всё, что касается

      После того, как Юра отнес меня в комнату, я почти сразу уснул, вымотанный дракой. Обычно мне редко снились сны, то ли из-за того, что в плане впечатлительности я был «бревнышком», то ли потому что вечно недосыпал и обычно просто вырубался и спал, как убитый, как мне говорила мать — я даже положение редко менял, настолько я был без сил. Виной же этому была моя привычка поздно ложиться, от которой я усердно избавлялся последний год своего проживания в селе, но все было тщетно — я никак не мог лечь раньше одиннадцати. И я все еще не видел толком никаких сновидений, но если уж такое и случалось, то непременно ко мне приходили кошмары, от которых я то и дело беспокойно просыпался, я вскакивал и старался более-менее прийти в себя, отдышаться. Но эта ночь стала исключением — мне снился Юра: я видел его лицо отчётливо рядом со своим, и вроде как мы гуляли по моей родной деревне, непонятно, как там оказавшись, обходили старые бревенчатые дома, и я чувствовал себя почему-то спокойно и так уютно, что мне хотелось, чтобы это чувство не исчезло к моменту, когда я проснусь. Потом мы медленно побрели к знакомой крыше, где я часто сидел и курил, и устроились там: мы сидели и смотрели на то, как солнце плавно опускается вниз, я говорил что-то о том, как хорошо побыстрее уехать отсюда в Петербург, а Хованский только задумчиво глядел на меня.       Он, не спеша, будто в замедленной съемке, приблизился ко мне и обхватил мой подбородок своей ладонью, отчего я прерывисто выдохнул, и… — Вам надо об этом поговорить, хотя ты знаешь это и без меня, — меня разбудил голос Ксюши, но она, видимо, обращалась не ко мне, и я не спешил открывать глаза, а лишь прислушался. — Нахуй это? — похоже, вторым человеком в комнате был Хованский, который преследовал меня не только во сне, но и наяву, я затаил дыхание и попытался вникнуть в суть разговора, но пока ничего не мог понять, тем временем Юра продолжил: — я не хочу, бля, повторение прошлого года, сама понимаешь. Нам остался всего год вместе учиться, дальше наши пути разойдутся, а пока пусть всё остаётся, как есть. Я не хочу в этом дерьме копаться, тем более, что мы находимся рядом двадцать четыре на семь, бля. — Откуда ты знаешь, что это будет, как тогда? — в голосе Ушаковой послышались нотки отчаяния, — может быть, все будет хорошо. Я точно знаю, что и он такой же, как ты, понимаешь? Вдруг это судьба, Юр? — Я в эту хуйню не верю, — немного злобно отозвался Хованский, отчего мне стало не по себе, — да и нафиг я ему не сдался, ясно? Я — не лучший вариант, не хочу никому жизнь портить, особенно Диме.       Я невольно вздрогнул и приоткрыл глаза, отчего Юра замолчал и недоверчиво покосился на меня, хотя вроде он не заметил, что я больше не спал, хотя я даже не обратил на это внимание, потому что сердце отчаянно забилось, пока в голове крутился лишь один вопрос: неужели речь шла обо мне? И что это тогда означает — мне слабо верилось, что Хованский и Ксюша в своем диалоге обсуждали возможность дружбы со мной (других Дим в их окружении я просто не припоминал), но в то, что Юра являлся геем, предположительно влюблённым в меня, я верил еще меньше, и дело было даже не в том, что Хованский не был похож на гея, нет, он вполне мог бы быть им, но вот его возможной симпатии ко мне я понять не мог, ведь мы никогда нормально не ладили: пару раз выручали друг друга, но это ничего не значит, правда? Представить то, что Юра действительно был влюблён в меня, было сложно, но вместе с тем от осознания этого мне почему-то становилось теплее на душе, возможно, из-за недавнего сна, где на месте Руслана я видел Юру, но мне казалось это простым наваждением, не заслуживающим моего внимания, тем более, что мне и до этого временами являлись фантазии о парнях, которые хоть немного нравились мне.       Да, нет смысла скрывать, Хованский чем-то привлекал меня, но чем — я и сам сказать не мог, потому как внешность Юры меня особо не задевала, а характер и вовсе обычно раздражал, потому как Юра был излишне крикливым, активным и несдержанным, мне такое было совсем не по вкусу, но временами, когда он просто сидел рядом на полу или же, будучи пьяным, обнимал меня и трепал по голове, я ощущал что-то похожее на симпатию, но вот влюбленностью это назвать было сложно. Мне нравился Юра в мелочах и фрагментами: глаза, волосы, какое-то странное желание помочь мне (теперь я, впрочем, знал, где собака зарыта), искренность и избирательность в общении (многие хотели попасть в его ближайшее окружение, но только единицам это удавалось); в целом, мне Хованский не импонировал, он был слишком напыщенным, в чем-то вульгарным, редко считался с чужим мнением, и все же его признание (если можно так сказать) выбило меня из колеи, так как сказать, что я опешил — ничего не сказать, мне ведь даже в голову не приходило, что в школе могут быть ещё геи, а геи, влюблённые в меня, вообще казались мне чем-то несуществующим в природе, зато теперь многие вещи вставали на свои места: становилось ясно, что за секрет связывает Ксюшу и Юру, почему Юра защищал меня, почему не сдавал никогда Соболеву. Я сглотнул и повернулся лицом к сидевшим на соседней кровати Хованскому и Ушаковой. — О, Дима, наконец-то ты проснулся, — обрадовалась Ксюша, а вот Юра заметно побледнел и отвел взгляд, видимо, чувствуя себя неловко или же догадываясь, что я слышал их разговор, — ты пропустил обед, но скоро уже ужин, пойдешь или принести тебе? — Я схожу, — я решил, что именно за едой переговорю с Ушаковой, а уже потом побеседую с Юрой, потому что, если говорить с ними одновременно и сейчас, можно нарваться на тот еще скандал, а мне это было нужно меньше всего, к тому же, мне надо было удостовериться в услышанном. — Я, пожалуй, останусь, — неожиданно изрек Хованский, — сегодня дерьмо какое-то подают, я лучше матан доделаю. — Ладно, — ответил я, хмурясь, на моей памяти Юра никогда не мог сам справиться с математикой, будь то алгебра или геометрия, но спорить я не стал и лишь сказал: — если что-то не сможешь решить, то дождись меня, — Юра кивнул, — бывай тогда.       Мы вышли с Ксюшей из комнаты, но я все ещё не мог отделаться от мыслей о Хованском — я хотел вернуться обратно и прямо в лицо сказать ему, что я знаю обо всем, но вот что бы произошло дальше, мне оставалось только гадать, хотя, скорее всего, Юра бы просто все отрицал, а я бы в ярости ушел ночевать к Стасу. И я был не уверен, что хотел такого исхода, но поговорить следовало бы в любом случае, потому что мучиться весь этот год от догадок я не собирался, да и, возможно, я был бы не против того, чтобы мы с Юрой пришли к чему-то вроде консенсуса, ведь если я нравлюсь ему, а мне, допустим, нравится он, то почему бы не попробовать побыть вместе — в конце концов, нам действительно оставался всего год вместе, после мы бы могли больше вообще не видеться, да и для меня это был отличный шанс определиться — единственного моего опыта с Соколовским было слишком мало, чтобы понять, что я — стопроцентный гомосексуал, хотя ситуация с Реш была отчасти показательной. Я задумчиво брел в столовую, и Ушакова даже не пыталась заговорить со мной за всё это время, видимо, уловив то, что я не настроен на беседу, я же морально готовил себя к предстоящему разговору и очень надеялся, что Ксюша не станет слезать с темы, потому что я очень хотел во всем разобраться. Мы сели за стол, но есть не стали — на ужин была рыба, и никто из нас не был от неё в восторге. — Ксюш, — я решил, что самое время все разузнать, потому как мы сидели сегодня чисто вдвоем, так как Лиепа болел, а Аня, похоже, просто решила не являться на ужин, — мне нужно с тобой кое-что обсудить. Знаю, возможно, ты не захочешь открывать мне все и сразу, но тогда я останусь наедине со своими личными выводами — и кто знает, что хуже. — О чем ты? — Ушакова вскинула бровь, неопределенно ковыряя рыбу, в которой, кажется, было больше костей, чем мяса, и в этот момент я всерьёз задумался о вегетарианстве. — Я слышал ваш разговор с Хованским, — сказал я, глядя на лицо Ксюше, на котором мгновенно отразились страх и волнение, я видел, как глаза ее лихорадочно забегали, словно ища пути отступления, но их не было, и я продолжил: — и как долго ты собиралась от меня скрывать, что Юра — гей? Тем более, гей, которому нравлюсь я. — Я не могла тебе это рассказать, ситуация изначально не касалась тебя вообще, а теперь стала напрямую связана с тобой, — Ксюша потерла виски и прикрыла глаза, и я понимающе кивнул, ведь и правда не мог от нее ничего требовать, — этот секрет никогда не был моим, я не могла просто взять и рассказать тебе обо всем, даже если мы — лучшие друзья. — Когда… — у меня в горле отчего-то пересохло, и мне стало трудно дышать, и я не сразу смог нормально говорить, в груди протяжно заняло от волнения, — когда ты узнала, что он влюблен в меня? — Недели две назад, он сказал вроде, что ты ему нравишься ещё с того времени, когда ты его на химии спас, — неуверенно пробормотала Ушакова, нервно заламывая пальцы и не решаясь взглянуть мне в глаза, — я и не думала, что это важно для тебя, Дим. Неужели ты тоже? — Не знаю, — я прикрыл глаза ладонью и вздохнул, ощущая, как сильно запутался, — я не знаю, нравится он мне или нет. Все так резко и неожиданно, я даже не мог подумать, что Хованский в меня влюблен. Мне бы все это хоть немного переварить, да нормально обсудить все с Юрой, чтобы хоть что-то понимать, потому что пока что сплошная неразбериха в голове. — Да, представляю себе, — протянула Ушакова, — но сейчас лучше не надо говорить с ним, ты сам еще ничего для себя не решил, лучше обдумай все, не действуй сгоряча. Мы на этих выходных с классом едем, если не ошибаюсь, в Нижний, там селить будут, как в общаге, там и переговоришь. — Ты права, — я вынужден был согласиться, — мне надо прийти в себя и все проанализировать. Я, пожалуй, пойду.       На прощание Ксюша меня обняла, она прижалась ко мне близко-близко и погладила по спине, будто бы успокаивая, и я еле сдержался от того, чтобы окончательно расклеиться, но только шумная столовая меня от этого останавливала, я не хотел и не мог позволить себе дать слабину при других, поэтому просто приобнял в ответ Ушакову и быстро отстранился, после чего пошёл прочь. У меня от нервов болела голова и в теле ощущалась усталость, я медленно пересекал школьный двор, стараясь аккуратно обходить лужи, но это получалось далеко не всегда, потому как мои мысли были далеко от реальности — я не мог перестать думать о Юре, и это меня чертовски нервировало, хотелось, чтобы поездка в Новгород наступила, как можно быстрее, и сейчас я действительно был рад, что мои родители оплатили её, хотя изначально ехать никуда я вообще не собирался, и деньги внесли без моего согласия — теперь же я мог за счет этого выезда более-менее разобраться с Хованским, и я ждал выходных, которые должны были наступить уже через два дня, за которые я решил попытаться примерно прикинуть своё отношение к Юре. В данный же момент, когда я стоял уже практически на пороге нашей комнаты, мне казалось, что я схожу с ума, и я никак не решал войти, пока в конце концов дверь сама передо мной не распахнулась, ударяя меня по лбу, отчего я отшатнулся и зашипел — кажется, будет синяк или «шишка». — Черт, Ларин, прости, мне просто показалось, что кто-то за дверью стоял, вот и решил проверить, — замялся Хованский, виновато смотря на меня, — сильно задел? — Все нормально, только дай что-нибудь холодное приложить, не хочу, чтобы завтра Поперечный и Джарахов устроили соревнование по шуткам о состоянии моего лица, — поморщился я, проходя внутрь и прикрывая за собой злосчастную дверь, а Юра в этот момент принес мне ещё не успевшую остыть бутылку пива, видимо, купленную совсем недавно, так как холодильника у нас не было и в помине. — Ты нормально себя чувствуешь? — настороженно поинтересовался Юра, внимательно рассматривая меня, — бледный ты какой-то, ляг поспи, я тебе рюкзак вот собрал, чтобы ты сразу ложился, а не носился, как буйная мамаша. — Спасибо, — слабо отозвался я, чувствуя, как ускоряется мой пульс, а внутри все сворачивается от удовольствия, смешанного со смущением, — а алгебра как же? Да и остальные предметы, я же к ним сегодня даже не притрагивался. — Я за тебя все написал, там если что с утра подправишь, — ответил Юра, отводя взгляд, и я еле сдержался от того, чтобы улыбнуться, — все, бля, пиздуй спать и мозг себе и другим не еби.       Я коротко кивнул и, сбросив ботинки, принялся раздеваться: Юра снова смотрел на меня, практически не моргая, будто бы завороженный, пока я стаскивал брюки и расстегивал рубашку, и от его взгляда жар волнами бежал по моему телу, поэтому я поспешил отвернуться и, аккуратно, сложив одежду, залез под одеяло. Мне было приятно такое внимание к своей персоне, ведь обычно на меня редко, кто так смотрел — я не отличался особенной мужественностью внешне, поэтому не был популярен у девушек, а с парнями у меня было слишком мало опыта, чтобы судить об их вкусах, но я прекрасно осознавал, что никогда не был идеалом красоты: сутулый, худощавый, с неправильными и невыразительными чертами лица — я так и не понимал, что так привлекло во мне Хованского, но факт оставался фактом. И, засыпая, я думал снова лишь о Юре и грядущей поездке в Нижний Новгород.