всё, что касается

      Дни до поездки тянулись мучительно долго, будто бы назло мне, потому как больше этого выезда я, казалось, ничего не ждал так сильно — это неудивительно, ведь с самого моего рождения мне дичайше не везло на памятные счастливые события, и даже сейчас мне было трудно вспомнить хоть что-то по-настоящему, что произошло бы со мной, пока я ещё жил в родной деревне: дни рождения мои меня не радовали, потому что, как я упоминал ранее, родители совершенно не знали, что мне дарить, да и к тому же у меня толком никогда не было тех, кого бы я мог позвать отпраздновать этот день, и обычно я залезал на чердак и смотрел там в одиночестве любимые фильмы Кубрика, ел торт, приготовленный матерью и думал о скором переезде в Питер (единственной вещи, которая меня обнадеживала); остальные праздники мне или не нравились в силу своей религиозности, или представляли собой просто обычные пьянки — так я уже в тринадцать на Новом Году попробовал впервые водку и, надо сказать, был не особо в восторге, потому что пил ее совсем неправильно (мелкими глотками, а не залпом), и на утро мне было чертовски плохо. Последний год моего пребывания в деревне мне запомнился в положительном ключе только из-за Руслана, но после того, как Соколовского посадили, мне было уже не так приятно вспоминать о том, что было между нами.       Поездка же вызывала с одной стороны во мне чувство радости: не надо было учиться в субботу и идти на генеральную уборку школьного двора, которая проводилась вечером каждого воскресенья для тех, кого на выходные не забирали родители, и именно в такие моменты я действительно жалел, что моя семья находится так далеко, потому что проводил вечер единственного дня, когда мог бы отдохнуть, с граблями в руках; к тому же, в поездке я мог больше времени проводить с друзьями, а так как Стасу уже успело исполниться восемнадцать, мы вполне могли бы вечером сгонять в ближайший магазин за спиртным — рассчитывая на это, я даже решил захватить с собой укулеле. С другой же стороны, при мысли о поездке меня посещало чувство смутного волнения: я совсем не знал, как всё-таки заговорить с Хованским о том, что услышал, боясь как-то задеть его или неправильно подобрать слова, потому что на этом любое общение между нами могло бы вовсе сойти на «нет», а я бы, возможно, на постоянную основу переселился к Лиепе — а такой расклад меня вовсе не устраивал, как бы я ни любил Стаса, но соседство с Хованским стало неотъемлемой частью моей жизни, и я успел привыкнуть именно к этому человеку рядом в такие короткие сроки, хотя обычно подобное мне давалось с трудом. Но, как там говорят, противоположности притягиваются? — Хорошо, что ты так думаешь, — сказала мне Ксюша, когда я частично озвучил свои размышления на одной из перемен, — но у меня к тебе только один вопрос: ты продумал, как поговорить с Юрой, чтобы тебе в лицо не прилетело? — Конечно, — соврал я, — не сомневайся во мне, у меня все под контролем!       Как можно было уже догадаться, я совсем не владел ситуацией, что уж там, у меня даже плана действий толком не было, но последние дни перед поездкой я был слишком загружен учебой, чтобы разбираться в ситуации с Хованским, тем более, что знали о ней пока только Ксюша и я, а Юра точно не был в курсе, того, что я узнал о его тайне, и вел себя точно так же, как и раньше. Меня это радовало, потому что, если бы он что-то просек, то мне бы пришлось попотеть над тем, чтобы отсрочить разговор или, в крайнем случае, как-то оправдаться, а надо мной прямо перед поездкой нависла такая проблема как физика. Мне и раньше не слишком везло с ней, хотя, стоит заметить, до «пятерки» я дотягивал, но в отличие от многих других предметов давалось мне это довольно тяжело, а тут нам дали самостоятельную в то время, как у меня было похмелье — в момент, когда я получил свой листочек с выведенной на нем «тройкой», я зарекся больше не пить (вообще я делал так каждый раз, когда у меня случались неприятности), и мне пришлось бегать за физичкой, которая никак не хотела давать мне шанс пересдать эту оценку. В итоге, учительница все же сдалась под моим напором, и я засел за учебники, готовясь к пересдаче, а между тем совсем забыл, что должен был продумать то, как вести себя с Хованским.       Вспомнил я об этом, уже когда залезал в автобус, и еле сдержался, чтобы не дать себе затрещину — оставалось полагаться теперь только на случай, и мне это очень не нравилось, ведь с фортуной у нас обычно пути расходились, но я всё равно не имел больше никаких вариантов, поэтому просто уверил себя, что все пройдет не так уж плохо. Проходя по автобусу в поисках мест, я заметил, что рядом с Юрой как раз свободно — и это был мой шанс остаться с ним практически наедине или хоть немного разговорить его, чтобы мое желание побеседовать не выглядело бы странно, но нет, мне не везло — идущий передо мной Гридин тут же устроился рядом с Хованским, а я же мог только расположиться позади них, зато ко мне подсел Лиепа, у которого всегда было с собой много еды, что меня очень радовало. И вот мы тронулись: автобус загудел и сдвинулся с места прочь от нашей школы, и я уселся поудобнее, надевая на себя наушники и включая музыку, игнорируя нанятого экскурсовода. Дорога должна была занять около пяти часов, включая несколько остановок, и неудивительно, что многие из наших одноклассников через треть пути задремали, и я бы с удовольствием последовал их примеру, но сон никак не приходил ко мне, а вот Стас крепко спал, Кузьма, судя по всему, тоже. Я же пребывал в неком подобии прострации, пока кто-то нагло не выдернул из моего уха наушник и не хлопнул меня по плечу — кем-то оказался Хованский, впрочем ничего удивительного. — Неужели хоть кто-то в этом автобусе не впал в кому, — облегченно вздохнул он, и я только неопределенно вскинул бровь в ответ, — ну че ты вылупился, Уткин? Я же просто поговорить хочу, не смотри на меня так, будто в этом желании есть что-то криминальное. Да и тебе уже почти есть восемнадцать, если что, — с этими словами Юра шутливо подмигнул мне, а меня словно током прошибло. — Для начала, — немного враждебно начал я, — не называй меня Уткиным, в противном случае можешь общаться со своим спящим соседом. А так я вовсе не против поговорить, потому что как видишь Стас тоже уснул, и мне довольно-таки скучно. — Да я вообще хотел тебя попросить, чтобы ты в отеле к своему Лиепе не валил, а то мне ночевать одному вообще не в кайф, — голос Хованского прозвучал немного смущенно, что я счел довольно милым, — ты не подумай ничего, просто я плохо засыпаю в одиночку. Бля, как-то по-пидорски прозвучало, — Юра поморщился и улыбнулся. — Да без проблем, — кивнул я, — я и не собирался никуда уходить.       Мы немного еще поболтали о том, как долго же ещё ехать, и о нелепом хорроре, что ставил нам водитель, а после Юра отвернулся, я в свою очередь откинулся на спинку сиденья и снова надел наушники. Нам оставалось ещё ехать около часа, когда я все же немного задремал, видимо, виной этому был мой плейлист, который успел повториться уже раза три, и я невольно выпал из реальности, вернее, прибывал в состоянии на ее грани: вроде и слышал все, но толком ничего не воспринимал, и в таком наполовину бессознательном состоянии я приехал в отель. Наша гостиница была расположена далековато от центра города и больше напоминала санаторий, если судить по внешнему виду комнат, но зато номера там обошлись довольно дешево, да и в такой глуши была какая-то своя прелесть, я снова вспомнил о своей родной деревне, впрочем, погулять нам пока никто не давал, мы все лишь толпились в холле и ждали, пока распределят комнаты, после чего нам надо было еще идти на ужин, поэтому сегодня мы вряд ли имели бы полную свободу действия, что меня довольно сильно расстроило — я надеялся сегодня пройтись, но уже темнело, и нас с очень малой вероятностью пустили бы куда-то. Поэтому мне оставалось лишь ждать, пока меня хоть куда-то заселят, благо мне повезло: — Хованский, Ларин! — крикнула наша классная, — ваша комната — семьдесят шестая, на третьем этаже. Поднимайтесь, в восемь будет ужин. — Без проблем, — почти в один голос отозвались мы с Хованским.       Юра забрал ключ и вызвал лифт (удивительно, что оный вообще был в подобном отеле), после чего, когда мы доехали до нашего этажа и отыскали нашу комнату, Хованский отпер дверь и галантным жестом то ли в шутку, то ли серьезно пригласил меня зайти первым, я же решил не сопротивляться и, гордо вскинув голову, прошел внутрь, отчего Юра издал короткий смешок. Наш номер был небольшим: только туалет и спальня, но меня, в принципе, все устраивало. Было довольно-таки уютно, да и мы тут оставались всего на одну ночь, поэтому, я считал, много места и не надо было, особенно раз мы выезжали отсюда уже завтра днем. Пока Юра осматривал номер на наличие розеток, я отправился в туалет, чтобы умыться и прийти в себя с дороги, у меня немного кружилась голова, возможно, дело было в давлении, потому что оно у меня часто скакало к вечеру. Я открыл кран и, смочив кончики пальцев, потер ими виски, после чего уже хотел осмотреть себя в зеркало, как вдруг почувствовал чьи-то руки на свои плечах, и я знал, кто меня касается, поэтому замер, стараясь скрыть дрожь. Прикосновение было мимолетным, Юра тут же отстранился и заговорил, будто пытаясь сгладить то неловкое молчание, что образовалось между нами. — Тут кровать двухместная, — оповестил меня он, деловито пожимая плечами и смотря на меня как-то излишне пристально, отчего я даже немного смутился, — ну, в смысле, как у молодоженов, бля, тебя надеюсь не смущает? — Да нет, — ответил я, немного отодвигаясь от Юры, так как стояли мы слишком близко, и я боялся, что он заметит мой румянец, — просто я буду спать на одной половине, а ты — на другой, и нормально. — Тогда заебись, — подвел итог нашему разговору Хованский.       Мы оба не успели толком разобрать вещи, потому что пора было уже идти на ужин, который должен был проходить на первом этаже, и наша классная настоятельно рекомендовала не опаздывать, обещаясь наказать тех, кто ослушается, а мне не очень-то хотелось попасть под горячую руку, поэтому я поспешил вниз, когда в запасе ещё было десять минут, а Хованский заявил, что вовсе не пойдет есть, потому что слишком устал с дороги, и попросил предупредить учителя — я согласился, но почему-то немного расстроился, хоть и прекрасно знал, что если бы Юра и пошел, то мы бы даже близко рядом друг с другом не сидели, а не то чтобы говорили уж, но все-таки я чувствовал себя отчего-то тревожно, оставляя Юру одного. Я спустился на первый этаж где уже собралось больше половины класса, и остановился около Ушаковой и Лиепы, но так и не заговорил с ними, потому как глубоко застрял в собственных мыслях — я собирался все же поговорить с Хованским, когда вернусь, но не представлял, как это сделать, отчего нервничал и не мог ни на чём больше сосредоточиться. За ужином я ничего так не съел, лишь поковырялся в тарелке, и как только появилась возможность уйти — сразу же ринулся прочь. Мне хотелось побыстрее всё обговорить.       Я поднялся по лестнице, перескакивая через две ступеньки временами, на нужный этаж и буквально добежал до своей комнаты, и тут меня сразу напряло кое-что: стоило мне приблизиться, как я услышал чьи-то голоса, смех и музыку, и я уже примерно представлял, кто может быть внутри комнаты — скорее всего, друзья Юры, и это меня ни капельки не радовало, но поделать я ничего не мог. Приоткрыв дверь, я прошмыгнул внутрь и сразу же направился в спальню, где, похоже, и происходила вся содомия: войдя, я увидел, как Черников и Юлик валяются на кровати, смяв там все одеяло и наволочки, что меня довольно ощутимо взбесило, Хованского я обнаружил, сидящим на полу вместе с Кузьмой и Машей Шатровой, они все были изрядно пьяны, видно, кто-то из них всех умудрился провезти алкоголь, потому что сходить в магазин они бы просто физически не успели. Хованский и Шатрова были слишком близко друг от друга и то и дело сосались. Я поморщился и уже собирался спокойной выйти обратно, когда услышал, как меня зовут, и увидел Гридина, приближающегося ко мне. Он размахивал руками и что-то неразборчиво бормотал, качаясь из стороны в сторону, и был уже в метре от меня, когда споткнулся и наступил на оставленный мною на полу рюкзак, где лежала укулеле. Послышался треск, и все замерли. Даже музыку отключили. Я замер, перестав даже моргать, будто в замедленной съемке смотря на то, как под весом Кузьмы ломается гриф, и в этот миг меня полностью заполнило отчаяние. — Скоты, — прошептал я, ощущая, как щиплет в глазах от обиды, и тут же сорвался на крик, — свиньи пьяные! А ты, — я повернулся к Хованскому, — конченная мразь, я тебя больше видеть не хочу!       После я вылетел из номера. Мне было так обидно и больно, что я действительно был готов расплакаться — я долго мечтал об укулеле, и именно она стала для меня первым желанным подарком, который я сам себе пока позволить не мог, и сейчас мне было действительно чертовски досадно от того, что чертов Гридин его сломал. Я ведь говорил Хованскому не приводить никого! Мы же условились! Но раз он не считается с моими словами, то и я не стану считаться с его — я был не на шутку взбешен и несся по коридору, пока вдруг не врезался в кого-то. Я недовольно поднял взгляд и увидел Соболева, который согласился выступать вторым куратором нашей поездки, и я был уверен, что Николай бы разозлился на меня, но, видимо, я выглядел настолько жалко сейчас, что он только похлопал меня по плечу и спросил, что случилось. И вот тут я не сдержался — слезы потекли, и я уткнулся в кожанку Соболева, безудержно рыдая, мне было так плохо и от того, как я видел, что Юра целуется с ебанной Шатровой, и от того, что Гридин сломал мою укулеле — все смешалось, и я сдался. В тоже время я понимал, что Николаю скорее всего не очень-то нравится то, что я пачкаю своими соплями его куртку, но каково было мое удивление, когда Соболев вдруг приобнял меня и погладил по спине, успокаивая. — Можешь переночевать у меня, если все так плохо, — предложил он, чуть отстраняясь и заглядывая мне в глаза.       И я согласился.