всё, что касается

      После той ситуации с внезапным проявлением заботы со стороны Хованского я больше не мог говорить о нашей взаимной ненависти со стопроцентной уверенностью, ведь люди, которые друг друга терпеть не могут, уж точно так не поступают, Юра же в тот момент без вариантов проявил ко мне какую-то симпатию, раз сам вышел, чтобы позвать меня обратно, забрал мои лекарства и еду принес — Стас об этом потом говорил мне с крайней степенью удивления, потому как Хованский ворвался в столовую и упросил непреклонного Соболева забрать тарелку с макаронами для меня, а когда сам Лиепа хотел забежать за мной, Юра поймал его в коридоре и попросил меня не будить, за что, на самом деле, я был ему благодарен, так как прерванный сон грозился мне ухудшением состояния, ну, а так я чувствовал себя лучше уже к утру следующего дня, но я тогда не решился благодарить Юру, думая сделать это на одной из перемен, чтоб точно иметь возможность сбежать под звук звонка. Я почему-то боялся надолго оставаться вдвоем с Хованским, я сразу ощущал себя как-то не в своей тарелке, так как в голове никак не могли состыковаться его издевки и его забота, и это все вызывало небольшой диссонанс, что мне ни в коем случае не нравилось. Мне вообще Юра не нравился.       Когда на следующий день после того, как Хованский неожиданно решил помочь мне, я подошел к нему, чтобы поблагодарить, ведь действительно без него бы я, скорее всего, вынужден был бы пропустить занятия, так вот, когда я подошел, была перемена между химией и английским, Юра привычно стоял в кругу с Черниковым, Гридиным и Онешко, и они о чем-то говорили (я не вникал, обычно их разговоры не имели особой смысловой нагрузки). Я нерешительно двинулся в их сторону с твердым намерением отвести Хованского в сторону и выразить тихо ему свою благодарность, мне не хотелось делать это при других, да это могло поставить в неловкую ситуацию не только меня, но и самого Юру, ведь неизвестно, была ли в курсе произошедшего его компания и как среагировала бы, узнай она обо всем. Мне хотелось провернуть этот разговор, как можно быстрее, без лишних неприятностей и неловких ситуаций, я надеялся, что Хованский сразу поймёт это и не станет снова играть на публику ради своих прихвостней, потому как это меня обычно очень бесило. Аккуратно приблизившись сзади, я тронул Юру за локоть, отчего-то тот вздрогнул и отскочил, попутно выкрикивая парочку нелестных слов в мой адрес. — Бля, нахуя ты так подкрадываешься-то, Ларин? — злобно проговорил он, под смешки друзей, а я замер, нерешительно переминаясь с ноги на ногу, — ну, что ты хотел от меня? — Да поговорить просто, — отозвался я, складывая руки в замок перед собой, мне было отчего-то ужасно неловко, и вся затея с разговором начинала казаться напрасной, потому как Хованский, похоже, и не собирался воспринимать меня адекватно, чего и стоило, конечно же, ожидать, в компании он всегда вел себя жестче и холоднее, — мы можем отойти ненадолго, если тебе не сложно? — Ему сложно, — прервал нас Кузьма, он облокотился о плечо Юры и смотрел на меня зверем, — да и тратить время на каких-то картавых пидоров как-то совсем не хочется. Да, Юрец? — Да, — голос Хованского звучал уверенно, но в глазах я почему-то уловил сомнение, словно бы Юра, будь он один, непременно согласился бы со мной переговорить, но тут же он боялся упасть лицом в грязь перед другими и отвергал меня, — не доебывай меня, Уткин, — с этими словами Юра толкнул меня к стенке, а сам гордо пошел прочь, а за ним вслед увязались и другие, одобрительно хлопая его по спине.       Оставшись один, я замер посреди школьного холла, мне было до чертиков обидно, как вчера, когда мы ругались в комнате и меня выгнали: сейчас у меня было такое ощущение, что меня снова выставили, словно бы провинившегося ребенка или надоевшее животное, мне было так обидно, что я еле сдерживался, чтобы не прогулять уроки, на которых мне предстояло видеться с Хованским — общаться с ним теперь мне не хотелось от слова «совсем», по крайней мере в ближайшее время, пока я злюсь, поэтому сегодня я был уверен, что уйду к Стасу ночевать, пусть Юра почувствовал бы себя так же одиноко и униженно, как я сейчас, мне так хотелось отомстить хоть как-то, сделать больно и неприятно, но я не мог ничего предпринять и только давился своей бессильной злобой, стискивая зубы и сжимая кулаки. Юра вел себя до невозможности двулично: наедине со мной он вроде был понимающим, заботился обо мне, помогал и относился так, будто мы друзья, но как только появлялся кто-то, Хованский сразу же делал вид, что я — его злейший враг, что он меня презирает, и я даже не знал, что было правдой в поведении Юры, а что простым притворством, но и выяснять этого мне не хотелось, я просто вообще ничего не хотел по отношению к Юре: пускай творит, что хочет и как знает, это точно уж не мое дело.       Я прислонился к стенке и протяжно выдохнул, почувствовав себя почему-то резко уставшим и поношенным, мне отчётливо захотелось обратно в общежитие, чтобы спрятаться там ото всех и не вылезать в следующие пару часов; помнится, раньше, еще до переезда в Пушкин, со мной бывало такое, когда на меня давили некоторые быдловатые одноклассники, с которыми я даже не пытался искать общий язык, а просто отвечал им такими же оскорблениями и издевками, но никогда я не мог выйти из подобных стычек победителем, ведь это был один из тех случаев, когда все решало количество, а моих противников всегда было больше, да и мне приходилось обычно отстаивать свои взгляды в одиночку. Я привык и смирился с тем, что за неаккуратно сказанные слова меня частенько били во дворе у школы, не жалея сил на удары, после чего я брел в аптеку и сам обрабатывал полученные ссадины и синяки, стирал кровь и приводил себя в нормальный вид, чтобы не расстраивать и без этого нервную мать, но та все равно замечала все и печально качала головой — ей больно было на меня смотреть, мне же было противно понимать, что я снова приношу ей неприятности, и я спешил сбежать в другую комнату, где сразу же утыкался в книгу и проводил так по несколько часов, пока не приходил хоть немного в себя и не успокаивался.       Последний год для меня обернулся весьма неожиданным поворотом в этом смысле: в нашу деревню, как я позже узнал к родственникам, приехал молодой студент по имени Руслан Соколовский, и он поддержал меня; мы познакомились, когда я снова шел после драки, и в аптеке мне не хватило денег на пластыри, а Соколовский, тихо наблюдавший за мной, купил их за меня, а после проводил меня до дома. Мы часто гуляли вместе после, и наконец-то я мог сказать, что нашёл интересного собеседника, ведь мы могли говорить часами о науке, сотворении мира, о роли женщины и мужчины в жизни и семье, и мы практически всегда сходились во мнениях, и я был по-настоящему рад, что обрёл хоть какое-то подобие друга в свой последний год в селе в Архангельске. Но, как оказалось, у Руслана были на меня другие планы, он вовсе не видел во мне друга — в этом я убедился, когда Соколовский вдруг во время того, как мы сидели на крыше вечером, наклонился ко мне и коснулся моих губ своими, и это было очень странно и ново для меня — до этого я целовался только с парой девочек, с которыми встречался, но все это было скоротечно и утомительно, я быстро обрывал такие отношения и старался с этого года больше в них не ввязываться, но тут было что-то другое. Мне действительно понравилось, я подался ближе тогда и прикрыл глаза.       Никогда я даже не предполагал, что мне понравится то, что происходило между мной и Русланом, но в тот миг я ответил на поцелуй и не пожалел, мне было приятно ощущать, как меня валят на поверхность крыши и как чужие руки исследуют мое тело: то ли это была вина алкоголя, то ли мне хотелось острых ощущений, но я не сказал «нет», даже когда почувствовал, как мне расстегивают ширинку. Дальше я помнил все смутно, в моей памяти отпечатались лишь возбуждение и похоть, и я сам не знал, как реагировать на случившееся, так как никогда не думал, что могу являться геем, но ведь один раз мог и не играть разницы, но больше мне не хотелось встречаться с девушками с того времени, да и с Соколовским мы не пересекались, а через месяц я узнал, что его посадили за поджог церкви; я же все чаще подумывал о том, что, переехав в Питер, я, возможно, мог разобраться в себе. Но пока что я сталкивался здесь только с таким же хейтом, что и раньше, а моя личная жизнь так и стояла на одном месте. Впрочем, я и не жаловался, я не хотел начинать спонтанные отношения, а человека, который бы мне действительно нравился, еще не встретил, ну и я не особенно верил в любовь.       Из воспоминаний меня выдернул прозвеневший звонок на урок и ринувшаяся следом за ним толпа моих одноклассников, которые, толкаясь, протискивались внутрь — сейчас у нас должна была быть химия, и учительница (Мария Викторовна) за опоздание заставляла рассказывать параграф, но меня это не пугало, ведь я отлично знал материал, а потому спокойно зашел последним и уселся один на самую заднюю парту, небрежно положив перед собой учебник, тетрадь и пенал: я всегда конспектировал то, что нам рассказывали, чтобы потом без проблем и особых сложностей готовиться к контрольным и самостоятельным, а не бегать и искать у кого переписать всю информацию с уроков. Я удобно устроился на стуле и уже готовился слушать учителя, когда дверь в класс скрипнула и внутрь зашёл запыхавшийся Хованский, который тотчас замер на пороге и нервно взглянул на химичку, которая тут же оторвалась от доски, где записывала тему урока, и повернулась к опоздавшему. В кабинете воцарилась мертвая тишина, все ждали, что же произойдет с Юрой: отпустят ли его спокойно или все-таки накажут, а я замер в ужасе оттого, что понял, что свободное место оставалось только рядом со мной, и что бы ни произошло с Юрой, посадят его ко мне — мне снова захотелось отпинать свою карму, но я мог только молча ожидать неизбежного. — Извините за опоздание, — подал голос Юра, избегая смотреть в глаза химичке, как и мне вчера, когда он забирал меня от комнаты Стаса, и теперь я точно знал, что такое поведение — это верный знак того, что ему стыдно, — обещаю, этого больше не повторится. — Какой раз ты мне это обещаешь, Хованский? — злобно ответила учительница, она посмотрела на Юру поверх очков и продолжила, — ты постоянно опаздываешь, это уже ни в какие ворота не лезет, знаешь ли. Сейчас вызову тебя отвечать параграф, если не ответишь, то поставлю два. Иди садись, вон, рядом с Лариным место свободное. — Хорошо, Мария Викторовна, — обреченно кивнул Хованский и побрел ко мне.       У меня внутри все сжалось, я понимал, что мне никак не избежать присутствия Хованского рядом, и мог только отодвинуть свой стул максимально далеко от соседнего, но это слабо помогало — Юра, севший на место и тут же уткнувшийся в учебник, находился от меня на расстоянии меньше, чем вытянутая рука, и от этого мне становилось ужасно некомфортно, я был готов молиться, чтобы урок закончился побыстрее. Хованский же на меня совсем не обращал внимания, он пытался зазубрить хотя бы первый абзац параграфа, но, судя по ругательствам, то и дело вылетавшим из рта Юра, безрезультатно — Юра вообще никогда не был хорош в химии, на моей памяти, и я понимал, что сейчас он по-любому схлопочет двойку, которая перекроет ему возможность получить четыре в четверти. Надо было как-то вытаскивать Хованского из этой ситуации, и тут я вдруг вспомнил, что на прошлом уроке договорился с учительницей, чтобы отвечать материал — это был единственный шанс для Юры избежать плохой отметки, но я засомневался: стоит ли мне помогать, если какие-то минуты назад он меня прилюдно оскорбил, но неясная тревога за участь Хованского заставила меня все же поднять руку. — В чем дело, Дима? — спросила меня учительница, удивлённо приподнимая брови и хмурясь, и мне показалось, что я сразу же потерял всю свою решительность, но отступать уже просто не мог. — Мария Викторовна, вы обещали спросить меня по параграфу на прошлом уроке, — твердо произнес я, — можно я расскажу сейчас, а Юру вы на следующем уроке спросите? — Ну, — химичка замешкалась, видимо, не зная, что мне ответить, а потом обратилась уже не ко мне, а к Юре, — Хованский, считай, что тебе повезло сегодня, на следующем уроке чтоб все от зубов отскакивало! — Да, хорошо, — немного удивлённо проговорил Юра, не сводя с меня глаз.       Я же поднялся и направился к доске: мне не было страшно, я действительно учил, и для меня это был неплохой шанс легко получить хорошую оценку, если уж отбросить мысли о том, что я спасал Хованского — об этом я вообще старался не думать, но мысли все равно изрядно путались и неприятно копошились в голове, а я старался не замечать, как Юра пристально смотрит на меня: в его взгляде читалось восхищение, такое чистое и неподдельное, что я невольно вспомнил Руслана, тот смотрел на меня так же перед тем, как поцеловал, он тоже будто любовался мной и молча благодарил одними глазами, и от такого сравнения я вздрогнул. Я представил руки Юры на своем теле и почувствовал, как жар проходится по всему телу, и по спине пробежали мурашки, и я чуть не сбился, на автомате пересказывая строение какого-то вещества, потому что у меня закружилась голова; я взглянул на Хованского и выдохнул, я даже и не думал о нем в таком ключе, но теперь не мог отделаться от навязчивых мыслей. Когда я закончил и сел на место, то отчетливо чувствовал, как бьется пульс и стучит набатом кровь в висках. Я только перевел дух, когда почувствовал, как рука Хованского легла на мое бедро, а сам он наклонился поближе. — Спасибо, что выручил, — прошептал мне Юра на ухо, и я только неловко кивнул. — Да без проблем, — неуверенно ответил я.