Deathgods eat apples

— Мне жаль, — грустно говорит Гарри, едва Эггзи заглядывает к нему в кабинет. — По поводу доктора Мален. Она была профессионал своего дела. — Мы не были близки, — холодно отвечает Эггзи. — Не нужно соболезновать. — Вы работали над вашей с Рокси проблемой все вместе, неужели не удалось сблизиться? Эггзи устало плюхается в кресло, пробегается взглядом по газетным вырезкам и пожимает плечами: — Мы успели только два сеанса, так что… да, мы не успели к ней привязаться. В целом, ситуация трагичная, но я не могу изображать скорбь, прости. Гарри улыбается краешком губ. — Незачем просить прощения, ты прав, — соглашается он. — Это нормально, и атмосферу действительно не стоит нагнетать лишний раз. У нас же не академия актерского мастерства. Эггзи фыркает. — Ты знаешь, Гарри, иногда мне кажется, что наша богадельня — один из филиалов. Мы только и делаем, что притворяемся. Вся работа — практические навыки и фальшивые эмоции вкупе с лживыми фактами. — Как завернул, — смеется он. — Хотя, описание мне нравится. Запиши его где-нибудь. Галахад снова улыбается, он постоянно ему улыбается, постоянно это ощущение тепла, что ж ты делаешь, засранец. Эггзи снова бросает взгляд на его число, не претерпевшее изменений, и, неожиданно для себя, внутренне успокаивается, что оно не стало меньше. — Ты не забыл, когда мы вылетаем в Кардифф? — осведомляется Гарри, перебирая бумаги на столе. — Нет, — отвечает Эггзи. — Я уже собрал кое-какие вещи. Сказал матери, что меня не будет на выходных. — Она расстроилась? У вас были планы? — участливо интересуется Галахад. Тебе что, правда, интересно? — Конечно, расстроилась, но я, наверное, всех больше. Хотели свозить Дейзи в парк аттракционов. Я редко стал радовать сестру, мне просто-напросто стыдно, Гарри. Тот поправляет очки: — Это работа, никуда не деться. Сейчас главное — вернуть былую форму, Эггзи. Ты и сам прекрасно понимаешь, что слегка подрастерял сноровку. Кардифф — хороший инструмент для… — Гарри медлит с мгновение, — освежения навыков. Не переживай, мать простит тебя, а сестре привезешь подарок. Эггзи хмыкает. — Я не могу постоянно от них откупаться, я все еще брат и сын и должен уделять им внимание. Моя семья — единственное, в чем я уверен. Он следит за реакцией Гарри, который садится за стол и скрещивает руки на груди. Внимательно слушает. Твою мать, он всегда внимательно слушает, что ему говорят. Взгляд не отрывается от Эггзи, словно кроме него в комнате нет ничего другого, на что можно посмотреть. — Когда я думал, что вот-вот умру, я думал о них. Гарри слегка меняется в лице. — Такой момент всегда показывает, к кому ты больше всего привязан, и вполне естественно, что ты думал о семье. Однако не забывай о специфике нашей работы. Твоя семья — твоя сила и самая огромная слабость, причем слабостью она является чаще, чем силой. — Я ничего не помню, Гарри, — говорит Эггзи, щурясь в ответ на его слова. — Но я не забывал, где мой дом, имя своей матери и сколько лет моей сестре. — Все мы привязаны к дому и любимым людям, хотя любовь делает нас уязвимыми. Эггзи вдруг давит кривую ухмылку и спрашивает абсолютно беспардонно. Спрашивает, потому что может. — Гарри, а какая у тебя уязвимость? Галахад молчит и отводит взгляд. Неужели его так легко засмущать? — Гэри, скажи, ты действительно ничего не помнишь? — его голос похож на шелест. Эггзи различает в нем тоску, одно из чувств, что боги смерти встречают чаще, чем хотелось бы. Ну, конечно же, Гарри тоскует по своей любви, по тому, чье существование для него было стимулом, по своей страсти и зазнобе, по занозе в заднице, но нереально любимой. Он тоскует по тому, кого так сильно любил, но не смог уберечь. — Что я должен вспомнить? Я забыл что-то важное? Гарри неожиданно приободряется и откидывается на спинку стула: — Ерунда. Если ты этого не помнишь, значит, особой ценности для тебя в этом не было, верно? — вымученно улыбается он. Эггзи про себя чертыхается, правда была столь близко, что она соскользнула у него с кончиков пальцев. — Наверное, да, — натянуто отвечает Эггзи. — К тому же, вряд ли я смогу восстановить все события полностью. Есть вещи, которые я предпочел бы не вспоминать никогда. Рокси, наоборот, хочет докопаться до каждой мелочи. Лучше бы ей этого не делать. — Почему? — следует вопрос Гарри. — Ее изнасиловали, прежде чем забить до полусмерти. Не самое радужное воспоминание. Я не говорю ей об этом, она считает, что мы были в разных местах, но я видел всё. Галахад долго не может подобрать слов, но все же берет себя в руки: — Да, тут ты прав. Хоть ее и готовили ко всему с детства, но к такому точно нет. — Мужчины жестоки, — роняет Эггзи. — Это факт. — Ты тоже мужчина. — А я не говорил, что я не жесток. Я один перебил целую кучу народа, не так ли? Гарри кивает. Эггзи не рассказывает ему, что Рокси вообще-то никогда не особо церемонится, и доктор Мален вряд ли последняя жертва в их турне. Он смотрит на число Гарри, и вдруг замечает, что оно стало на день короче. Он болен? Он запланировал какую-то миссию, но не сказал? Может, самоубийство? Или кто-то из других шинигами позарился на него? — У меня совещание через пятнадцать минут. Приходи ужинать вечером, — Галахад набрасывает пиджак на плечи и кладет на стол ключи. — На всякий случай, если я не смогу тебе открыть. — Ты на полном серьезе даешь мне ключи от своего дома? — скептически отзывается Эггзи. — Я тебе доверяю. Почему нет? — легко отвечает тот, пожав плечами. Разве может быть еще хуже?