всё, что касается

      Проснулся я очень поздно для самого себя, и, возможно, в этом был виноват я сам же, потому как забыл вчера поставить будильник, но телефон я забыл в своей комнате, а возвращаться туда не хотелось даже сейчас, когда я более-менее успокоился, что уж тут говорить про вчерашний день, когда я находился в состоянии истерики, да и к тому же я был слишком сильно морально истощен, поэтому длительный сон даже пошел мне на пользу, так я мог хоть немного прийти в себя и не думать о том, что вчера произошло, но сейчас, ещё только проснувшись, я почувствовал, как неприятно щемит в груди, а в голове стоп-кадрами пролетели воспоминания — сначала Хованский, целующийся с Шатровой, потом Гридин, ломающий мою укулеле. Я невольно всхлипнул, это было скорее нервное, потому что никаких признаков приближающихся слез у меня не наблюдалось, только в районе щитовидки на коже расползались красные пятна — так бывало у меня всякий раз, когда слишком сильно переживал из-за чего-то, это досталось мне вроде как от матери, обычно я пил в таких случаях валерьянку и после ощущал себя лучше, но в данный момент я просто поплотнее укутался в одеяло, негромко вздыхая и жмурясь, будто желая, чтобы всё это прошло, как дурной сон, чтобы моя укулеле была цела, а никакой Шатровой вообще не существовало, но нет, как упоминалось раньше, с фортуной наши пути серьёзно так расходились.       Я сдвинулся немного назад и почувствовал тепло со спины, и тут я вспомнил ещё одну деталь вчерашнего вечера — Соболев. Я совсем забыл про него, потому что наша с ним встреча произошла в самом конце прошедшего дня, а я его помнил слишком смутно, потому как у меня была истерика, за которую сейчас мне, кстати, было очень неловко — я вообще редко давал волю слезам, считая это чем-то вроде проявления слабости, но когда события обрушивались на меня с такой силой я не мог держать себя в руках. Я не мог припомнить, когда же я в последний раз плакал, да ещё и навзрыд, такое не случалось со мной, наверное, с лет двенадцати, когда меня травили в школе, потом же я свыкся и стал относиться к издевкам, как к показателю умственных способностей человека. Но сейчас не об этом, я отчетливо помнил, как вчера меня, рыдающего, обнимал Соболев и предложил остаться у него на ночь, вроде даже успокоительного мне дал, и это меня чертовски напрягало, поэтому я не спешил поворачиваться к Николаю лицом, потому что так он бы точно узнал, что я бодрствую, а там мало ли что может произойти. Я хотел было прикрыть глаза и притвориться спящим, но меня уже, походу, раскусили. — Проснулся? — не успел я и моргнуть, как сильные (не романтизирую, просто бицепсы у него чуть меньше головы) руки Николая повернули меня к нему самому лицом, и я увидел, как Соболев улыбается, но меня больше смущал другой факт: мы оба лежали практически полностью обнаженные, да ещё и в одной постели, и к такому развитию событий я был определенно не готов. — Да, — с совершенно неопределенной интонацией проговорил я, вскакивая с кровати и отчаянно краснея от всего происходящего, мне становилось совсем не по себе от того, что я спал рядом с Соболевым, да и с его стороны это было, скажем так, странно, он мог бы хотя бы оставить меня одетым, раз уж кровать только одна, но не сделал этого, поэтому сейчас я торопливо натягивал обратно на себя одежду, повернувшись спиной к Николаю, чтобы он не заметил моего состояния. — Когда ты смущаешься, то у тебя краснеют больше уши, чем лицо, — судя по этим словам Николая, все мои попытки скрыть румянец были безуспешны, зато вот я был одет и теперь вполне мог ускользнуть из номера и отправиться на завтрак, да и собирался так сделать, но Соболев остановил меня: — Дима, не стесняйся и подходи, если что-то ещё случится. Я всегда тебе помогу. — Спасибо, — кивнул я и поспешил ретироваться прочь из комнаты.       Выйдя в холл, я понял, что не везет мне сегодня всё-таки основательно, потому что я первым же делом натолкнулся на Реш, чуть не сбив ее с ног, но Юлю больше взволновало не то, что я только что вполне мог обеспечить ей серьёзный ушиб, а то, что я вышел не из своего номера, правда, я быстро сориентировался и сказал, что ходил узнавать, во сколько завтрак, у ближайшего учителя — это объяснение вроде бы даже звучало правдоподобно, потому как Реш вся поникла и разочарованно кивнула, видимо, до этого она ожидала какой-то скандальной истории, но я не шибко-то хотел становиться предметом школьных сплетен, хотя, узнай кто правду, мне было бы этого не избежать. Я предпочитал оставаться тихой серой мышью, и мне это вполне себе удавалось, Юля же, похоже, совсем ко мне потеряла интерес после того, как узнала, что ничего криминального за моим пребыванием в комнате Соболева не скрыто, но мне это было на руку — надо было после ещё зайти в наш общий номер с Хованским, что меня уже напрягало, поэтому в лишнем стрессе в виде слухов обо мне я стопроцентно не нуждался. Сейчас мне хотелось только одного: поесть, потому что из-за нервов меня преследовал голод, и я, стоило Реш покинуть меня, быстрым шагом направился на завтрак, молясь о том, чтобы не встретить по пути Хованского.       Но сегодняшний день, видимо, с самого утра решил побить все рекорды по своей хуевости, и как только я оказался в холле первого этажа, где все мы собирались перед тем, как нас запускали в столовую, я увидел Юру — он стоял вдвоём с Черниковым и выглядел напряженным: его брови были нахмурены, глаза опущены в пол, а сам он о чем-то говорил с очень серьёзным видом, и я хотел было прислушаться к его тихому сейчас голосу, но Никита дернул Хованского за рукав, заметив меня, и тот замолчал и поднял на меня глаза. Мы встретились взглядами, и я вздрогнул, замирая у самой лестницы, по телу пробежали неприятные мурашки, а в глазах защипало, а я тут же отвернулся от Юры, давясь комом обиды, застрявшим в горле — я не мог отделаться от воспоминаний о вчерашнем вечере, я не мог смотреть в глаза Юры, которые выражали сожаление и стыд, и кто знает, что бы произошло дальше, может, я бы окончательно расклеился, если бы нас, наконец, не впустили рассаживаться за столы, а меня не нашли бы Ксюша и Стас, которые тут же подхватили меня под локти вперед, ничего не говоря, но выглядя до невозможности взволнованно. Я же прикрыл глаза и просто на секунду представил, что весь этот кошмар закончился. Если бы кто знал, как сильно я этого хотел, просто слов нет, но мне всё ещё предстоял разговор с Юрой. — Рассказывай, что произошло между тобой и Хованским, — потребовала Ксюша сразу же, как только мы сели за стол, — ходите оба, как в воду опущенные, да ещё не общаетесь совсем друг с другом. А Юра вообще с Кузьмой поругался, говорят, вчера. — А ко мне твой Хованский ломился в течение часа вчера и просил тебя выйти, — буркнул Лиепа, зачерпывая ложкой кашу из тарелки и смотря на меня заинтересованно, — я ему сказал, что ты ко мне не заходил, так у него был такой вид, будто он сейчас расплачется, и я не шучу, Хованский реально расстроился и свалил куда-то. — Кузьма поломал мою укулеле, — с трудом выдал я, пряча лицо в руках, мне всё ещё неприятно и больно было говорить об этом, — они напились в нашей комнате, и он её сломал. А Хованский… Хованский, похоже, ошибся немного человеком, когда говорил с Ксюшей о своей влюбленности, потому что вчера, когда я зашел в номер, он сосался с Шатровой, и его вроде всё устраивало. Мне лично с Юрой говорить больше не о чем, он сам поставил точку в не начавшихся отношениях между нами. — Тогда всё ясно, — кивнула обомлевшая Ксюша, — но, Дим, может быть, ты торопишься, Юра всё-таки любит тебя, он же не просто так к Стасу ломился, с Кузьмой поругался, да и сейчас он выглядит сильно подавленным. Может, вам стоит всё обсудить? — Мы поговорим, — кивнул я, доедая свою порцию овсянки и запивая её чаем, я понимал, что разговор никак не избежать и готов был проявить максимальное хладнокровие при нем, — но ничего кардинально не изменится после этого, по крайней мере, лично для меня. Но обсудить всё — без проблем, а потом я ещё обсужу с коммендой свое переселение от Юры, потому что терпеть его рядом я больше не намерен. — Поступай, как знаешь, — Ушакова успокаивающе погладила меня по плечу, — только, пожалуйста, не горячись и не торопись с решениями, чтобы потом самому не пострадать от них, хорошо? — Мне тоже пообещай, что станешь действовать обдуманно, приятель, — пригрозил мне Лиепа, — иначе мы с Ксенией тебя отпиздим, а потом и Хованского тоже. — Хорошо, — я слабо улыбнулся и обнял Ксюшу и Стаса поочередно, после чего поднялся со своего места и направился в свою комнату, куда, как я заметил, уже успел смотаться Юра. Проходя мимо его места в столовой, я заметил, что к еде он даже не притронулся.       Поднимаясь вверх по лестнице, я понимал, что сейчас совсем не следую советам своих друзей и, возможно, рублю с плеча, но злость во мне была сейчас намного сильнее здравого смысла — я всё мог терпеть, но когда человек трижды за один день плюет мне в душу, сначала приводя пьянствовать в нашу комнату свою компанию, член которой ещё и ломает мою вещь, которой я дорожил, потом целуясь на моих глазах, когда до этого заливал, пусть и не мне, что гей и влюблен в меня. Для меня с Хованским было покончено, он не то чтобы разбил мое сердце, но сделал мне так больно, как не умудрялся никто за последние годы, я точно знал, что простить Юру меня заставить может только чудо, которого не предвещалось; но с другой стороны силу моего гнева немного сбавляло то, что Хованский переживал, судя по тому, что мне рассказали Ксюша и Стас, не меньше меня, да и определенно раскаивался, но это всё равно не позволяло мне простить его даже чисто для себя. С такими мыслями я дошел до нужной комнаты и замер на пороге — волнение сковало меня по рукам и ногам, и я нервно дотронулся до ручки, давя на нее, и тихо вошел внутрь, сразу же проходя в спальню, где ожидаемо пребывал Хованский. Он, увидев меня, встрепенулся и чуть ли не подбежал ко мне, после чего остановился в полуметре от меня, неловко переминаясь с ноги на ногу, пока я тоскливо смотрел на поломанную укулеле, лежащую на полу. — Мне жаль, — подал голос Юра, смотря на меня, но я не ответил взаимностью, ощущая, как неприятно колит сердце от смеси из злости и грусти, и стараясь не подавать виду, как сильно волнуюсь сейчас, пока вроде получалось, потому что Хованский заметно занервничал и продолжил: — я не хотел чтобы так вышло, ты знаешь. — Да, — от того, как резко прозвучал мой голос, Хованского пробила секундная дрожь, — но от этого мне не становится легче. Ещё я знаю, что мы с тобой договорились не водить других бухать в нашу комнату, поездки это тоже касалось, но ты на это, как я заметил, плевать хотел. Что ж, хорошо, я сделал выводы, к сожалению, они не слишком меня радуют. Я мог стерпеть и беспорядок и твоих друзей, ладно, мы бы просто переговорили после и всё, но поломать вещь, которой я дорожил, это перебор. Такое мне очень сложно простить. — Я могу хоть как-то загладить свою вину? — Юра закусил губу, и я заметил как сжались его кулаки от напряжения, но оставался непреклонным пока, — послушай, я понимаю, что не давал тебе никак этого понять, но я, бля, очень дорожу тобой и как соседом, и как человеком, мне редко с кем-то так везёт. Я сам — раздолбай ебаный, но при тебе даже старался там всякую хуйню по хозяйству делать. Мне, правда, пиздец жаль, я очень не хочу терять наш контакт. — Я знаю, — сказал я, потом зажмурился и добавил: — я слышал ваш разговор с Ксюшей тогда, после драки с Джараховым, — в глазах Хованского читались страх и удивление, а я продолжал, ощущая, как кровь набатом стучит в висках, — и вчера я хотел с тобой поговорить насчет этого, потому что ты тоже нравишься мне, но то, что я увидел, пожалуй, всё изменило. Мне тоже жаль, Юр, я был о тебе лучшего мнения. Сейчас я ухожу. — Стой, — отчаянно просипел Юра.       Но я только вздохнул на это. Взяв рюкзак, который так и не распаковал толком вчера, и укулеле, я развернулся, чтобы уйти, когда меня вдруг схватили за запястье и притянули к себе: Хованский впечатался в меня поцелуем, так что мое дыхание перехватило, а колени предательски задрожали от неожиданной ласки, и я приоткрыл рот, чем Юра тут же воспользовался — он углубил поцелуй, в то время как руками забирался мне под поло, отчего я не сдержал стон. Это было так резко, сумбурно, но желанно, я упустил тот момент, когда ответил Хованскому, мои руки невольно обвили его шею, а сам я вплотную вжался в тело напротив, отдаваясь таким приятным прикосновениям. Мое сердце сбилось и, видимо, не собиралось возвращаться к нормальному ритму, но мне было всё равно, и я бы точно мог назвать себя счастливым в этот момент, если бы не вспомнил, как Юра вчера практически таким же образом целовал Шатрову. Мгновенно всё происходящее потеряло для меня краски, я резко оттолкнул Хованского от себя, сам тоже отходя немного назад. Мне снова было больно, я будто вернулся во вчерашний вечер и заново пережил обиду и ревность, которые испытал тогда, и я не мог позволить Юре теперь касаться себя. — Этот поцелуй ничего не меняет, — сказал я, отдышавшись, — свой шанс ты проебал.       И вышел вон.