 2016 года, он, похоже, невольно той забытой цели добился. — Я делаю ставку не столько на безошибочное катание, сколько на вдохновение, понимаешь, Джей-Джей? — говорил Виктор, который вдруг предпочел его общество обществу Криса Джакометти или хотя бы своего тренера. Впрочем, у Фельцмана, вероятно, голова гораздо больше болела о Плисецком. — Без вдохновения на льду делать нечего. Да? В таком случае ты пропал: твоя муза осталась в Японии, зато моя здесь. Жан-Жак обернулся и поискал взглядом Юру, но тот, видимо, еще не выходил из раздевалки. — Математические расчеты бесполезны, если у тебя нет вдохновения! — добавил Виктор. Он был прав лишь отчасти — не делая расчетов, не сможешь эффективно заменить заваленный прыжок, если в этом возникнет необходимость, не будешь знать свой резерв на ошибку и запаникуешь в неподходящий момент — но в том, что Никифоров обратил внимание именно на расчеты, а не на физическую форму или интенсивность тренировок, Жан-Жак видел намек: твои итоговые тридцать баллов против моих двадцати шести не значат ничего. Если у тебя нет вдохновения. Жан-Жак обернулся еще раз. Никифоров рассказал ему, что совершенно не волнуется и в некотором роде познал дзен. Жан-Жак из вежливости спросил, как ему это удалось, и Виктор пустился в пространные рассуждения о совсем уж прописных истинах типа здорового питания и регулярного сна. Разглагольствовать — как сказал бы Юра, пиздеть, — Виктор умел, и некоторые фигуристы всерьез боялись, что он сядет им на уши перед серьезным прокатом и собьет настрой. Но Виктор отличал только избранных — и если раньше Жан-Жак в некотором роде хотел попасть в их число, теперь это ему мешало. Он обернулся в третий раз. — Кого ты все высматриваешь? — спросил Виктор. — Вдохновение. — Жан-Жак улыбнулся, давая понять, что пошутил, и, конечно, в тот же самый момент из коридора появился Юра. — Не в этом сезоне, — задумчиво произнес Виктор при виде него. — Привет, Юра, — остался верен себе Жан-Жак. Юра сощурился на них, как будто у него внезапно ухудшилось зрение. — Слушай, — сказал Никифоров. — А почему ты зовешь его “Юра”? — Он мне разрешил, — соврал Жан-Жак. Юра ему ничего не разрешал, но он же не совсем дебил — он слышал, он гуглил, он знал, что “Юрий” подходит для объявлений на ледовой арене, а друзья так не назовут, друзья назовут “Юра”. Или Юрочка. Жан-Жак говорил бы и “Юрочка” — иногда действительно говорил — но каждый раз некрасиво запинался на этом “ч-к”. Ничего, главное тренировки. И немного вдохновения. — Тебе — и разрешил? — усомнился Виктор. — Витя! — окликнул Фельцман. Остальное Жан-Жак не понял, но Никифоров пожал плечами, хлопнул его по спине и ушел. Они сгрудились втроем — и Барановская чуть поодаль, прямая, будто проглотила шпалу. За последние несколько дней Жан-Жак ее едва ли не возненавидел. Он рассчитывал, что в финале у него будет больше времени, больше возможностей, больше пространства для маневра. Французы проебались с организацией, вокруг царили хаос и неразбериха, под ногами путались юниоры, а Барановская среди всего этого таскала Юру за собой, словно на привязи, а Юра ходил — попробуй тут не походи. Оставался Мессенджер, но вай-фай на арене отказывался работать в принципе — в отличие от вай-фая в отеле, который все-таки работал — плохо и минут пятнадцать в день. Юниоры откатали свои короткие программы после полудня; парники начали поздно, почти в восемь вечера. У Мэттью с Кариной был неудачный выброс, их поставили третьими, россияне лидировали. Мальчик из российской пары выглядел донельзя русским — высокий, добродушный, русоволосый. Может, вот это Юра когда-нибудь. Жан-Жак опять покосился на него, пытаясь определить, вырос тот или нет. Разницы в пару сантиметров он все равно, наверное, не заметил бы. Юра вдруг покосился в ответ, и Жан-Жак, холодея внутри, с трудом заставил себя подмигнуть. Он должен был поймать Юру без Барановской. Он должен был с ним поговорить — о чем-нибудь, все равно о чем — и дотронуться, он выбрал где, вот здесь, где ямочка над ключицей, где палец скользнет по косточке чуть вперед и вниз. Жан-Жак чувствовал себя настоящим маньяком. Должно быть, он и был настоящим маньяком. Любой психотерапевт наверняка сказал бы ему, что его чувства нездоровы, его желания порочны, но это ничего, всего несколько сеансов, и вам станет лучше, вы забудете о навязчивых фантазиях и вернетесь к нормальной жизни. Ну уж нет, этому не бывать. Обескураженный Эмиль подошел и обескураженно спросил, бывал ли он в Марселе и всегда ли тут так. Эмиль выглядел обескураженным с позавчерашнего дня, когда Жан-Жак встретил его в лобби. Журналисты спрашивали его, надеется ли он хоть на что-нибудь. Да, именно так — хоть на что-нибудь. Формулировка на редкость неприятная — с одной стороны, даже последнее, шестое место станет для Эмиля рекордным результатом по финалам Гран-при, в которые он до того вообще не выходил, с другой, попав в финал, глупо не надеяться его выиграть. Жан-Жак подумал было сказать ему, что у него лучший каскад, но ограничился тем, что каскад хороший. Хороший каскад, впрочем, стоял в произвольной, которую мужчины будут катать только послезавтра. Так можно было ненароком научиться ценить время. Жан-Жак наблюдал, как уходят минуты, пока подводили итоги пар и закатывали лед, не переставая функционировать в своем обычном режиме — в последний раз обсудил программу с родителями, перекинулся парой слов с Крисом, размялся, не переставая посматривать в сторону Юры. Юра, наконец, отошел от Фельцмана с Никифоровым и заговорил с Барановской. Юра знает, чего хочет, Юра никогда не поставит какой-то сомнительный флирт выше важных соревнований. Жан-Жак совсем уже решил больше на него не смотреть, но тут нарисовался Отабек Алтын. О, обида — противная, липкая, совершенно детская. Мам, почему ему можно, а мне нельзя? А, мам? Почему ему можно вот так подойти, невзирая на Барановскую, и просто заговорить? Почему ему можно шутить так, чтобы Юра смеялся — наверняка чисто из вежливости, а то знаем мы, как шутит Отабек Алтын. Почему ему и после этого можно продолжать стоять рядом — неизгнанным и необруганным? Обида перерастала в злость — скорее на себя, чем на кого-либо еще, приходится быть честным. Жан-Жаку никто ничего не запрещал — строго говоря, не запрещал даже Юра, который говорил “съебись”, “ты дебил”, “ты надо мной издеваешься”, но никогда — “я запрещаю тебе ко мне подходить”. Жан-Жак понимал, что это казуистика, которой он будет оперировать в суде, когда Юра все-таки подаст на него за домогательства, но ноги уже развернули его на четверть оборота, перенесли и поставили между изумленной Барановской и невозмутимым Алтыном. — Привет, Отабек, — сказал Жан-Жак. — Привет, Леруа, — не враждебно, но, безусловно, прохладно. Жан-Жак благодушно ему улыбнулся и посмотрел вправо, поклонился, прижимая ладонь к груди: — Миз Барановская. Миз Барановская кашлянула, но совладала с собой, кивнула, поджала губы и уставилась выжидающе. Дальше этого момента Жан-Жак свою стратегию не продумал, но Юра его не подвел: — Чего тебе надо, а? — Пожелать те… вам удачи. — Жан-Жак перевел взгляд на него. Юра в ответ посмотрел мутным, недовольным, но бесконечно долгим взором, а потом вдруг закрыл глаза, поморщился и втянул воздух через нос. Сейчас пошлет. Ну, что ж, он попытался. — Меня тошнит, — сказал Юра. Это Жан-Жак как-то раз — даже, пожалуй, и не раз — от него слышал. Меня от тебя тошнит. — Извини. — Он пожал плечами. — Но что я могу поделать? — При чем здесь ты, блять? Барановская обхватила Юру за пояс, что-то пробормотала по-русски. Алтын нахмурился и закусил губу. Жан-Жак, чувствуя, будто его органы сдавила мокрая, душная ладонь, протянул Юре свою бутылку с водой. Юра, впрочем, глаз не открывал и этого не видел, а Барановская вперила в него полный возмущения взгляд и оттолкнула его руку. Правильно, конечно — дружить дружи, а воду из чужой бутылки все-таки не пей. Но я бы никогда, ни за что — я же люблю его… Жан-Жак убрал воду за спину. Отабек произнес по-русски нечто, после чего возмущение Барановской едва не взвилось пламенем у нее за спиной, как у какой-нибудь богини из древнего эпоса. Она решительно качнула головой, развернула Юру, который по-прежнему стоял, зажмурившись, и утащила его дальше под трибуны. — Черт, — изрек Отабек — по-английски, что Жан-Жак расценил как приглашение к диалогу. — Что ты ей сказал? — Предложил выпить коньяка. — Прямо перед соревнованием? — Ну, каплю. Если это нервы, должно помочь. Если что-то с желудком, может, конечно, и хуже стать. Но я почти уверен, что это нервы. Естественно, это нервы. Жан-Жак шел к первым местам постепенно, через препятствия, и, наверное, лишь теперь стал полностью уверен в себе — если бы в первый взрослый сезон его натянули не только на золото, но и на рекорд, он, пожалуй, не выдержал бы давления. Возгордился, возомнил, засыпался на следующем же старте — и полетел бы в пропасть. Но Юра — Юра гораздо сильнее него. — Барановская ему чужую воду не разрешает пить, — произнес Жан-Жак, бросив взгляд на огромные электронные часы под крышей арены. Десять минут до начала. — Куда уж там твой коньяк. — А у меня и нет, — ответил Отабек. — Коньяка. Зато у врача их вроде бы есть. — А ты откуда знаешь? Отабек пожал плечами. Ну, да, чего объяснять — мы же друзья. Это мне Юра расскажет, что врачиха таскает с собой коньяк, что Виктор Никифоров познает дзен, что Леруа заебал, пишет по сто сообщений в день. Что волнение мучает до тошноты. — Ты думаешь, мне легко? — зачем-то спросил он. Риторический вопрос, но Отабек ответил. — Думаю, что тебе не легче, чем Юре. Это ведь на прошлом ФГП у тебя все пошло наперекосяк. — Мда. — Жан-Жак поморщился. — Спасибо, что напомнил. — Я бы на твоем месте об этом и не забывал. — Алтын покачал головой. — Это не угроза, поверь мне. И ты мог бы помочь Юре. Он сейчас тоже в сложной ситуации. Жан-Жак не стал ему говорить, что он сам тогда как раз был в потрясающей ситуации, у него все было на мази, паника выросла на пустом месте, а Юре действительно есть, о чем беспокоиться. Вместо этого он сказал: — Я пытаюсь ему помочь. Он не желает меня слушать. — Десятки страниц сообщений в Фейсбук — это не желает слушать? — Отабек вдруг усмехнулся. — Он бы давно тебя заблокировал, не думай. Ах, Отабек Алтын, голос моего разума. Жан-Жак невзначай сунул руку в карман олимпийки и нащупал телефон. Он все равно не мог написать — чертов вай-фай. — Это ты тоже, выходит, знаешь, — заметил он. — Ну, страницы я не подсчитывал, — отозвался Отабек. — Просто видел, что он переписывается с тобой. Как тебе это только удалось? Жан-Жак, который уже несколько месяцев хотел задать ему такой же вопрос, промолчал. — Но я рад, — добавил Отабек. — У Юры мало друзей. Только я и — не знаю, может быть, Мила. — Всегда готов разгрузить вашу с Милой ношу. — Жан-Жак шутливо поклонился, но Отабек, не приняв игры, лишь извинился и отошел к тренеру. Жан-Жак тоже переместился ближе к родителям, чтобы выслушать последние напутствия, неимоверным усилием заставив себя в течение оставшихся до разминки пяти минут сосредоточиться на программе, а не на Юре, которому был нужен то ли действительно коньяк, то ли какие-то ободряющие слова, которых Жан-Жак не знал. Он проверил вай-фай еще раз — без изменений. Мама отобрала у него телефон. Юра все же появился — за несколько секунд до разминки, перед самым ее объявлением. Жан-Жак перестал удерживать дыхание. Они столпились у дверцы — помимо шестерых спортсменов, куча народу, тренера, операторы, административный персонал, место для разговора было неподходящее, но он все-таки протиснулся ближе к Юре и сказал почти ему в ухо: — Мне нужен твой номер телефона. Юра обернулся, нахмурившись. — Именно сейчас надо об этом поговорить? — Нет, — согласился Жан-Жак. — Давай потом об этом поговорим. Завтра, после тренировки? — Зачем тебе мой номер? — все-таки спросил Юра. — Отправлять тебе смс-ки, укрепляющие вестибулярный аппарат, когда нет интернета. Юра тряхнул головой, отвернулся, но Жан-Жак видел ее, видел — как блеск воды в заросшем колодце, видел — как жемчужину в морской темноте, видел — как лилию посреди дремучего леса. Как солнце в полночь. Как золотую медаль, о которой перестал мечтать. *** Отабек открыл разминку с боем, но под конец выступления упал с квада — правда, кажется, докрученного. Все же впечатляет — и во второй половине. Оценки оказались не слишком высоки, чему Жан-Жак должен был бы радоваться — и радовался бы, если бы не опасался того же в отношении себя. Может, все-таки недокрученный? Но Эмиль — с одним довольно хорошим четверным, хоть и в самом начале — Отабека не обошел. Эмиль очень старался, что было в некотором роде забавно: он единственный, в конечном итоге, пожалуй, удовлетворился бы шестым местом. Крис, неуверенно выглядевший на тренировке с утра, безмятежно улыбался, разговаривая с тренером у самого бортика. Что-то должно объяснять его внезапный спад — травма — что-то незначительное, с чем обидно было бы бросить сезон. Крис вряд ли скажет, если это так — может, после ФГП, когда уже нельзя будет прогнозировать результаты — или вовсе не скажет, если выступит хорошо. Крис вышел вперед, пусть и со скрипом — судьи поскупились на компоненты. Жан-Жак встал у дверцы, отгоняя от себя все мысли, кроме чисто технических — про собственное физическое состояние, про расположение элементов, про качество льда — оставил только одну постороннюю, Юра, Юра, жемчужина улыбки, безошибочный влажный блеск зубов. Некстати вспомнились Виктор и его вдохновение. Чем черт не шутит, Никифоров тот еще болтун, но в чем-то он прав: Жан-Жак чувствовал себя способным прыгнуть все старшие квады в одной короткой программе, что было невозможно хотя бы уже исходя из регламента. Он прыгнул лишь один — заявленный, самый простой, тулуп, но это был, вероятно, самый лучший тулуп в его жизни. Судьям, конечно, так не показалось, и тройку он не получил, но 2,7 тоже неплохо, да и все остальное на плюс, уверенная первая позиция, и он больше никого и ничего не боялся. Но Юра, Юра. За Юру он боялся. Юра стоял посреди арены, словно заводная фарфоровая балерина, ключ в спине которой некому повернуть. Музыка не начиналась слишком долго — нет, это бред, паранойя, мелодия заиграла вовремя, и Юра повел рукой в сторону и вверх, воинственно вздернул подбородок. Чтобы не смотреть на него, Жан-Жак сначала смотрел в затылок Никифорова, который сегодня закроет соревновательную программу, потом начал скользить взглядом по трибунам. По реакции аудитории было не ясно ничего — разве только то, что Юра не падал, падение провоцирует аханье, оханье, а вслед за ними аплодисменты поддержки, но это не давало оснований ни для каких выводов. Когда музыкальная фраза достигла кульминации, Жан-Жак все-таки не удержался и посмотрел на лед, где фарфоровая балерина вращалась быстро, словно попавшее в водоворот перышко. Юре не понравится, что о нем думают как о балерине — и уж тем более как о перышке. Но он же не узнает. Узнает. Я сам ему скажу. Папа удивился, что он ничего не видел — где твои глаза, Джей-Джей? — но вкратце описал Юрин прокат. Плисецкий поосторожничал, что в его ситуации было разумно — упростил каскад, зашел на сальхов по-старому, как в прошлом сезоне. Жан-Жак очень надеялся на то, что это продуманное стратегическое отступление, а не минутные панические поправки. Юра вышел на вторую строчку, но Жан-Жак лидировал с отрывом. Виктор неуловимым образом умудрялся вести себя так, будто он из другой лиги и прибыл осенить их всех божественным светом, а потом удалиться восвояси. Но никто не стал бы отрицать, что он хорош. Малину ему испортил серьезный недокрут четверного в конце в сочетании с парой недочетов в начале, и Жан-Жак сохранил свое первое место, но ему было не по себе. Что ж, на другое рассчитывать нет и смысла — заявленные программы Никифорова стоили существенно дороже, и Жан-Жаку могли помочь только его ошибки. Шанс ошибок на произвольной был выше, все шло по плану. По крайней мере, сегодня он не запорол КП, хотя Отабек напомнил ему о неприятностях в прошлом году — просто потом он об этом и думать забыл, потому что Юра, Юра. Жан-Жак догнал его у раздевалки, стараясь не подавать виду, что он кого-то догоняет, протянул было руку, но Юра обернулся сразу же, будто почувствовав его спиной. — Что тебе? — Хороший прокат, — сказал Жан-Жак. — Очень… цельный. Это были слова отца, и Жан-Жак сомневался, что Юра воспримет их как комплимент. Юрин взгляд дернулся вправо, а потом вернулся, но не до предела, остановился где-то в районе уха; Юра неуверенно кивнул, и Жан-Жак понял, что слова “цельный” по-английски он не знает. Ничего, ничего, вопрос времени. — Не забудь про завтра, — добавил он. — Что завтра? — Наше свидание после тренировки. — Какое, блять, свидание? — Юра так и не посмотрел ему в глаза. — Мы оба парни. — Это единственное, что тебя смущает? — Это, — сказал Юра, — не смешно. — Хорошо, — согласился Жан-Жак. — Я тогда шуток еще придумаю сегодня. Чтобы завтра было смешно. Юра дернул уголком губы, поднял плечо, толкнулся в него подбородком. — Как ты себя чувствуешь? — спросил Жан-Жак, потому что Юра не уходил. — Не тошнит больше? — От тебя если только, — мгновенно отреагировал Юра и, наконец, наградил его своим ледяным, своим испепеляющим взглядом.