Испорченные небеса

— А ведь вкусный шоколад, Гино-сенсей... неужели даже сами готовили? — Заткнись. Сасаяма в очередной раз хохочет, но снова испытывать ярость инспектора на себе не рискует — предпочитает просто выполнить незаурядное требование, и откусывает от шоколадки еще одну плитку. Гиноза, бросив на подчиненного последний уничтожительный взгляд, щелкает на клавиатуре "Enter" и отправляет шефу полностью законченный отчет по последнему делу. Он уже со всем справился, а до конца смены — целый час. После долгих уговоров от Когами не убивать Сасаяму, не менее продолжительного выяснения отношений, выдачи Мицуру не поддающегося обсуждениям приказа отправляться сегодня на ночное дежурство, а потом выслушивания коротких шуток под разбирательство с бумажной волокитой, Гинозе уже не так резко хотелось провалиться под землю, как, например, утром. Хотя о том, что Нобучика все-таки сунул Сасаяме чертову коробку с шоколадом, которая и предназначалась исполнителю с самого начала, он уже жалел. Жалел, что сначала решил заехать к Масаоке и подарить ему дурацкую коробку первым. Да и вообще жалел, что повелся на всю эту чушь, как наивный мальчишка. Что каждый раз продолжает вестись. Как по новой. Будто он действительно... Инспектор тихо фыркает, скрестив руки на груди и уставившись на невзрачную заставку ноутбука. С Сасаямой они больше не разговаривают: тот не обращает внимания — либо же хорошо делает вид, — и курит, оставив шоколад на потом. Сидит, смотрит в одну точку. Эта черта в Сасаяме напрягала достаточно, чтобы стать причиной поругаться. Он мог выдавать глупые шутки одну за другой, а потом резко уходить в задумчивость и хмуриться, щуриться, не говорить ни слова, не давать нормальных объяснений — попробуй еще выдерни его из такого состояния. Инспектор бы с радостью отметил, что подобные перепады настроения у Мицуру случались довольно редко, если бы это не компенсировалось тем, что куда чаще он вел себя, как идиот. Импульсивный, грубый, беспардонный идиот. Но, как бы там ни было, почему-то в конечном итоге все, что делает Гиноза — это выдает ночное дежурство да избавляет Сасаяму от выходных. Он ведь может в самом деле написать на него настоящую жалобу, заставить перевестись в другой отдел или просто хорошенько стукнуть. Или тоже придумать что-нибудь из шуток. И даже несмотря на секундно пробуждающееся желание сделать что-нибудь из этого, Гиноза все равно ничего не предпринимает. — Иди курить на балкон, — не выдержав, возникает Гиноза. Сасаяма только косится на него, как обычно. Непредсказуемое дело: он либо пропустит сказанное мимо ушей, либо опять начнет улыбаться. — Расслабься, — выбрав второе, ухмыляется Сасаяма. — Напрягаешься много в последнее время, начальник. — Это ты слишком... — раздраженный от перехода с "Вы" на "ты", делает следующий выпад Гиноза, но Сасаяма поднимается с места и хлопает его по плечу прежде, чем позволяет сказать хоть слово. — ...Расслаблен, — понизив тон, заканчивает Гиноза. — Не пыхти, — отвечает исполнитель, и снова обрывает волну чужого раздражения, заставив остолбенеть в недоумении. — Я, пожалуй, кофе принесу... О, здоров еще раз, Когами. Да, и ты тоже не пыхти. "Идиот", — только и вздыхает Нобучика, кивком здороваясь с застывшим на пороге и совершенно невозмутимым Шиньей. — Он не со зла, — узрев недовольное лицо напарника, Когами все же дает понять, что не настолько быстро очищает себе память. — Хватит уже, — хмыкает Гиноза. А потом их всех перебивает сирена тревоги с сообщением о повышении уровня стресса в районе Минато, и история с шоколадом и днем Святого Валентина забывается так же быстро, как Когами успевает набрать Масаоку — они все вновь с головой оказываются погружены в работу. *** — Так что там за дело ко мне? Караномори обычно не звонит в такое время, если не сказать — не звонит вообще. Раньше они с Гинозой общались только по делам, потом — стали все чаще переговариваться на темы поотдаленнее. Чем больше в Бюро приходит новичков, тем сильнее становится желание хоть иногда проводить время с теми, кого знаешь чуть больше, чем год или два. — Ах, да. Тут недавно в двести тринадцатой... в комнате Когами, то есть Сасаямы, в общем, провели чистку, и... Гиноза открывает рот, но думает, что спорить глупо, да и у него нет на это права. Никто не будет без внимания оставлять пустое место, и рано или поздно для него нашелся бы новый владелец. — Для новых кадров уже, говорят, квартир не осталось. А эта давно пустует — пришлось выполнять приказ... Не важно, сейчас не об этом, — на лице аналитика появляется легкая улыбка, и она, потянувшись к одному из ящиков в столе, выуживает подозрительно знакомую коробку. — Узнаешь? Исполнитель удивленно смотрит на Караномори, не веря своим глазам, но решается взять вещь в руки. Сбоку, там, где когда-то должна была быть лента, красуется выведенная острым, но ровным почерком подпись: "С днем Святого Валентина. Гиноза". Внутри коробки до сих пор пахнет шоколадом, а все, что находится под крышкой — это стопка обыкновенных бумажных фотографий. — Что... — неизвестно у кого хочет спросить Гиноза, и застывает, не успевая отойти от увиденного. И вдруг нервно, тихо смеется. На самой верхней фотографии изображены четверо: Сасаяма, Когами, Масаока и сам Гиноза. Нормально не получился никто — Мицуру, не успев подойти ко всем, оборачивался к камере с недовольным лицом, отец явно что-то говорил, будучи неготовым к фото, пока Гиноза вообще не ведал о том, что попадает в кадр, и очень сосредоточенно протирал очки. А Шинья замер с закрытыми глазами и таким нелепым выражением лица, что Нобучика, смотрящий на это сейчас, не может сдержать смешок. Он помнил день, когда они делали эти фотографии, и помнит, как все просили Сасаяму удалить неудачные кадры. Но кого бы он стал слушать? — Вот подлец, — качает головой Гиноза и беззлобно повторяет еще раз, для верности. — Подлец. — Все еще обижаешься на него за что-то? — весело хмыкает Караномори, потянувшись за очередной сигаретой. — На мертвых не обижаются, — пожимая плечами, отвечает Гиноза. "Да и было бы из-за чего, говоря откровенно", — про себя добавляет он. Может быть, Сасаяма и был тем еще идиотом, но все-таки... он никогда не задевал по-настоящему. Всегда шутил и не изменял принципам — и потому злиться на него выходило не дольше, чем десять минут. А был бы он с ними сейчас... может, не выходило бы вовсе. — Я возьму, — говорит Нобучика Караномори, и ей нет надобности переспрашивать или узнавать, зачем исполнителю чужая коробка, подписанная его почерком. Никому не надо уточнять, что он просто единственный, кто может забрать ее вместо того, чтобы разрешить выбросить вместе со всеми воспоминаниями. — Конечно, — кивает аналитик, провожая Гинозу взглядом до самых дверей. ...Пока любопытство беспощадно не берет верх. — Только скажи... — Шион глубоко затягивается и выдыхает, однако лениво продолжает. — Зачем это ты дарил нашему балбесу Сасаяме шоколад на Валентинов день? Гиноза останавливается, не оборачиваясь. И, помолчав считанные секунды, опять несдержанно смеется.