Любовь побеждает время

Анна села на постели у себя в комнате, рвано хватая ртом воздух. Возле её кровати на стуле сидел дядя. Пётр Иванович осторожно уложил молодую женщину обратно на подушки. Перед глазами Анны тут же появились картинки из прошлого: такое же печальное лицо Коробейникова, окрик дежурного, тело в приёмной Милца, накрытое белой простынёй, и слова «он мёртв», словно застрявшие в голове и постоянно повторяющиеся. Руки Анны сжали простыню так, что побелели костяшки. Миронов погладил сжатые кулаки, заставляя мышцы расслабится. Он молчал, и молчание это было красноречивее всяких слов. Анна глубоко вздохнула и, закрыв лицо ладонями, начала припоминать все события вчерашнего дня. Ей казалось, что она вспоминает какой-то кошмар. Вдруг сердце пропустило удар, а потом заколотилось с новой силой. — Послушай, дядя, — обратилась она к Петру Ивановичу с надеждой. — Ведь полицейские просто не могли так быстро его… найти и привезти к доктору Милцу. Значит… это не он? — с радостной улыбкой произнесла Анна. — Не он, не он… Значит, жив! Жив! — зашептала она, глаза её засияли. Вдруг она наткнулась взглядом на лицо дяди. Оно было печально, а в глазах застыли страдание и жалость. Улыбка слетела с губ Анны, слёзы вновь застили глаза. — Пожалуйста, нет! — прошептала она с мольбой. Лицо Петра Ивановича скривилось от боли. — Ты находилась без сознания сутки, за это время приходил Коробейников, осведомлялся о твоём здоровье и, — дядя вздохнул — рассказал, как всё было… — Но не могло всё так быстро произойти, — жалобно сказала Анна. — У полиции же столько всяких правил и процедур… Надежда упорно не хотела покидать сердце Анны и всё ещё слабо теплилась в нём. Дядя горько усмехнулся. — Ради Штольмана полиция Затонска нарушила много правил… Коробейников уговорил Трегубова передать это дело ему, не делать вскрытие тела Штольмана и… не приводить на опознание тебя, — Пётр Иванович посмотрел на Анну очень внимательно. — Все понимают, как для тебя это будет тяжело… — А как Саша и Настенька? — вдруг взволнованно спросила Анна. — Всё хорошо! — поспешил успокоить её дядя. — Мария Тимофеевна за ними приглядывает! Анна с силой сжала ладонями виски и закачалась из стороны в сторону. Мысли вертелись в голове как детская карусель. Сердце ныло, будто его пронзали тупой, холодной иглой. — Что же мне делать дальше? — Анна сначала даже не заметила, что озвучила эту мысль вслух. — Жить, — ответил Пётр Иванович задумчиво. — А если я не смогу дальше так жить? — спросила Анна, сама не веря в то, что говорит. Дядя резко поднял на племянницу взгляд. — Сможешь! Потому что так нужно! — мягко ответил он. — Ради своих детей, родителей! Подумай, как они будут без тебя?! Губы Анны задрожали, она уткнулась в плечо дяди. — Как же мне жить без него?! — прорыдала она, задыхаясь. — Это было… восемь лет назад… — внезапно начал рассказ Пётр Иванович. — Надо же, — усмехнулся он. — Помню всё, как будто вчера было. Я прогуливался в Люксенбургском саду, когда случайно столкнулся с одной дамой. От неожиданности она уронила свой кружевной зонтик, я поднял его, а когда посмотрел на незнакомку, понял, что пропал… Мы просто стояли посреди сада, в толпе людей и держались за этот зонтик, не в силах что-либо сказать, — Пётр Иванович улыбнулся, припоминая события своего далёкого прошлого. — Её звали Ксения, и она была… самой прекрасной и мудрой из всех, кого я знал! Тогда я впервые по-настоящему полюбил. Мы встречались с ней в парке, гуляли, смеялись, целовались, скрываясь от людей в дальних уголках парка… Я хотел сделать ей предложение, но моим мечтам, увы, не суждено было сбыться… Брюшной тиф. Она угасла всего за несколько дней, — вздохнул Пётр Иванович. — Никакие доктора не смогли ей помочь, хотя я был готов отдать всё, что угодно, лишь бы она жила. Я не отходил от её постели ни на шаг, сам даже не понимаю, как после всего этого остался жив. После её смерти я тут же уехал из Парижа, и уже в поезде заметил, что кроме Ксении, меня покинул и мой дар. Тогда-то и пристрастился к коньяку… — Он помог тебе? — выдохнула Анна. Пётр Иванович на мгновение задумался, а потом покачал головой. — Нет, вернее, сначала казалось, что он притупляет боль, смягчает, но это оказалось ложным чувством. Алкоголь примешивался к душевным страданиям, образуя какую-то дьявольскую смесь! Я находился будто в бреду, не понимал, где реальность, а где плод моей разгорячённой коньком фантазии, и это сводило меня с ума. В одно утро я проснулся и внезапно понял, что не могу больше так жить, постоянно пьянеть от алкоголя и воспоминаний. Тогда я вернулся в Затонск, обнял брата, увидел тебя, и боль начала притупляться, слабеть, превращаться в сладкое, но грустное воспоминание о моей прежней жизни. Только привычка выпивать осталась… А брату я так ничего и не рассказал, Виктор был так счастлив в жизни, что мне не хотелось огорчать его. Нельзя думать о том, чтобы лишить себя жизни, никогда! Стоит этой мысли хоть раз прийти в голову, и она возвращается всё чаще и чаще, кажется всё более заманчивой и спасительной… Нельзя пускать её сюда, Аннет! — сказал Пётр Иванович, прикладывая указательный палец к виску. Его лицо перекосилось от боли. Анна посмотрела на дядю, и маска, дотоле скрывавшая его лицо, упала к её ногам. Пётр Иванович, притворявшийся всю жизнь самым безмятежным и беззаботным человеком на земле, оказался потрёпанным судьбой человеком со своими ранами и болью. Анна снова закрыла лицо руками и собрала все свои внутренние силы, чтобы пережить этот кошмар. Но как, пока и сама не представляла.